Алая Завеса. Откровения Меркольта

Зима в этом году выдалась необычайно снежной, будто сама Снежная Королева так полюбила Грунндебайтен, что не покидала его всю зиму, награждая жителей города всё новыми и новыми партиями белоснежного, пушистого снега. Он падал с неба с самого утра, и, по самым скромным подсчётам, снежный покров должен был уже достать до уровня третьего, а то и четвёртого этажа самой обычной грунндебайтенской многоэтажки. Однако он всё так же тихо и непринуждённо лежал под ногами, не давая повода вытаскивать лопату из дома для того, чтобы проложить себе дорогу сквозь сугробы двух человеческих ростов и пройти дальше по своим делам. Однако, один человек в этом городе был совсем не прочь, чтобы снег разошёлся до такой степени, чтобы накрыл его с головой и уже не выпускал обратно, оставив под своим покровом до самой весны. И, желательно, до следующей. Его звали Юлиан Мерлин, и эти мысли не отпускали его всякий раз во время каждодневных бесцельных прогулок по снежному Грунндебайтену в течение последних двух или трёх месяцев. Он и сам уже не мог сказать точно, сколько времени прошло с тех пор, как он вернулся из Свайзлаутерна в Грунндебайтен, ибо давно потерял счёт дням, часам и минутам. И, даже раз за разом идя с опущенной вниз головой и разглядывая снег под ногами он видел одну и ту же картину — улыбающееся красивое женское лицо за секунду до взрыва. Взрыва, за которым наступила смерть. Взрыва, который уничтожил всё. Кого-то он лишил жизни, кого-то — грандиозных планов, а кого-то, то бишь Юлиана, лишил психики и какой-либо мотивации жить дальше. Снег всё падал и падал. На волосы, на пальто, на брюки, на ботинки. Казалось, даже касался какой-то своей частью души, но, даже обращаясь в воду, не мог смыть хоть на немного разочарование, подавленность и апатию. Ничто не помогало. Юлиан погряз в этом полностью и ничто его уже не радовался. Вернее говоря, он и не пытался искать того, что может помочь. Свайзлаутерн, являющийся олицетворением ярчайшего отрезка его жизни, он покинул, и, похоже, что навсегда, а в Грунндебайтен вернулся разве что телом, но не душой. Он не желал никого видеть здесь. Он и не видел никого, кроме своей матери. И то, ему приходилось, ибо он жил в её доме. Вернее говоря, это был общий дом и выбирать не приходилось. Других же встреч Юлиан всячески старался избегать. Сверстники, друзья, бывшие одноклассники. А ведь их набралось немало за предыдущие семнадцать лет жизни. И, наверняка, добрая их половина была бы рада увидеть Юлиана и пообщаться с ним. Только вот Юлиан не хотел их видеть. Никого. Видел он только одно лицо. Умирающее. Умирающее, но бросившее на прощание улыбку. Единственную, которая была настоящей и искренней за всё то время, что Юлиан знал Ривальду Скуэйн. Единственную, но Юлиану было достаточно и одной. Недостаточно ему было лишь времени, проведённой с ней. Она покинула его слишком рано. И оставила одного. И нет, она не была его девушкой или возлюбленной, как могло показаться из всех этих рассуждений. Она была его учителем, наставником и работодателем. А в то же время и тем, кто обвинил его в убийстве и едва не посадил в тюрьму. А потом и жизнь спас, но это другое, названное никак иначе, нежели сослагательным наклонением. Несмотря на не самую жаркую погоду (мягко говоря), Юлиан не стал утруждать себя поисками тёплой одежды, что была бы как раз под стать нынешней погоде и времени года вообще. Сверху на нём было накинуто всё то же лёгкое пальто, купленное Пенелопой Лютнер, в котором он пробегал всю осень. Разве что снизу его согревал тёплый шерстяной свитер, связанный его мамой к Рождеству, которое было несколько дней назад. Только когда загорелись первые фонари вдоль дороги, Юлиан заметил, что начинало вечереть. Это означало, что блуждал он никак не менее четырёх часов и должен был устать, только этого он совсем не ощущал. Но, проходя мимо кафе «Грета и Ганс», Юлиан не смог удержаться и оставить его позади себя. Слишком много воспоминаний, тёплых и нетёплых он оставил в этом месте во время своей прежней жизни, той, что была ещё до той роковой поездки в Свайзлаутерн. Сотня, а то и тысяча посиделок с друзьями, но это второстепенно, хоть и играет немалую роль. Первое свидание (и не только первое), первый отказ и даже первый поцелуй остались в этом месте. Пнув на всякий случай застопорившийся снег под ногами, Юлиан открыл дверь и вошёл в помещение, вдохнув обжигающий глоток тёплого воздуха. Родной запах, родные ощущения — всё так же, как и раньше. Только вот не радовало совсем. Ностальгия проникала куда-то внутрь, но громким пинком её вышныривали обратно, заменяя всё тем же выражением лица, которое через секунду настигнет смерть. — Кофе, пожалуйста, — сказал Юлиан симпатичной официантке, усевшись за самый дальний стол и уставившись в огромное прозрачное окно, открывающее вид на горящие фонари и вечерний Грунндебайтен. — Какой? — спросила она, попытавшись заглянуть в его лицо, но Юлиан этого пересечения глаз избежал. И вообще он не хотел слышать никаких вопросов, ибо ему и впрямь было плевать, какой будет кофе и кофе ли будет вообще. — Любой, — недовольно огрызнулся он, так и не желая заглядывать ей в глаза. — Ясно, — так же недовольно ответила она и оскорбительно отвернулась, словно Юлиан сейчас брызнул в её лицо кипятком из недопитой чашки. Он мог ведь и знать эту официантку, тем более, что она была лишь немногим старше его, а с такими девушками он всегда раньше старался наладить контакт. Но сейчас, если бы это контакт и впрямь был, Юлиан с огромной радостью разорвал бы его ещё раз. Лишние разговоры ему были не нужны. Когда Юлиан получил свою чашку чёрного сладкого кофе, он не осмелился сразу прикоснуться к ней, отдав предпочтение нелепому смотрению на неё и выискиванию чего-то интересного в её внешнем содержимом. В голову сразу прокралось небольшое воспоминаньице, которое отнюдь не сразу оказалось вытеснено оттуда его душевными страданиями. Это было уже другое лицо, некогда тоже бывшее ему дорогим и улыбающимся при виде Юлиана — лицо Пенелопы Лютнер, его бывшей возлюбленной. Ещё недавно, когда не было снега, а Юлиана не было в Свайзлаутерне, они неоднократно сидели вдвоём в кафе «Хартс» и тоже пили кофе. Юлиан вспоминал и нелепый случай, когда у него совсем не было с собой денег, и приходилось импровизировать, чтобы угостить Пенелопу. Он и не помнил, как выкрутился из этой неприятности, но, наверняка, это была интересная история, потому что неинтересных историй с тем, прежним Юлианом, не происходило. Было ли это приятным воспоминанием на фоне зимней депрессии? Возможно. Возможно, что и увидеть её Юлиан был бы не прочь. Останавливало только то, что никто так сильно, как Пенелопа, не будет напоминать ему о трагической гибели Ривальды Скуэйн. Но его размышления оборвал чей-то отдалённого знакомый девичий голос, окликнувший его по имени. Юлиан со всем сидящим в нём недовольством поднял голову от невероятно интересного рисунка кофейной пены и увидел улыбающееся лицо Дороти Хоффнер. — Юлиан? — ещё раз спросила девушка и, не спрашивая разрешения, уселась напротив. — Это и впрямь ты? Вот уж не ожидала тебя здесь увидеть. Юлиана очень опечалило то, что он всё же не смог избежать неприятных встреч сегодня. — Да, это я, — равнодушно ответил он. — Ты чего-то хотела? Девушка смутилась. Она явно ожидала не этого, потому улыбка на её лице сменилась на нахальную девичью обиду. — Ничего не хотела, — сказала она. — Но встреча очень приятная. Напомни мне лучше — а сколько тебя не было? Если не ошибаюсь, тебя никто не видел в Грунндебайтене с августа. — Я же говорил, что уезжаю к дедушке. — Не прикидывайся дурачком, Мерлин, — сказала Дороти. — Ты не помнишь, что говорил мне в нашу последнюю встречу? Что вернёшься через месяц и вернёшься ко мне. Я же ждала тебя, ты забыл? — Планы немного сменились, — Юлиан был не особо разговорчив. Дороти казалась ему очень привлекательной ещё весной и, сказать честно, он улепётывал за ней, как мог. И отъезд к дедушке был в том числе нежелательным и из-за этого. — Признайся честно, — она навострила глаза на Юлиана, словно полицейский, который собирается вывести преступника на чистую воду. — Ты поступил куда-то? Юлиан молчал. — Поступил! Не отнекивайся, дорогой! А говорил, что нужна тебе эта учёба, как собаке пятая нога? Дед заставил, да? Юлиан совершенно не понимал, как эта болтливая и надоедливая девчушка могла ему когда-то нравиться. Мало того, что она постоянно несла чушь в духе Хелен Бергер, так ещё и присмотревшись получше, Юлиан не нашёл в ней никаких привлекательных черт. Он не был ни сторонником карих глаз, ни любителем чёрных волос, да и нос какой-то… Немного длинный. Пенелопа Лютнер всё же лучше. — Можно сказать и так, — Юлиан предпочёл не придумывать ничего оригинального, а просто практически молча с ней согласился. — Какой-то ты грустный… Я тоже кофе хочу. Не угостишь меня? — Нет, — сказал Юлиан. И не поверил своим ушам, потому что раньше он так дерзко не общался ни с девушками, ни с кем-то ещё. Но времена и нравы давно поменялись для него, потому и удивляться было уже нечему. — Ну ладно, — обиделась Дороти, на что Юлиану было, мягко говоря, плевать. — Сварю дома сама. Наверное, ты кого-то уже нашёл себе там? — Где там? — Ну там, где ты был. Я не знаю, куда ты уехал учиться. А сейчас что? Каникулы, наверное? Приехал и не сказал нам ничего. Мы бы вечеринку устроили, может быть… — Мне не до этого, — оборвал её Юлиан. К кофе он до сих пор так и не притронулся. — А долго ещё будешь в Грунндебайтене? Сходили бы куда-нибудь. Хочешь, собрали бы всех наших, а хочешь, вдвоём… — Я ничего не хочу. Других дел полно. Скоро уеду обратно. — Что изменилось, Юлиан? Ты бросил меня и даже не удосужился объясниться ни в чём. Ты сбежал. Я правильно тебя понимаю? — Правильно, — кивнул Юлиан, надеясь, что такая честность отпугнёт её и она наконец-то уйдёт, оставив его в покое. Но не тут-то было. — А ведь я ждала. — Неделю? — съязвил Юлиан. — Нет. За кого ты меня держишь? Гораздо дольше. До тех пор, пока полностью не отчаялась. Знаешь, ребятам тоже не понравилось то, как ты исчез, никому ничего не сказав. У нас почта бывает. Если уж меня не хочешь видеть, написал бы друзьям, куда поступил, что да как. Она пыталась выбить из Юлиана какие-то оправдания, но этих оправданий нет и не было. Он и впрямь поступил не очень красиво, но, как ни странно, чувство вины его не терзало. Скорее, даже наоборот. — Что ты хочешь от меня услышать? — спросил он, не сдерживая прямоты. — Ты изменился, — сухо констатировала факт Дороти, и этот факт явно не пришёлся ей по душе. — Раньше не был таким. Нравился меня. Нравился всем. Наверное, учёба делает людей такими. Неизвестно, что делают там с вами. Запирают в кабинетах и небось заставляют учить до тех пор, пока крыша не съедет. Кафе, не смотря на ещё не поздний час, было пусто и на данный момент в нём находились только Юлиан, Дороти и официантка. Но официантка находилась далеко, за стойкой в ожидании посетителей, поэтому слышать их не могла. Этим Дороти и воспользовалась, начав говорить во весь голос, не скрывая эмоций. — К счастью, больше не нравлюсь, — сказал Юлиан и изобразил что-то на подобие улыбки. — Точно, кого-то нашёл. Надеюсь, что тебе повезло с этим, и ты не будешь, как раньше. — Ты же говорила, что я был раньше хуже? — удивился Юлиан. Вернее говоря, сделал вид, что удивился, потому что апатия никуда не делась. — Я не это имела в виду. А то, что не будешь пользоваться девушками и сбегать, — деловито сказала Дороти, словно обвиняя кого-то в государственной измене. — Позволь узнать, а кем это я попользовался? — на этот раз Юлиану и впрямь стало немного интересно. — Мной! — развела руками Дороти. — И это забыл? — Но у нас же не было ничего. — Но могло бы быть, если бы не сбежал. Этими словам Дороти поставила Юлиана в ступор и неловкое положение. Она говорит несвязные и нелогичные вещи. Пусть она обвиняет Юлиана в чём то, но он хотя бы не такой тупой, как она! — Ну так радуйся, что я сбежал прежде, чем… Кхм… Поиспользовал. Лицо Дороти отнюдь не выразило радости, но Юлиан её и не ожидал. — Крышу совсем тебе снесло, Юлиан, — жалобным голосом сказала Дороти. — Влюбился наверное, только не взаимно. Вот и грустишь. Я же могу помочь, ты знаешь… — Мне не надо помогать, — злостно оборвал её Юлиан. — Мы разошлись по разным дорогам, разве что я забыл тебе удачи пожелать. — Удачи? — недоумевающе спросила Дороти. — Ты так это называешь? Это я едва не впала в депрессию, когда ты исчез. Знаешь, кем я ощущала себя… А теперь ты вернулся, делая вид, что не знаешь меня и что ничего не было. Вернулся красивый такой. Стиль сменил. Волосы отрастил, пальтишко модное надел. Юлиан приподнял глаза на спадающий со лба чёрный локон. Он и понятия не имел, насколько за эти пару месяцев выросли его волосы. Он даже не помнил, смотрелся ли за это время когда-нибудь в зеркало. Что-то внутри подсказывало, что если и смотрелся, то не более двух раз и то, погружённый в свои думы, он сделал это скорее по инерции и пропустил мимо глаз. — А свитер-то всё так же — связанный мамой, — Юлиан расстегнул пальто и показал Дороти новый элемент своего гардероба. — Мило, — улыбнулась Дороти, поняв, что разговор уходит не в то русло, поэтому сразу перевела его в обратное русло: — Приходи завтра на наше старое место. Можешь даже сегодня. — Я никуда не пойду! — повысил голос Юлиан, и, не в силах больше терпеть её общество, резко встал со скамейки. — Хотела кофе? Вот, пей, он не тронут. Только холодный. Мне пора. Не желая объясняться перед ней, Юлиан поспешно направился к выходу, застёгивая пальто и завязывая шарф прямо по пути. Кто знает — может Дороти что-то и кричала ему в след, а может и бежала за ним. Юлиан мастерски научился игнорировать такие действия. Захлопнув дверь кафе, Юлиан наконец-то вдохнул запах блаженного, но холодного одиночества. Сквозь огромное окно он увидел всё ещё сидящую внутри Дороти, с глазами, наполненными безумной и обидой и, наверняка, на них наворачивались слёзы. Несмотря на равнодушие по отношению к ней, Юлиану всё же стало немного не по себе и он решил поскорее покинуть это место, отправившись домой. Туда, где достать его может только один человек. И этому человеку, хоть порой и сильно раздражающему, это было дозволено. Потому что она была его матерью. К сожалению, и дом не оказался пристанищем покоя для Юлиана Мерлина. Казалось бы, весь сегодняшний день сговорился против него и решил пройтись по нему катком, наполнившись неожиданными, но не самыми приятными встречами. Едва открыв входную дверь уютного небольшого двухэтажного дома, находящегося напротив кондитерской лавки и магазина игрушек, Юлиан увидел сидящего за столом в гостиной своего второго по значимости родственника. Сеньор Джампаоло Раньери сидел за столом, вальяжно покуривая сигару и попивая столетний виски из квадратного бокала. Свои солидарность и имидж он не скрывал и сейчас, будучи одетым в строгий чёрный смокинг, который стоил едва ли дешевле всего этого дома. Седые волосы были всё так же аккуратно уложены назад, а вся растительность на лице, кроме роскошных и всё так же седых усов, была гладко выбрита. Юлиан опешил и у него отпала всякая охота снимать пальто и вообще проходить в гостиную. Но, к сожалению, от некоторых людей, словно от теней, сбежать было невозможно. — Добрый вечер, дедушка, — натужно произнёс Юлиан. — И тебе приятного дня, — ответил дед, приглашая жестом Юлиана за стол. — Проходи, не стой в дверях. Надо сказать, что желания это делать у Юлиана было чуть меньше, чем не делать вообще, но ослушаться дедушки он не мог. Поэтому, ещё секунду помявшись у входа, он скинул пальто, и присел за стол, прямо напротив сеньора Раньери, словно его оппонент. — А что ты здесь делаешь? — тихо спросил Юлиан, скорее выражая тем самым приличие, но совсем не интерес. — А я по твою душу, дорогой внук. — По мою? Ты по поводу… Того побега? — Побега? — дед покрутил усы, словно вспоминая что-то очень давнее и порядком подзабытое. — Может быть, и поэтому, — ответил он, делая вид, что вспомнил. — Наверняка, ты ожидаешь сейчас длительную и поучительную лекцию по поводу того, что очень плохо сбегать из дома такого человека, как я. Тем более, без моего ведома. Не сомневайся, за это ты ещё будешь наказан и мало тебе не покажется. — Мне жаль, — сказал Юлиан, даже не пытаясь сделать вид, что говорил он это искренне. — Спасло тебя только то, что ты отправился в Свайзлаутерн, а не куда-то ещё. В противном случае я нашёл и вернул бы тебя уже к вечеру и посадил бы под домашний арест, из которого в лучшем случае ты вышел бы только сейчас. — Тогда почему именно Свайзлаутерн? — поинтересовался юноша. — Потому что там ты никогда не был один. За тобой присматривали, с моей лёгкой руки. — Да? — удивился Юлиан. — И кто же? — Грао Дюкс и Ривальда Скуэйн. Разве ты не догадался? И он всё метит туда же. День специально распорядил себя так, чтобы Юлиану напомнили ещё и про Ривальду Скуэйн? — Знаешь ли, времени не было и это было довольно проблематично. Учитывая, что и мистер Дюкс и миссис… кхм… Ривальда погибли. Оба. — И самое страшное, что оба погибли на твоих глазах. Врагу такого не пожелаешь, но мы можем найти здесь и свой плюс. Это однозначно сделает тебя сильнее. Не прямо сейчас, но, может быть, когда-то. Слушая это, Юлиану до безумия хотелось сбежать ещё раз. Но на этот раз не в Свайзлаутерн, где у дедушки полно агентов, а куда-нибудь намного дальше, туда, где его длинным рукам с вязкой паутиной никогда его не достать. — Ты так это называешь? — смутился Юлиан. — Ты не знаешь и половины того, что было на самом деле. И не узнаешь, потому что я ничего не буду тебе рассказывать. Всё равно, ты так же, как и все эти Тёрнеры и Тейлоры, не поверишь мне. — Тёрнер? Ты про Стюарта? — Да. И, к твоему счастью, его убить не успели. Наверное, потому что я вовремя уехал из Свайзлаутерна и перестал накликивать неудачи на людей. Сеньор Раньери потушил сигару о позолоченную пепельницу и налил себе ещё виски. Само собой, Юлиану он выпить не предложил, хотя юноша сейчас явно не отказался бы, лишь бы хоть как-то угомонить свой разыгравшийся нрав. — В Свайзлаутерне всё хорошо, — возвестил дед и даже немного улыбнулся, после чего вытащил из-за пазухи газету, показав Юлиану прямо лицевую страницу. — Центральные Часы начали отстраивать заново и, если всё пойдёт по плану, уже к следующему лету их сдадут в эксплуатацию и всё будет так же, как и прежде. Внезапное появление матери Юлиана, Франциски Мерлин-Раньери, даже немного обрадовало его, потому что оно означало, что Юлиану больше не придётся оставаться наедине с дедушкой, ощущая треклятую неловкость и не менее неприятное раздражение. В руках она несла огромный поднос и Юлиан невольно удивился, как эта хрупкая женщина несёт его, нисколько не напрягаясь. Всё-таки, она несколько сильнее, чем это может показаться с первого взгляда. — Юлиан, ты вовремя, — сказала Франциска, поставив поднос на стол. — Утка как раз готова. У вас ведь всё хорошо, да? — У нас всё отлично, Франциска, — поправил дочь Джампаоло, сделав акцент на слове «отлично». — У нас с Юлианом очень увлекательный разговор по душам. Время летит незаметно. Юлиана очень раздражала эта показушная лесть дедушки, но вида он никакого не подал. Не было ни сил, ни желания, спорить по этому поводу. Юлиан улыбнулся матери, словно подтверждая слова дедушки. — В Академии новый ректор, — продолжил парад новостей сеньор Раньери. — Роза Даугдон, давненько метившая на это место. Порадуемся за неё и даже похлопаем в ладоши. Благо, я её почти не знаю и не могу по достоинству и беспристрастно оценивать её работу. Но никто ещё не жаловался и мы жаловаться не будем. — Это всё? — спросил Юлиан. — Отнюдь нет, — возвестил дед, открывая другую страницу этой газеты. — Окружным прокурором на место Сорвенгера временно назначен Харвиус Маннингер, но, сам понимаешь, это временно и скоро Местоболь пришлёт своё, никому неизвестное, лицо на эту должность. — И, само собой, это не Уэствуд, а какой-то Харвиус, — пожаловался Юлиан, закатив для пущей правдоподобности глаза. — Уэствуд? Кто это? Юлиан предпочёл не посвящать деда в подробности дел полицейского участка, тем более, что он знал, что ни о чем это сеньору Раньери не скажет. — А дом миссис Скуэйн всё так же пустует. Обещанная Клаудия Бартон так и не заехала в него, но дом по-прежнему записан на неё. Поэтому полиция так и не может провести обыск. — Обыск? Зачем в её доме проводить обыск? — В свете последних событий её фигура не может считаться однозначно чистой, Юлиан, — непоколебимо произнёс Джампаоло Раньери и закрыл газету, будто бы внутри её скрывалось что-то неприятное. — Спаситель она или сообщник — это ещё предстоит выяснить и, как и полагается, следствие стоит на месте. — Это оскорбление её памяти, — решительно сказал Юлиан, когда его мама раскладывала перед ним столовые приборы. — Никто не может подозревать её в чём-то… — Может, — остановил его дед и запихал в рот кусок сельдерея, после чего медленно прожевал его и продолжил. — В конце-концов — ты — это один из немногих, кто знает всю правду и тебе предстоит её рассказать. — Да, я знаю всю правду, потому что сам чуть не погиб на той крыше. И да, я чудом спасся. А знаешь, благодаря кому? Благодаря Ривальде Скуэйн, которой пришлось для этого даже пожертвовать собой… — Остановись, — в который раз оборвал его дед и насмешливо-хитрыми глазами начал смотреть на него, не желая продолжать монолог сразу же. Юлиан тем временем взял в руки вилку и нож, чтобы заполнить неловкую паузу, но так и не придумал, что ему взять поесть. Более того, аппетит вдруг как рукой сняло и Юлиану снова захотелось прыгнуть в первый попавшийся автобус и отправиться куда-нибудь дальше конца света. — Это ты будешь рассказывать не мне, а лицам стоящим сверху, — произнёс сеньор Раньери и вытащил из внутреннего кармана смокинга маленькое квадратное письмецо. — Вот, — протянул он записку Юлиану. — Это для тебя. Юлиан не испытывал особо интереса к содержимому конверта, но с дедушкой спорить не было никакого смысла, поэтому лучшим вариантом было раскрыть его и прочитать. Немного покопавшись с плотно прилипшим сургучом, Юлиан вытащил квадратный жёлтый клок качественной бумаги, судя по всему, богемской. К слову, он забыл прочитать на лицевой стороне конверта, от кого всё-таки это письмо, но значения этому не придал. Внутренне содержимое скажет об этом куда лучше. — Уважаемый Юлиан Андерс Мерлин, — медленно и размеренно, вглядываясь в каждое слово, прочитал он. — 8 января 2011 года Вы, в сопровождении совершеннолетнего опекуна, в обязательном порядке приглашены в международный конституционный суд Лондона на последнее слушание по делу Якоба Вольфа Сорвенгера в качестве свидетеля. Сначала Юлиан даже не изменил выражения лица, ибо, несмотря на максимальную концентрацию при чтении, он многое упустил. Но, даже осознав, он предпочёл сохранить саркастическое спокойствие, желая не выдавать весь тот гнев, что творился у него на душе. — И это всё? — спросил он. — Странно ещё, что ты его принёс, а не сова. Вон, из камина, — он махнул рукой на горящий огонь в углу гостиной. — Не понимаю, что ты хочешь этим сказать? — нахмурился дедушка. — А то, что я не собираюсь никуда ехать. Ни в какой Лондон, или куда-то там ещё. Я с этим делом покончил и больше никуда не полезу! — Не городи чепухи. Как видишь, в качестве совершеннолетнего опекуна буду выступать я. А в виду того, что восемнадцати лет тебе ещё нет, за твою доставку в Лондон отвечаю я. Знаю, тебе плевать на то, что будет с тобой, но своей репутацией я рисковать не буду. Ты поедешь и точка. — Для чего? Чтобы мне в своём вольном пересказе поведали то, что якобы случилось? Потрепали мои старые раны? — Не тебе в свои шесть с половиной о старых ранах судить. Поживёшь с моё, там узнаешь, что это значит. Видите ли, сломался он и в депрессию впал! Сколько раз я от тебя это слышу, позорный мальчишка. — Отец, не надо так, — робко встряла в разговор Франциска, которую явно огорчало то, что весь приготовленный её руками ужин оставался всё это время не тронут. Ей и самой кусок в горло не лез от витающего в воздухе напряжения. — С ним по другому нельзя! — ударил ладонью по столу дед. — Ты ему многое прощала, а я нет. Куда ты подался бы, если бы не я? В той же банде остался, где прозябал чуть ли не два года? Всё так же оставался в розыске? Сел бы? И не видать тебе тогда ни нормального будущего, ни нормальной семьи. Оставайся мне благодарен, бери, что дают и не перечь тому, кто старше и умнее. Лицо Франциски побелело. Уютный семейный вечер катился в пропасть со скоростью, кратной её настроению. Однако больше слов она не осмеливалась вставлять, потому что не понаслышке знала, что представляет из себя её отец в плохом настроении. — Справился в Свайзлаутерне сам. Без тебя. Справлюсь и дальше, — сказал Юлиан и, бросив вилку на стол, выскочил из-за стола и пошёл прочь к лестнице, ведущей наверх, в его комнату. Однако невидимая баррикада, выстроенная дедом, заставила его упереться в неё и не позволила пройти дальше. — Так и знал, — сквозь зубы пробурчал Юлиан, чтобы дед не услышал. Его фишки и штуки он знал достаточно хорошо, чтобы вестись раз за разом на одно и то же. — Меня твои принципы не волнуют, — сказал сеньор Раньери. — А вот Сорвенгер должен пойти на эшафот, или, в худшем случае, сесть на несколько пожизненных. И твоё слово будет на суде едва ли не самым значимым. Поэтому у тебя нет выбора. В любом другом случае Юлиана так заинтересовала бы поездка в Англию, в которой он никогда не был, что он уже сейчас собирал бы чемоданы. Но не сейчас, когда хотелось просто-напросто спокойной жизни и никакого выхода в свет. Тем более в такую даль и к куче незнакомых дядек в чёрных смокингах и не менее строгих пальто. — Уедем завтра утром, — сухо произнёс сеньор Раньери и запихал кусок сочной утки в рот. — И не вздумай выкинуть какую-то свою штучку вроде побега. Смело заверяю тебя — ничего не получится. А хуже всего было, что Юлиан снова прогнулся под дедом. В который раз. Конечно, спалось Юлиану очень плохо. Он даже не был уверен, сомкнул ли глаза хоть на минуту перед тем, как чуть свет в его дверь раздался громкий стук и ворвался дед, уже полностью одетый и готовый к путешествию. Юлиан очень надеялся на то, что это сон, но дед, одетый в длинное и строгое клетчатое пальто, дополненное шляпой, из-под которой виднелись седые кудри, и держащий в руке железную трость, всем своим взглядом показывал, что это не так. Юлиан даже был готов отказаться от завтрака, потому что кусок в горло совершенно не лез. Однако, сдавшись перед уговорами матери, всё же нашёл силы запихать в себя пару бутербродов. На большее его не хватило. К сожалению или к радости, сказать однозначно он не мог. К семи утра они уже выехали на такси к вокзалу Грунндебайтена, откуда в восемь часов отправлялся экспресс до Парижа и, заказав билеты бизнес-класса, отправились в добрый (или не очень) путь. Рельсы зашумели, и со скоростью ветра поезд отправился в неизведанную и таинственную для Юлиана даль. Пейзажи зимней Европы мелькали за окном, меняясь чуть ли не со скоростью света и Юлиан готов был погрузиться в них полностью, совершенно игнорируя существование сидящего напротив него деда, который попеременно то ел, то читал газету, то пил бренди. Неплохо было бы соорудить занавес, отделивший Юлиана от стреляющих раз за разом в него глаз сеньора Джампаоло Раньери, но, скорее всего, своим взглядом прозорливый дед просверлил бы в нём дырку и всё так же продолжал бы смотреть на своего непутёвого внука. Поочерёдно миновав Прагу, Мюнхен, Штутгарт, Франкфурт и Люксембург, дед наконец-то не выдержал и начал разговор: — Ты так и будешь молчать? — спросил он. Юлиан ответил не сразу, потому что всматривался в обильно идущий за окном снегопад, который почти поглотил юношу полностью. — О чём мне говорить с тобой? Деду явно не понравился ответ внука, потому что его лицо приобрело ещё более туманные краски. — Мы не виделись с лета, а ты так и нашёл, что сказать родному деду? — Только не надо играть со мной в силу родственных чувств. Что, к примеру, я должен тебе сказать? — Не придумал слов извинений за свой бестактный побег? Или хотя бы слов сожаления? — дед нахмурил брови. — Мне не за что извиняться, — сухо ответил Юлиан и снова уставился окошко. — И всё? Не за что? Ты так отчитываешься за предательство семьи? — Предательство? Я-то думал, что ты, напротив, будешь благодарен мне за то, что я освободил тебя от обузы в виде себя. — Семья — это не обуза, — сказал дед явно заготовленную заранее фразу. — Семья — это всё, что у нас есть. Я уже семнадцать лет пытаюсь донести тебя смысл того, что самое главное и, не побоюсь сказать, единственное, что имеет хоть какое-то значение — это семья. Юлиану казалось, что дед читает отрывок из какой-то книги, ибо очень складно и красиво он всё это говорил. Однако, повернуться и проверить, так ли это, желания не было никакого. — Когда-то ты поймёшь, что это правда, Юлиан. Не сейчас, я понимаю это, но, не хотелось бы, чтобы это наступило слишком поздно. Не так поздно, как осознал я. Нас и так мало — только я, ты и Франциска и мы должны цепляться друг за друга. Ибо это всё, что у нас есть. Юлиан стиснул зубы, ибо он не хотел слушать эти бессмысленные лекции. — Я всё это время хотел сказать тебе кое-что, — осмелился Юлиан и повернулся к деду, чтобы был возможность смотреть в его глаза, произнося эти слова. — Когда я жил в Свайзлаутерне, у меня наконец-то появилась настоящая семья. И ей была Ривальда Скуэйн. Сеньор Раньери не сразу осознал смысл слов внука, однако, Юлиан рассчитывал, что его реакция будет куда хуже. — Ты не понимаешь, что говоришь, Юлиан, — отмахнулся дед. — Чем таким она запудрила твои мозги? Почему ты поклоняешься ей, как иконе? — Она многому меня научила. Она показала мне дорогу в жизнь и изменила меня. Я стал взрослее. Я научился побеждать и научился с честью проигрывать. А что дал мне ты? — Я пытался научить тебя осознавать важность семьи! — Я бы понял это, но только если бы ты мне не внушал это раз за разом! Меня начинает тошнить от слова «семья». От какого-то невидимого долга друг другу… Рад теперь, что её с нами не стало? Снова можешь держать меня в клетке и при себе… Дед опрокинул бокал бренди залпом. Юлиан не знал, какие чувства сейчас испытывает дед, но сейчас он наблюдал один из тех редких случаев, когда в его глаза прокралась грусть. Юлиан понимал, чем эта грусть была вызвана, но извиняться не собирался, ибо своей неправоты и близко не осознавал. — О какой клетке ты говоришь? — спросил сеньор Раньери? — О той, в которой я находился до осени. И той, в которой нахожусь сейчас. — Свободы захотелось, дорогой внук? Хочешь ступить по намеченной дорожке своего отца? Того, который в поисках свободы бежал из дома, делал, что хотел и погиб в двадцать три года? — Не смей так говорить о моём отце! — воскликнул Юлиан.- Ты не знал его и не знал, что он сделал? — Поверь мне, я знал, его куда лучше, чем ты, несмотря на то, что и впрямь ненавидел его и старался избегать с ним встреч. Худшее, что я мог пожелать своей дочери и, надо сказать, ожидания он оправдал. Полез на рожон, чтобы преставиться, когда тебе едва год стукнул и оставить Франциску и тебя одних! Это называется настоящим предательством семьи! Внутри Юлиана проснулся долгое время дремавший демон, которого он боялся больше всего. Сейчас у него было только два пожелания — либо выпрыгнуть в окно самому, либо, что было более предпочтительно, выкинуть туда деда и раз и навсегда избавиться от той проблемы. — В «Алой Завесе» моего отца почитают за героя и не напрасно! — Ты пропитан духом бунтарства не меньше, чем он, и закончишь так же, если я не помогу тебе… — Мне не нужна твоя помощь! Я со всем справлюсь сам! И я буду рад пойти по стопам своего отца и ещё раз, пусть и ценой своей жизни, спасти Сообщество от террористической группировки Молтембера… — Мы бы справились с ними и без него! — скорчил презрительное лицо дед. — У нас было больше людей, больше финансов и атакующего потенциала. Не говоря уже о харизматичности их лидеров и наших… — Ты сам-то в той войне участие принимал? Сидел в своём поместье и попивал вино, пока другие умирают за тебя! Так ведь всё было, да? Мой отец сорвался, чтобы не оставаться в стороне от всего этого кошмара, чтобы не узнавать все новости только из газет и светских приёмов, чтобы иметь возможность самому повлиять на ход войны… — Я помогал Сообществу финансированием, пока кто-то исполнял роль пушечного мяса. — Никому не нужны твои деньги! Победы приносят не деньги, а настоящие герои, которым чистое небо над головой важнее кейса с бумагами… — Как заговорил… Создается ощущение, что хоть что-то понимаешь в этой жизни. По факту же — не понимаешь совершенно ничего. Такие, как ты, как правило, умирают первыми. Неудачники, которых ты гордо именуешь героями, не выигрывают войны. Прямо говоря, неудачники никогда не побеждают вообще. — Ты прикрываешь этими словами свою трусость! — не унимался Юлиан. — Пока люди, а в том числе и мой отец, умирали на войне, ты отсиживался в Италии, на юге, докуда война не дошла… — Ты смеешь обвинять меня в трусости? — понизил тон сеньор Раньери. — Я обладаю банками во Флоренции, Генуе и Палермо. И то, что война те места не затронула — в том числе и моя заслуга, ибо финансирование… — Ты снова говоришь про деньги! Трус… Юлиан не смог договорить, потому что неожиданно начал задыхаться. Чем сильнее дед сжимал стакан с бренди, тем больнее сдавливалось несчастное горло, пока он не понял, что дышать ему уже нечем. Дед редко пускал в ход невербальное колдовство, но тех редких случаев Юлиан боялся ещё с самого раннего детства и сейчас кошмар вернулся. Не дав внуку умереть, сеньор Раньери отпустил стакан и позволил Юлиану жадно вдохнуть снова появившийся драгоценный воздух. — Не смей обвинять меня в трусости, — тихо и сурово произнёс дед, словно намекая, что это последняя фраза от него на сегодня. Отдышавшись, Юлиан снова не нашел, что ответить. Тело его переполняла жажда к бунтарству и стремлению идти наперекор всему. На какое-то время ему даже показалось, что столь затянувшаяся депрессия отошла на второй план. — Ты никогда не ценил заботы в свой адрес, — нарушил молчание сеньор Джампаоло. — Юнец с подростковым максимализмом, разбавленным комплексом бога. Сразу после возвращения в Грунндебайтен я подключу все свои связи, чтобы определить тебя в такое место, где из тебя смогут сделать человека. — Отправишь меня работать? — с долей иронии процедил Юлиан. — Может быть да, может быть нет. В любом случае, для тебя это будет сюрпризом. Юлиан всячески пытался пропускать полученную информацию мимо ушей, но, складывалось ощущения, что слова из уст деда насильно капали в его уши. — Я спать хочу, — сказал Юлиан, хотя спать ему совершенно не хотелось. Сеньор Раньери опрокинул стопку бренди, словно безразличие Юлиана приносило ем нестерпимую боль. Он не стал препятствовать желанию Юлиана откинуться на полку и закрыть глаза, потому что всё, что он пытался сказать, уже сказал. Юлиан отвернулся и, едва прикрыв веки, снова увидел ужасающую картину, написанную смертью. Молтембер снова вырывал сердце из груди Ривальды Скуэйн, и юноша, ровно так же как и тогда, ничего не мог с этим поделать. А рельсы всё стучали и стучали, напевая свою монотонную, унылую и безвкусную колыбельную. Уже ближе к полуночи, совершив пересадку в Париже, а затем и миновав Ла-Манш, дед и внук наконец-то закончили своё путешествие. Они высадились в известном каждой собаке лондонском вокзале «Кингс-Кросс», и, Юлиан, до этого даже не представлявший себе как он выглядит, сразу понял, где он. А уже возле выхода из здания их поджидал чёрный «Бентли», из которого, едва парочке стоило появиться на виду, выскочил высокий и худой джентльмен лет сорока, одетый в строгое клетчатое пальто и такую же шляпу, которая явно была здесь не по погоде. — Сеньор Раньери! — радостно воскликнул джентльмен, протянув деду руку. У этого человека был слишком длинный нос (в прямом смысле), а такие личности уже на подсознательном уровне никогда не вызывали у Юлиана никакого доверия. — Прости, что задержались, — извинился сеньор Раньери, как только отпустил руку встречающего. — Рейс в Париже немного задержался. — Ничего страшного, сеньор Раньери, ничего страшного. А это, должно быть, мистер Юлиан Мерлин? — поинтересовался джентльмен, нагло уставившись на юношу. Вопрос был, скорее, риторический. — Да, это мой внук, — подтвердил сеньор Раньери. — Он не в особом расположении духа, да и сам по себе не очень разговорчив, так что нет смысла разговаривать с ним. Как точно было подмечено. Признаться, Юлиан был бы очень признателен, если бы с ним и впрямь никто не разговаривал, но джентльмена в шляпе было не остановить. — Очень приятно познакомиться, мистер Мерлин! — протянул ему руку джентльмен. — Меня зовут Гарри Уинслоу, я представляю интересы сеньора Раньери в Лондоне. «А ещё сеньор Раньери главный источник твоих доходов» — подумал Юлиан, пожимая руку своему новому знакомому. «Наверное, поэтому ты столь усиленно лижешь его задницу». Вслух он этого говорить не стал, и не стоит лишний раз объяснять, почему. — Как вам Лондон? — поинтересовался Уинслоу у Юлиана. — Довольно мерзко, — сказал юноша, сам не поняв, говорит он это серьезно или нет. Дед окинул его презрительным взглядом, да и сам Уинслоу явно ожидал другого ответа. Зависнув на пару секунд, джентльмен широко улыбнулся и выпалил: — Признаться, я и сам не в восторге. Весь Лондон — это десятки оттенков серого, даже, несмотря на то, что сейчас зимняя ночь. Снегопад, судя по всему, начался ещё с вечера, потому что всё вокруг было покрыто тонким снежным покровом. Аллеи и дороги были ярко освещены фонарями, но даже так город вдвое уступал по насыщенности красок Свайзлаутерну или тому же Грунндебайтену. — Я провожу вас до гостиницы, — сказал Уинслоу, любезно открывая заднюю дверь машины для сеньора Раньери и Юлиана. — Номер уже ждёт вас. Нет смысла рассказывать о том, насколько Юлиану было неприятно провести ещё одну ночь в одних стенах со своим дедом. Оставалось надеяться, что завтра всё закончится и останется пережить лишь обратную дорогу (что, в свою очередь, тоже своеобразное испытание), после чего жизнь наконец-то войдёт в привычное русло. Радость принесло лишь то, что по приезду дед практически сразу отправился спать и Юлиан наконец-то получил столь вожделенные минуты одиночества. Отоспался он в поезде на несколько суток вперёд, поэтому ночью около четырёх часов кряду занимался тем, что листал находившиеся в номере премиум-класса книги, которые помогли ему немного отвлечься. К сожалению, в стеллаже не было развлекательной или приключенческой литературы, поэтому довольствоваться приходилось бессмысленным перелистыванием наискучнейшей классики, а так же справочниками по истории Сообщества. Был здесь и путеводитель по самому Лондону с зарисовками его главных достопримечательностей, но, как выглядят Тауэр и Биг-Бэн, Юлиан и до этого знал. Между строк ему удалось наткнуться и на некоторые записи о Молтембере и бушующих около пятнадцати лет назад его террористических атаках, но описано всё это было слишком поверхностно и в целом неинтересно. И ни единого слова о таких людях, как Уильям Монроук, Ривальда Скуэйн, Якоб Сорвенгер и Агнус Иллиций. Да что они там знают о настоящей войне, на этих страницах истории? Была идея свистнуть у деда немного бренди, но Юлиан понимал, каким скандалом это обернется с утра, поэтому решил не проверять судьбу на прочность. Во внутреннем кармане жилета Юлиан нашёл письмо от Пенелопы, которое неизменно носил с собой. Для чего? Оно грело ему душу и не давало забывать о том, кто он есть на самом деле? Тогда почему он так до сих пор и не решился его прочесть? Что за боязнь останавливала его? Задав себе несколько вопросов, ни на один из них юноша так и не нашёл ответа. Он даже начинал немного ненавидеть себя за трусость и нерешимость. Когда, если не сейчас, тот самый момент, чтобы открыть его? Не пора ли возвращаться в привычный ритм жизни и двигаться дальше? «Нет!» — сказал голос внутри Юлиана, и это был не глас рассудка. Он неловко запихал его обратно в карман и отправился спать. Близилось утро и уже через пару часов дед безо всяких прелюдий разбудит его и заберёт на слушание. Так оно и случилось. Едва начало светать, как громко прозвенел будильник, который услышал не только сеньор Раньери, но и сам Юлиан. Снова, как и в прошлый раз, он понадеялся, что это сон, но верилось в этот раз в это куда меньше. Судя по всему, Юлиан уже начинал привыкать к тому, что всё теперь идёт не так, как хотелось бы ему. Едва он натянул на себя брюки и рубашку, как в дверь постучали и худощавый работник отеля принёс классический английский завтрак — яичницу с беконом, колбаску и чай с молоком. Сеньор Раньери с видом утончённого итальянского аристократа принялся эстетично и медленно поглощать пищу, тогда как Юлиан принципиально всё это ел вилкой, даже не используя ножа. — Ты не должен опозорить меня, — сказал дед, недоверчиво глядя на своего внука. — Я не собираюсь никого позорить, я просто расскажу им то, что видел и всё, — ответил Юлиан. — Всё это может перерасти в кошмар и его последствия мне долго придётся разгребать. Подтверди то, что Сорвенгер причастен к тройному убийству, взрыву часов и побегу Агнуса Иллиция и все будут довольны. Кусок колбаски застрял у Юлиана в горле. Худо-бедно проглотив его, он заявил: — У тебя не получится говорить за меня. — Если надо, я смогу, — медленно проговорил дед, но на Юлиана это не произвело никакого впечатления. — Ты так же, как и все остальные, не хочешь слышать правду. — Я знаю правду, и ты подтвердишь её! Якоб Сорвенгер, жадный до власти и амбиций мерзавец, попался в ловушку и ничто не должно помешать ему уйти от правосудия. Молтембер умер пятнадцать лет назад и он не может быть причастен ко всем этим преступлениям. Ты понимаешь это? — Да, люди умирают и, как правило, не возвращаются обратно. Но я своими глазами видел его, слышал его голос и да, я присутствовал в момент смерти Ривальды Скуэйн, и это не могло мне показаться… — Могло, — перебил его сеньор Раньери. — Тебя посчитают сумасшедшим, если ты в присутствии всех сливок общества откроешь рот насчёт всех этих сказок. Это изрядно подпортит мою репутацию, а это мне нужно меньше всего. — Да плевать я хотел на твою репутацию! — воскликнул Юлиан и бросил вилку на стол. — Ты заигрался, Юлиан, — бросил ему дед, однако в этот раз в его голосе не был слышно привычной агрессии, а лишь мольбы о выполнении просьбы. — Нам всем нелегко из-за напряженной обстановки в семье, но это не повод столь резво рубить с плеча. Юлиан вышел из стола, не желая слышать эти бредни. — Я не рублю, — сказал Юлиан, надевая пиджак. — Я лишь хочу сделать как можно лучше для всех. Сорвенгер убил Ривальду, но сделал он это по чужому приказу. Он был лишь пешкой в большой игре. Чтобы победить, нам нужно срубить голову их организации, а не отсекать руки. — Красиво говоришь. Скуэйн научила тебя таким метафорам? Можешь не отвечать. Я скажу тебе лишь то, что правда, такая, какая она есть, рано или поздно всплывёт наружу. Сейчас же ты можешь лишь усугубить ситуацию. — Лучше раньше, чем дожидаться новых смертей и ужасов. Жаль, вам не понять этого. Вы думаете только о своих кошельках и своей репутации. Сеньор Раньери как раз собирался засунуть кусок бекона себе в рот, но, услышав новые обвинения в своей продажности, остановился. — Честь семьи, — сухо сказал он. Это словосочетание уже давно начало выводить Юлиана из себя, потому что никакой нормальной семьи у них и в помине не было. От неприятного продолжения разговора Юлиана спас очередной стук в дверь. — Такси уже ожидает вас, мистер, — пробурчал работник отеля и захлопнул за собой дверь. — Я сеньор, а не мистер, — проворчал дед, после чего поспешно встал из-за стола. — Насколько же предусмотрителен и услужлив Гарри, я просто поражаюсь. Отчего же все не могут быть такими же? — посетовал он. Конечно, Юлиан понял, что это был камень в его огород, но какого-либо внимания он проявлять не стал, несмотря на то, что фитиль внутри уже загорелся. Центральный конституционный суд Лондона и всего Сообщества Шмельцера ничем не выделялся на фоне других зданий центра этого города. Классический фасад с застекленными стенами, дизайн в духе самых банальных традиций эпохи Возрождения и безликая, однообразная сухость серых камней. Таких же серых, как и сам Лондон. Консьерж на входе поклонился сеньору Раньери словно какому-то лорду и кинул многозначительный взгляд в сторону Юлиана, предварительно сунув в руки деда какую-то жёлтую бумажку, вероятно, являющуюся чем-то вроде пропуска в это место. Здание суда вряд ли когда-то пустовало, но в этот особенный день там было не протолкнуться. Куча джентльменов в однообразных чёрных костюмах и шляпах, и чуть менее массивная компания всё столь же однообразно одетых дам сновали туда-сюда, отвешивая слова приветствия сеньору Раньери, и явно не имея никаких целей в своих потужных брождениях. Здесь было настолько серо, безлико и однообразно, что Юлиану хотелось едва ли не вздёрнуться, лишь бы закончить всё это побыстрее. Хуже всего в своей жизни Юлиан относился к такой скуке и полнейшему отсутствию красок. Он лучше был бы беглым преступником вроде почившего Агнуса Иллиция, чем когда-то устроился на похожую работу. — Очень рад вас видеть, сеньор Раньери, — прервал размышления Юлиана один знакомый голос. Дед остановился, уперевшись глазами в Стюарта Тёрнера. — О да, взаимно, — произнёс он. — Мистер… Свон? — Тёрнер, — поправил его тот. — Сердечно прошу простить меня. Я многое слышал о вас, но вот лично видеться нам доселе не приходилось. — Всё бывает впервые, — улыбнулся Тёрнер. — Заседание вот-вот начнётся, вы как раз едва не опоздали. — Стюарт сделал долгую паузу, прежде чем обратился к самому Юлиану: — Вас я тоже очень рад видеть, герр Мерлин. Я пытался убедить судей не вызывать вас сюда, но они были непоколебимы. — Не стоит, — вмешался сеньор Раньери. — Ведь он у нас уже взрослый мальчик. Юлиан предпочёл не отвечать ни тому, ни другому. В зале заседания было безумно душно. Мало того, что здесь собрались представители всех одиннадцати комунн Союза Шмельцера в количестве не менее чем двух сотен человек, так ещё здесь было до того тесно, что это место более походило на суд Свайзлаутерна, если не Грунндебайтена. Трибуны расположились здесь двумя полуокружностями — чем трибуна была дальше, тем выше она находилось. Промеж этих полуокружности, противоположно входу, располагалась трибуна для трёх судей, которых возглавлял бородатый и седой старик, то и дело хлюпающий носом и водивший своей нижней челюстью то вправо, то влево. Юлиану досталось место справа, на самом первом ряду. — Препочтенный Бенджамин Ноттингемский, кавалер ордена Мерлина и почётный рыцарь бывшей Британской Империи, — прокомментировал сеньор Раньери. — Руководит слушаниями уже более сорока лет, и никто прежде не подозревал его в предвзятости. Выглядел этот Бенджамин так, словно руководит слушаниями лет сто, не меньше. Лишь спустя пару десятков минут непрекращающегося шума несколько верзил затащили в зал огромную клетку с толстенными чугунными решётками, сквозь которые Юлиан наконец увидел его — того, ради которого они здесь все собрались. Некогда аккуратно зачёсанные назад волосы Якоба Сорвенгерра стали куда длиннее, растрепаннее и грязнее, аккуратно выбритый подбородок оброс длинной и густой бородой, а взгляд из строгого, но справедливого стал схож с взглядом настоящего безумца. — Добро пожаловать, герр Сорвенгер, — ухмыльнулся сеньор Раньери. Юлиан на секунду перекинул взгляд на деда, но тут же бросил его обратно на узника. Узника, повинного в смерти Ривальды Скуэйн. Бенджамин Ноттингемский немощно, но веско стукнул своим молотком, и гам наконец-то затих. — Всем встать, — возвестил он. — Суд идёт. Зал мгновенно поднялся, затем так же мгновенно опустился на свои места. — На сегодняшнем слушании рассматривается дело Якоба Бенедикта Сорвенгера, обвиняемого в террористическом акте на территории Свайзлаутерна, повлекшего за собой гибель Ривальды Скуэйн и Яна Поборского, а так же в тройном убийстве Люция Карнигана, Ровены Спаркс и Грао Дюкса. Судья немного прокашлялся, после чего перелистнул страницу дела. — На основании Кодекса Шмельцера герр Якоб Сорвенгер может считаться особо опасным преступником, в случае, если его вина будет доказана. В качестве защитника подозреваемого выступает фрау Хлоя Гесснер, в качестве обвинителей представители всех одиннадцати коммун Союза Шмельцера. — Нечестно — одна против одиннадцати, — перебил судью из своей клетки Якоб Сорвенгерр, после чего он получил немедленный разряд тока прямо из прутьев решетки, за которые держался. Хлоя Гесснер представляла из себя довольно молодую и милую девушку с невысоким ростом, яркими зелёными глазами и чёрными волосами, убранными назад в тугой пучок. Она был немного похожа на Сорвенгерра, и, не будь тот бездетен, Юлиан спокойно посчитал бы её за его дочь. Главный судья, очевидно, не обратил на это никакого внимания, поэтому без доли смущения продолжил: — Господа Стюарт Тёрнер и Лиам Тейлор, представляющие на сем слушании Свайзлаутерн и всю Немецкую Коммуну, предоставили нам необходимые и неоспоримые доказательства вины подсудимого. Эти господа мгновенно привстали, и Юлиану словно кольнуло что-то в сердце, когда он увидел мистера Тейлора. Как же он раньше не мог его заметить? Единственного человека, после Ривальды и Уэствуда, кто более-менее хорошо к нему относился. Он непременно найдёт Тейлора после того, как слушание закончится, и поздоровается с ним, лишь бы не слишком сильно к тому времени было испорчено его настроение. — Сегодня же мы собрались здесь, чтобы выслушать слова последнего свидетеля по этому делу и вынести окончательный приговор, — сухо произнёс судья, и у Юлиана легонько кольнуло в сердце, потому что речь шла про него. Сотни взглядом мгновенно переметнулись в его сторону, и Юлиана охватила паранойя. Следовало что-то сделать, но он понятия не имел, что. — Герр Юлиан Андерс Мерлин, встаньте. Прежде чем Юлиан успел что-то сообразить, сеньор Раньери ткнул его тростью в бок и тот непроизвольно вскочил. — Да, господин судья, — сказал он, не поднимая головы. — Пройдите к трибуне, — вежливо попросил Бенджамин Ноттингемский. Стараясь игнорировать все взгляды, идущие в его сторону, он медленно приблизился к трибуне, что была в непосредственной близости от самого Сорвенгерра. Теперь он ощущал на себе и его навязчивый взгляд, а он был куда острее сотен других, вместе взятых. — Согласно показаниям других свидетелей, вы тоже находились на крыше часовой башни в ту роковую ночь, — сказал судья. Юлиан ничего не ответил, и в воздухе повисло жуткое ощущение всеобщей неловкости. Выждав паузу и поняв, что Юлиан её так и не нарушит, Бенджамин Ноттингемский взял управление ситуацией в свои руки: — Так что же произошло там? Молчать дальше было уже нельзя, и Юлиан, на пару сантиметров приподняв подбородок, но все ещё не рискнув встретиться взглядами с судьёй, начал говорить: — В ту ночь на той самой крыше погибли люди. Одной из них была Ривальда Скуэйн, а вторым Ян Поборский, но я его не знал. — Якоб Сорвенгер убил их? — спросил судья и весь зал замер в ожидании ответа. Скажи сейчас Юлиан «да», и всё бы закончилось. Абсолютно всех устроил бы такой ответ, и Юлиан отправился бы в Грунндебайтен, а Сорвенгерр на эшафот. Но что-то помешало произнести ложь, пусть та и не сильно отличалась от правды. — Якоб Сорвенгерр активно способствовал этим убийствам, — сказал Юлиан. — И сердце из груди Ривальды Скуэйн вырвал он. Но приказ был отдан графом Акруром Молтембером. Он услышал громкий вздох, который, казалось бы, одновременно издал весь зал. — Акрур Эодред Молтембер погиб почти пятнадцать лет назад, — парировал судья. — Все это знают. Значит ли это, что вы подвергаете сомнению правдивость источников, сообщивших о его смерти? — Не подвергаю, господин судья. Вполне возможно, что Молтемберу удалось убедить всех в этом, но я видел своими глазами то, что видел. — Ян Поборский поразительно похож на Акрура Молтембера, — сообщил судья. — Вы вполне могли принять именно его за почившего злодея. — И уже потом вследствие пережитого шока ваш мозг додумал историю под самый ужасающий вариант, — неожиданно вставила своё слово Хлоя Гесснер, и весь зал буквально опешил от её небывалой дерзости. Однако, вопреки всем ожиданиям, судья не сделал ей никакого замечания, а лишь дополнил её слова: — Не столь категорично, фрау Гесснер, но доля логики в ваших словах имеется. В самых стрессовых ситуациях наш мозг составляет просто невероятные картины событий, лишь бы оградить себя от ужасающих воспоминаний. — По-вашему, я сумасшедший? — обратился Юлиан не то к судье, не то к защитнице Сорвенгера. — В ясном состоянии ума я сообщаю, что в 1996 году Молтембер не погиб, а отправился в Эрхару, откуда при помощи Сорвенгера практически вернулся, если бы не своевременное вмешательство Ривальды Скуэйн. — Смею сообщить, господин судья, что не существует ни одного задокументированного доказательства существования Эрхары, кроме ветхих оккультных томов и детских сказок, — вновь влезла в дело фрау Гесснер, и на этот раз уже никто не удивился. Юлиан понял, что начал болтать лишнее, и уже было пожалел, что вообще решился на этот рассказ, но отступать назад уже было бессмысленно. — И всё же, — сказал судья, прикусив губу, — мне бы очень хотелось выслушать рассказ герра Мерлина полностью. Вы же готовы? — обратился он к Юлиану, и у того затряслась нижняя губа. — Да, я готов, — собрал волю в кулак Юлиан и начал: — Почти пятнадцать лет назад Молтембер был побеждён, однако по каким-то причинам был не убит, а отправлен в Поднебесную Эрхару. Для того, чтобы заключить договор, требовалось семь человек. Я не смогу сейчас вспомнить имена всех семерых, но в списке однозначно присутствовали Люций Карниган, Грао Дюкс, Ровена Спаркс и… И Ривальда Скуэйн. — Что были убиты в течение пары месяцев? Неизвестно, было ли хорошим тактом перебивать свидетеля по ходу его показаний, но судья последовал примеру Хлои Гесснер и сделал ровно то же самое. — Именно так, — кивнул головой Юлиан. — Их смерть была нужна для того, чтобы расторгнуть договор и вырваться наружу. — Полагаю, остальные трое тоже были убиты? — Да, они умерли гораздо раньше по разным причинам. Якоб Сорвенгер ещё с момента войны являлся последователем Молтембера и вместе с Яном Поборским и Агнусом Иллицием все эти годы вынашивал план по вызволению своего господина из Эрхары. Благодаря Агнусу Иллицию им удалось найти Роковые Часы, которые могут убивать на расстоянии ровно в назначенный час. Бенджамин Ноттингемский поднял вверх указательный палец, приказывая тем самым Юлиану остановиться, после чего приподнял из-за стола серебряные карманные часы на толстой цепочке. — Вы про них? — спросил он. — Да, только сейчас это просто безделушка, не имеющая никакой мощи. — Нам удалось установить, что убийства Спаркс, Карнигана и Дюкса были совершены и впрямь при помощи этих часов. Знаете, это наичернейшая магия из всех возможных, корни которой уходят глубоко в историю. Но не дальше изобретения самого механизма часов, — дополнил судья и убрал часы обратно. — Когда-то подобные артефакты повсеместно уничтожались и мы думали, что с этим навсегда покончили, однако теперь мы знаем, что у тёмных искусств ещё остались последователи. В этот момент в разговор снова вмешалась бравая защитница Сорвенгера Хлоя Гесснер: — Правильно ли я понимаю, герр Мерлин, что все семеро на данный момент мертвы? Отчего же тогда наш великий и ужасный Молтембер не вернулся и границы Союза Шмельцера всё ещё в безопасности? — Его якорем на земле оставалась Ривальда Скуйэн, — ответил Юлиан, несмотря на то, что понимал, что весь зал его считает тем ещё чудаком. — Он оставил в ней часть свой души, и именно это позволяло ему контактировать со своими союзниками. Убив её, он оборвал эту связь и теперь оказался отрезан от реальности навсегда. Юлиан бросил взгляд на сидящего неподалёку сеньора Раньери и увидел его ужасный, просто вопиюще ужасный взгляд. Именно так выглядят люди, готовые убить. Уж кому, если не Юлиану, знать это? — Выходит, он устроил ловушку самому же себе? — спросил судья. — Сам об этом и не подозревая. Судья, Юлиан и Хлоя Гесснер молчали, обдумывая, кому же из них сделать первый шаг. В то же время присутствующие в зале ждать ничего не хотели и потому активно перешёптывались между собой. — Это очень грамотно построенная история, герр Мерлин, — сказала фрау Гесснер. — Уверена, что в самых популярных нынче книжках злодеи возвращаются именно так. Однако я не могу понять — по чьему слушанию мы здесь находимся? Уже ставшего полумифическим Молтембера или же Якоба Сорвенгера, который уже начинает скучать? Считаете ли вы его виновным? — Да, считаю, — ответил Юлиан. — Считаю виновным более, чем кто либо. Ибо если бы не он, Молтембер ни за что не смог бы найти часы и тем более распоряжаться ими. Судья замолчал, явно обдумывая новые каверзные вопросы. Можно сказать, что тем же самым занималась и фрау Гёсснер, однако она, ко всему прочему, ещё и ожидала новую почву для дискуссий. — Тогда как вы прокомментируете взрыв часов? К чему всё это было и кто в этом виновен? — созрели наконец-то вопросы у судьи. Юлиан сомневался, рассказывать ему или нет. Он ощущал, как весь зал смотрел на него как на чудака, и более всего на свете желал прямо сейчас сбежать отсюда и никогда не возвращаться. Провернуть, так сказать трюк, который исполнил почти полгода назад, бежав из усадьбы своего деда. Однако люди должны знать правду. И, если не сейчас, то потом они всё равно в неё поверят. — Разрушив договор семерых, Молтембер планировал и сам заключить договор с Эрхарой, — начал Юлиан. — Ему были нужны рыцари Эрхары, заточённые туда много сотен лет назад. С их помощью он хотел усилить свою армию и после возвращения нанести сокрушительный удар. Хозяева Эрхары запросили взамен новые души. Сто тысяч душ. — Но вы говорили обо всём населении Свайзлаутерна, а это пятьсот тысяч — усмехнулась Хлоя Гёсснер. — Достаточно было и ста тысяч, — ответил Юлиан и продолжил. — Убить их всех при помощи карманных часов Молтембер не смог бы. Вернее, смог бы, но на это ушло бы много времени, а ждать он не хотел. Поэтому он переместил мощь карманных часов в Центральные Часы города, а это позволяло уничтожить всех, кого он хотел, единым разом. — Но разве это так работает? — спросила Хлоя Гесснер, вновь не дожидаясь окончания монолога Юлиана. — Какая разница, какого размера часы, если сила в них одна и та же? — Если бы это было так, Молтембер знал бы об этом. Всё, что я сейчас говорю, я слышал от него самого, и не мне судить, правда это или нет. Суть в том, что часы убивают ровно в полночь, но полночь они так и не пробили, потому что за секунду до этого пошли в другую сторону и взорвались. Наличие взрыва вы тоже будете отрицать? — обратился Юлиан то ли к судье, то ли к Фрау Гесснер, то ли ко всему залу, то ли вообще к самому себе. Он ощущал себя вруном и фантазёром, потому что ему однозначно никто не верил. Если бы они пригласили на слушание ещё и Пенелопу Лютнер — человека, который тоже присутствовал в ту роковую ночь на крыше часов и знал ровно то же самое, что и Юлиан, всё могло бы быть иначе. Два голоса смогли бы достучаться до них, но этого не было. Словно нарочно никто не хотел в это верить, потому никто и не позвал второго свидетеля, чтобы он не портил им нарисованную ими же картинку. А уж Пенелопе хватило бы смелости сказать правду, как и самому Юлиану. В своей бывшей красавице он был более чем уверен. — Кто же заложил взрывчатку? — спросила Хлоя Гесснер, словно наконец-то нашла несостыковочку в деле и теперь сможет давить на неё до победного. К несчастью, на это и впрямь ответить было нечего. — Полагаю, это был тоже план миссис Скуэйн, — сказал он. — Однако, я не знаю точно. — Выходит, вы посмертно обвиняете её в преступлении? — спросила настырная защитница. — Она спасла нас всех. Пятую часть целого города, сто тысяч невинных людей. Разве какое-то сооружение дороже человеческих жизней? — Довольно, — прервал его судья. — Довольно, герр Мерлин. Мы достаточно наслушались от вас на сегодня, теперь же позвольте нам отдохнуть и перейти к более насущному. Всё, как Юлиан и думал. Он ни до кого не достучался. Хлоя Гесснер и вовсе смотрела на него как на сумасшедшего. Якоб Сорвенгер ухмылялся, чем напомнил ему погибшего ныне Агнуса Иллиция. Разве что, всему этому великолепию недоставало пары золотых зубов. — Можете вернуться на своё место, — проговорил Бенджамин Ноттингемский после недолгой, но очень неловкой паузы. — Вы не верите мне? — спросил Юлиан. — Мы примем во внимание ваши показания, — ответил судья, но Юлиан воспринял этот ответ совершенно иначе. — А теперь присядьте. Юлиан послушно повиновался и направился в сторону своего деда. Теперь он выглядел словно цепной пёс и приближаться в нему было опасно, но, увы, другого выхода не было. Однако он промолчал. Не было даже недовольного взгляда в сторону Юлиана. Всё самое интересное он приберёг на потом, и фантазии Юлиана не хватало для того, чтобы представить, что он с ним сделает. — Якоб Сорвенгер, — обратился судья к подсудимому. — Теперь мне хотелось бы выслушать вас. Каково ваше мнение на этот счёт? Сорвенгер ещё раз улыбнулся, словно ему была оказана невиданная честь. Перекинувшись взглядами со своей защитницей, Якоб сказал: — Должен признаться, этот парень чертовски хорош. Юлиан смутился. — Ближе к сути, герр Сорвенгер, — сказал судья, взмахнув ладонью. — Вы подтверждаете слова подсудимого? — О да. Конечно, подтверждаю, господин судья. — Но в прошлый раз вы подтверждали совершенно другое. — А в следующий раз подтвержу третье. Издевается. Якоб Сорвенгер попросту издевается над всеми находящимися здесь, в особенности над Юлианом. — Доселе все ваши доводы не складывались в одну картину, — продолжил подсудимый. — Всякий раз оставалось множество пробелов. Но теперь… Теперь этот маленький, не побоюсь того слова, гений, уделал вас всех. Честно говоря, огромное спасибо вам всем за то, что в столь тяжёлый час позволили мне вдоволь повеселиться. — Что вы хотите этим сказать? — не выдержал судья. — Что я хочу сказать? Вы всё уже сказали за меня. Единственное моё замечание как самого опасного преступника Союза Шмельтцера заключается в моём глубоком сожалении, что версия Юлиана Мерлина так и не станет официальной. Мне очень жаль, что я сяду всего лишь за тройное убийство и какой-то там акт вандализма. Я всегда мечтал остаться в памяти живущих куда более ярким, но увы… Казалось, Хлоя Гесснер тоже улыбается, слушая откровения своего нанимателя, либо же с трудом сдерживается. Что эти двое задумали? — Вы сказали всё, что хотели? — спросил судья. — Даже больше. С нетерпением ожидаю приговора. Бенджамин Ноттингемский пошевелил своими губами, ещё раз покашлял, после чего обратился уже ко всем: — Раз больше нечего сказать, смею удалиться для выяснения решения. Объявляю перерыв. Он стукнул по столу молотком, после чего зал буквально загудел. Юлиану стало довольно не по себе от такого шума и первым делом он, не обращая внимания на деда, поспешно удалился, надеясь скрыться от него в толпе. Церемониальный зал здания суда располагался на самом верху, вдалеке от всей суеты, и, что удивительно, сейчас абсолютно пустовал. Ни одному зеваке, ожидающему решение судьи, кроме Юлиана, не пришло в голову заглянуть сюда, чему он был несказанно рад. Во всём просторном помещении только у задней стены было на что посмотреть, а именно на находящиеся в трёх застекленных хранилищах череп апостола Петра, обломок Экскалибура и легендарный скипетр Адама Шмельцера, при помощи которого он когда-то сплотил под единой властью едва ли не всю Западную Европу. К слову, едва ли не всю стену украшали три огромных полотнища, которые просто не могли уйти из-под взгляда проходящего мимо. С правой стороны располагался флаг Союза Шмельцера — скупой чёрный крест на белоснежном фоне. С левой — герб в виде опять же белого овала с заключённым внутри чёрным ястребом. В центре, вровень между ними, висел огромный портрет отца-основателя, самого Адама Шмельцера. Он был невероятно идеален. Настолько идеален, что таких людей в реальной жизни Юлиану видеть никогда не доводилось. Мужественный подбородок, невероятной глубины голубые глаза, тонкая шея, аккуратно зачёсанные назад волосы, густые брови и ресницы, насыщенности которых могла бы позавидовать любая городская красотка. У него были широкие плечи и бравая грудь, облаченные в монотонный серый кардиган с кучей медалей, некоторые из которых не умещались на такой большой груди, потому и накладывались друг на друга. Всё это пробивало Юлиана на смех, потому что много раз он слышал, что Адам Шмельцер выглядел несколько иначе. Он имел глаза разного размера, потому что один из них не раскрывался до конца, к тому же оба они были не голубыми, а карими, подбородок с огромной ямкой в середине, редкие сальные волосы и щеки, обветренные детской оспой. Народ любит возводить своих героев в идеал, и в этом их винить сложно. Иначе каким образом было бы доказать величие столь невыдающегося внешне человека? Задумавшись обо всём этом, Юлиан совершенно не услышал приближающихся к нему сзади шагов. — Рад наконец вас видеть, — услышал он. Можно быть спокойным — это всего лишь Лиам Тейлор. Юлиан тоже был бы рад его видеть, но только в какой-нибудь другой день, а не сегодняшний. — Доброго дня, мистер Тейлор, — довольно сухо ответил юноша. — Любопытно знать, что путём геноцида целых народов и пляски на костях младенцев этот человек создал величайшую империю современности, — сказал мистер Тейлор, встав бок о бок с Юлианом и тоже начав рассматривать грандиозный портрет. — Историю пишут победители, — сказал юноша, не найдя ничего более умного. — Исключительно правильный ответ, герр Мерлин. Главное — не говорить о таких вещах громко. — Предпочитаю о таких вещах и вовсе молчать, — ответил Юлиан. Честно говоря, в последнее время он предпочитал молчать абсолютно обо всех вещах. Но, стоило повториться, сегодняшний день уже стал исключением. — Мирное небо над головой порой требует отчаянных жертв, — проговорил Лиам Тейлор, словно улетая в свои давние ностальгические времена. — Кому, как не нам, об этом знать? У Юлиана что-то ёкнуло внутри. Он не видел мистера Тейлора с того самого рокового дня и всё ещё не знал его мнения насчёт всего этого. — Что вы хотите этим сказать? — спросил он. — Что мне тоже очень жаль её, — ответил Тейлор и наконец кинул взгляд в сторону Юлиана, который однозначно подтверждал то, что эти слова не были лестью. — Перед смертью Ривальда Скуэйн сказала мне одну фразу, которую я не могу забыть. Иногда, для того, чтобы выжить, нужно умереть. Это последнее, что она сказала мне, и я не могу выкинуть этих слов из головы. Надо же, а Юлиан даже не помнил последних слов, которые она говорила ему. — И что вы понимаете под этим? — Не важно, что понимаю я, — ответил мистер Тейлор. — Важно то, что она сама хотела сказать об этом. Человек не умирает до тех пор, пока жива память о нём. Мы не должны предаваться унынию, потому что нам ещё предстоит многое сделать, чтобы её жертва не оставалась напрасной. — Всё кончено, мистер Тейлор, — сказал Юлиан. Всё кончено не только для Молтембера, Сорвенгера и Иллиция. — Четырнадцать лет назад мы тоже говорили, что всё кончено, герр Мерлин. И ровно столько же лет поддерживали эту веру в себе. Однако правда заключается в том, что нельзя ослаблять бдительности ни на секунду, потому что это может погубить нас всех. Ты знаешь, кто в своё время потерял бдительность и знаешь, что они отдали за это. Знаешь же? — Свои жизни, — ответил Юлиан и в этот момент в его памяти снова выскочил момент смерти Ривальды. — Исключительно правильно, герр Мерлин. И мы должны быть благодарны тем, кто помнил. Вернее той единственной, которая не забывала, что не все вещи в этом мире навечно. Не бывает извечных замков — ты, я и она удостоверились в этом. — Всё, что я сейчас услышал от вас, мистер Тейлор, оно… Значит ли оно, мистер Тейлор, что вы верите мне? Мужчина замолчал и робко поджал губы, словно не осмеливался что-то сказать Юлиану. Он пару раз глубоко вдохнул, потом на секунду закрыл свои чёрные глаза и наконец нашёл, как схитрить и уйти от ответа: — Я верю лишь в то, что видел сам. Вы не должны были быть столь храбры и открыты во время своих показаний… — И вы в ту же самую степь, — беспардонно перебил более старшего визави Юлиан. — Нет же, вы всё не так поняли. Подобно фразе миссис Скуэйн о смерти, я скажу, что иногда, для того, чтобы сказать правду, нужно соврать. Знаю, звучит немного запутанно, но наши с вами истории никогда не были простыми. Так ведь? Стоило убедить во всём, что вы знаете, своих близких — тех близких, что верят вам и никогда не увидят в вас лгуна. Молва ходила бы из уст в уста до тех пор, пока не стала бы истиной. В словах Лиама Тейлора была доля правды, но Юлиан всегда предпочитал действовать открыто и напролом, а не пускать в бой хитросплетения, которые могли бы сделать из него не только лгуна и чудака, но и интригана. — Знаете ли, поздно уже, — сказал Юлиан и отвернулся. — Да, поздно. Но мы ведь всегда можем сделать вид, что ничего не было и забыть об этом. — Это был позор, мистер Тейлор. Каждый, кто был в зале, сейчас смеётся надо мной за моей же спиной. Я стал новым объектом для шуток и уже завтра попаду во все газеты как первый чудак года. Не такой славы я хотел, далеко не такой. — Во-первых, ничего ещё не произошло, — попытался успокоить юного друга Лиам Тейлор. — Во-вторых, вообще не советую обращать внимания на злые языки за спиной. Это же не наш уровень, мы выше всего этого. Так ведь? Юлиан кивнул. Слова были достаточно мотивирующими, но только для кого-нибудь другого, кого-нибудь попроще. На самого же Юлиана они не произвели ровно никакого эффекта. — Хуже мне уже не будет, — отмахнулся он. — Очень зря вы так говорите, — сказал мистер Тейлор. — Вам пора возвращаться в привычное русло жизни. Иными словами — вам пора возвращаться в Свайзлаутерн. При упоминании слова «Свайзлаутерн» у Юлиана едва не съехала крыша. — Я туда никогда не вернусь, — отрезал он. — Вы вернётесь и поймёте, что жизнь далеко не закончена. Ох уж, это юношеское бунтарство… Как многое сказано об этом. Мой сын такой же. Да, верно вы не знали, что я воспитываю сына. И воспитываю один, потому что я … Я, если так можно выразиться, вдовец. — Что? — удивился Юлиан. — Вы потеряли жену? — Да, её больше нет, поэтому я понимаю ваше горе вдвойне. Но видны ли на мне признаки этой потери? Где я сейчас? Там же, где и вы? Нет, я живу полной жизнью и планирую так жить дальше. Не буду скрывать, Алексия… Моя покойная возлюбленная, то бишь, до сих пор в моём сердце. Но за всю жизнь наши сердца изрежутся глубокими рубцами не один раз и не два. Или вы не готовы к этому? Если Лиам Тейлор соврал насчёт потери возлюбленной, то это был крайне неудачный ход. Если же сказал правду, то эти слова уже могли бы возыметь какую-то силу. — Да, знаю, мистер Тейлор. Но что я буду делать в этом городе теперь? Так же, как и тогда, окажусь на улице и в первый же день попаду в полицейский участок? — О, нет. Не забывайте, что вы до сих пор остаётесь студентом Академии Принца Болеслава. — Что? — искренне удивился Юлиан. — Я ещё не отчислен? Я же не посещал занятий два месяца, да и до этого-то не особо. — Не стоит беспокоиться об этом. Не забывайте, какой вес имела Ривальда в городе и в академии особенно. Она успела оплатить ваше обучение на все годы вперёд. К тому же, у вас есть один уважаемый друг среди преподавателей, то бишь я, а значит и с сессией проблем не возникнет. Уверяю вас — времени догнать программу и досдать экзамены у вас будет с головой. Юлиан лишь сделал вид, что задумался, ведь в действительности ему было всё равно. Всё, на что он рассчитывал, давно уже погорело чёрным пламенем, и теперь нет никакого смысла танцевать на руинах и пытаться спрятаться под давно разрушенной крышей. — Хорошо, мистер Тейлор, я подумаю, — неуверенно проговорил Юлиан. Теперь, когда он якобы дал Лиаму Тейлору какую-то надежду, можно заканчивать этот разговор. — Надеюсь, это поможет вам принять верное решение, — хитро улыбнулся Тейлор и вытащил кое-что из внутреннего кармана. Лучше бы он этого не делал, потому что, после того, как Юлиан увидел аметистовый стебль, его сердце словно кольнуло. Ведь именно аметистовые стебли покупала каждый день Пенелопа в магазинчике «Прелесть Анны», и именно после их встречи там у молодых людей состоялась первая прогулка. — Откуда это у вас? — спросил Юлиан, с трудом сохраняя баланс дрожащей нижней губы. — Кое-кто попросил передать вам, — Лиам Тейлор приблизил руку с цветком к Юлиану и держал до тех пор, пока тот наконец не взял его. Мерлин робко поднёс его к носу и вдохнул цветочный аромат. Да, именно так всегда пахла Пенелопа — непринуждённо-сладкой свежестью, отдаваемой нотками шоколада и арбузов. — Свежий, — прошептал Юлиан. — Будто только что сорван с грядки. — Он и не завянет, покуда в вас ещё присутствует тепло, — ответил Тейлор. — Тепло к тому, кто его подарил вам. Юлиан попросту не хотел отвечать, потому что перед глазами не переставали мелькать воспоминания тех встреч, объятий и поцелуев. Разочарования, смертей и расставаний. — Вы намереваетесь купить меня ностальгией? — наконец собрал свою волю в кулак Юлиан по прошествии почти минуты. Ему хотелось смять этот цветок, выкинуть и растоптать, но человечность и уважение к тому, кто передал его ему, не позволяли этого сделать. — Я лишь просто сделал то, о чём меня попросили, — ответил мистер Тейлор. — Значит, вы виделись с ней? — Не мог иначе, я её преподаватель естествознания. — Что она говорила? — накинулся Юлиан с вопросами. — Что говорила обо мне? — Я надеюсь, что вы сами об этом спросите, герр Мерлин. Кстати, совсем забыл. Он снова полез в карман, после чего вытащил оттуда железнодорожный билет и протянул Юлиану. Одной рукой держа цветок, а другой билет, Юлиан раскрыл его. Поезд ехал в Свайзлаутерн. Прямой рейс. — Это тоже мне? — поинтересовался он. — Исключительно верно, герр Мерлин. Отбывает сегодня, десятью минутами ранее вашего поезда. Юлиан помял билет в руках, и уже приготовился было вернуть его. — Вы зря потратили деньги, — сказал он. — Ничего не бывает зря. Нет смысла возвращать его мне, потому что никакой пользы он уже не принесёт. Ваше право распоряжаться им как хотите. Можете растоптать его и выкинуть, но я его обратно не приму. А сейчас нам пора отправляться обратно в зал суда. Иначе сеньор Раньери убьёт не только вас, но и меня. Юлиана никоим образом не удовлетворил этот ответ, но он знал, понимал по выражению лица преподавателя, что ничего от него более не услышит. Когда Юлиан возвращался в здание заседания, он хотел больше всего на свете стать невидимым и неслышимым для всех, лишь бы не испытывать этого позора. Как нельзя кстати сейчас пришёлся бы листок «красного призрака», но откуда ж теперь его взять. Пройдя по этой позорной тропе, Юлиан наконец-то присел на своё место. Он отчаянно пытался игнорировать взгляды в свою сторону, но они пробивали его тело насквозь сотнями выстрелов и не давали покоя. — Всем встать, — сказал Бенджамин Ноттингемский, который вернулся позже всех. Весь зал, включая Юлиана, поднялся. — Мы рассмотрели полученные показания сегодня и полученные ранее, — закряхтел судья. — На их основании Якоб Вольф Сорвенгер признан виновным в убийстве Ровены Спаркс, Люция Карнигана и Грао Дюкса, а так же признан виновным в террористическом акте на территории Свайзлаутерна. На основании Кодекса Шмельцера суд приговаривает Якоба Бенедикта Сорвенгера к ста годам лишения свободы в исландской тюрьме Хьормурд. Зал молчал. Не было понятно, устроил ли приговор всех присутствующих, ибо многие ожидали смертной казни. Однако никто не осмеливался сказать ничего против. — Надеюсь, что ста лет вам хватит для того, чтобы переосознать произошедшее. Если, конечно, доживёте, — ухмыльнулся судья. Более всего Юлиана удивило то, что Сорвенгер тоже в ответ улыбнулся. Будто бы он получил то, что хотел, и в итоге вышел из этой битвы победителем. Приговор означал то, что никто не вслушался в слова Юлиана. В принципе, это было и ожидаемо, ведь с самого начала его показания произвели на зал исключительно комический эффект, и судью, однозначно, не тронули. Теперь он никогда в жизни больше не увидит Сорвенгера, однако он будет жить. Человек, убивший Ривальду Скуэйн, будет жить, и Юлиан будет об этом знать. Пусть он и будет находиться в самой охраняемой тюрьме Европы, пусть его там будут истязать сколько угодно. Юлиан хотел крови, но её не получил. И пусть многие тысячу раз скажут, что смерть куда милосерднее пожизненного заключения. Но на примере Молтембера Юлиан знал, что некоторых людей может остановить раз и навсегда только смерть. — Халари скоро придёт за вами, — неожиданно сказал Сорвенгер. — Он уже ближе, чем кажется. Зловещая улыбка была последним, что увидели присутствующие в зале от Сорвенгера. Уже спустя секунду его увели куда-то далеко и надолго. Возможно, даже навсегда. Никто не понимал, что значили последние слова Сорвенгера, и лишь сеньор Джампаоло немного смутился. Юлиан заметил это, но дед ни за что не рассказал бы ему ничего об этом. Когда они залезли в такси, Юлиан приготовился к самому худшему. За все свои ошибки и слова нужно однажды платить и сейчас, скорее всего, настал тот самый момент. — Ты ослушался меня, — сказал дед, даже не кинув взгляда на внука. — Я не обязан выполнять чьи-то приказы, — ответил Юлиан. — И люди должны были знать правду. Бежать отсюда было некуда, поэтому он очень рисковал. — Значит, правду? Так ты это называешь? Тебе повезло, сорванец, что тебя приняли за умственно отсталого. А вот мне повезло не очень, потому что теперь все знают, что мой внук страдает идиотизмом. — Идиотизмом страдают те, кто не слушал меня. То есть — все, — парировал Юлиан и ни капли не пожалел о своих словах. Умирать, так с песней. — Стоило отказаться от этого, — проворчал дед. — Знал же, старый дурак, чем всё обернётся, и всё равно пошёл на это. — Такой вариант устроил бы нас обоих, — ответил Юлиан. — Не перебивай! Ты итак сегодня открывал свой рот слишком часто и слишком широко. Молтембер, Эрхара, и прочая чушь… Даже Сорвенгер открыто смеялся над тобой. Услышав эту фамилию, Юлиан вспомнил о последних его словах. Что ещё за Халари и когда он придёт? Обратил ли кто-то на это внимание? И как это, в конце концов, связано с Молтембером? — И чего ты молчишь? — спросил сеньор Раньери. — Ты же сам заставил меня молчать. Юлиан знал, что в таком агрессивном и неуравновешенном состоянии мысли деда порой приходили в беспорядок и он подчас терял свою железную хватку. Что-то подобное случилось и сейчас, а значит, Юлиан расстроил его даже больше, чем ожидал. — Ты не останешься в Грунндебайтене, — сказал Джампаоло. — Франциске, увы, не хватает духа для того, чтобы уследить за тобой. Я воспитывал свою дочь правильно, как считал, но уж слишком сильным было влияние твоего отца на неё. Допустил промашку и теперь сам возьмусь за дело. — Это не тебе решать… — Мне! И только мне, жалкий ты сорванец! Сколько ещё волос выпадет с моей седой головы, прежде, чем ты окончательно сведёшь меня в могилу? Я дал тебе всё, что только можно пожелать. Ты с детства не знал, что такое голод, физический труд и зависть. С детства жил на всём готовеньком и воспринимал это за данность. В то время, как твои ровесники, твои же одноклассники и друзья слюной исходили, когда видели, как я покупаю тебе новую безделушку. Такие вещи частенько приводили Юлиана в бешенство. — Мне никогда не были нужны деньги! — крикнул он. — Я прожил в Свайзлаутерне без пенни в кармане, и вернулся живым. Проживу и ещё! — Естественно! Ни о каких деньгах не может быть и речи! Ведь я понимаю, что именно моё великодушие стало причиной, погубившей тебя. Моя мимолётная слабость. Ведь когда я впервые взял в руки младенца, моего единственного внука, я увидел в нём своего наследника. Свою гордость. Того, кто продолжит моё дело и сделает наш род ещё славнее, чем он был. Теперь же я вижу, что вместе с моей фамилией умерла и моя кровь. — Кровь? — удивился Юлиан. — Какая ещё кровь? Что за околесицу ты несёшь? Честно говоря, Юлиану было очень интересно, что по всему этому поводу думает таксист. Ведь интонации сталь настолько громкими, что не разобрать их было просто невозможно. Да, он делал вид, что ничего не происходит и просто вертел рулём, попутно переключая передачи. Он смотрел на дорогу, в зеркало заднего вида, но никак не воспринимал происходящего. Как же Юлиану хотелось, чтобы водитель оказался глухим! В этот момент ему стало очень стыдно за своего деда, потому что в сейчас именно он позорил имя своей семьи, но никак не сам Юлиан. — Моё имя умрёт вместе со мной, — попытался сделать голос чуть тише сеньор Раньери. — Я лучше оставлю всё своё наследство безмозглому Моргану, нежели тебе. Он, в отличие тебя, хотя бы не скрывает своей простоты и недальновидности. Дядя Морган являлся двоюродным братом матери Юлиана и едва ли не последним более-менее близким родственником этой четы. — И исполнишь тем самым мою мечту? — не без доли иронии спросил Юлиан. — Посмотрим, что ты скажешь к тридцати годам, — ответил дед. — Тогда, когда поймёшь, что у тебя никого нет и ты никому не нужен. Я просто вожделею услышать твоё сожаление и тогда, уже с небес, насмехнуться над ним. Сеньор Раньери перешёл в слишком жёсткую стадию. Это окончательно заставило Юлиана поверить в то, что старик потихоньку сходит с ума. Разве можно теперь утверждать, что Юлиан в чём-то не прав? — Останови такси, — сказал он, пресытившись всем этим по горло. — Чего? — Останови такси! — крикнул Юлиан. — Водитель, будьте добры… — Не смей! — перебил его дед, и на этот раз этот приказ относился к таксисту. Водителя, похоже, слова сеньора Раньери убедили куда больше, потому что его нога даже на дюйм не приблизилась к педали тормоза. Юлиан послушно откинулся на сиденье. В этот момент, показалось, что дед понял, что немного перегнул палку, поэтому он взял передышку. Он вытащил из внутреннего кармана фляжку с бренди и сделал оттуда пару глотков. — И всё же ты мой внук, — сказал он с сожалением в голосе, но всё ж заметно понизив тон. — Моя последняя надежда, как бы ни было печально это признавать. Поэтому я дам тебе шанс. Последний шанс. Юлиан замер в ожидании очередной угрозы деда. — Весной тебе исполнится восемнадцать лет, — продолжил сеньор Раньери.- А это значит, что ты станешь взрослым и сможешь вступить в армию. — Чего? — удивился Юлиан. Он буквально опешил. — Какая ещё армия? — Армия Союза Шмельцера, она у нас всего одна. Ты же герой? Подражатель своего отца? Поэтому надевай военную форму и иди защищай нашу родину от Молтембера и кого-то там ещё. Юлиан молчал. Он очень надеялся, что всё это шутка. Очередная пустая угроза, коими он был напичкан с самого детства. — Ты же знаешь, что у нас не армия, а цирк. Ряженые клоуны, сопровождающие канцлеров на всяческие приёмы, — сказал он. — Это железная дисциплина, — непоколебимо ответил дед. — Именно то, что тебе нужно. Через пару лет вернёшься оттуда другим человеком. Вернёшься мужчиной, и тогда мы снова поговорим с тобой. Если водитель не хочет останавливаться, то Юлиану придётся выпрыгнуть из автомобиля прямо на ходу. Он больше не мог терпеть всё это, и, тем более, как-то комментировать. — Ты только зря потратишь время. До вокзала Кингс-Кросс они добрались минут за двадцать. Несмотря на то, что Лондон был густонаселённым и чрезвычайно оживлённым городом, дорожное движение здесь было организовано на самом высоком уровне, поэтому пробки не беспокоили. Нужный поезд отбывал через пятнадцать минут, и теперь Юлиана ожидали несколько мучительных часов со своим дедом наедине. И, если в другие моменты ещё предоставлялась хоть какая-то возможность избежать его общества, в этот раз Юлиан окажется буквально заперт в клетке. — Я пойду возьму что-нибудь перекусить, — сказал сеньор Раньери, когда они находились в зале ожидания. Диктор объявил, что ожидается отправка рейса «Лондон-Свайзлаутерн». Последняя пара минут Юлиана наедине с самим собой. Вскоре всё изменится и глупо надеяться на что-то лучшее. Главное — провести последние минуты как можно приятнее. Юлиан всё ещё ощущал запах аметистовых стеблей, и это помогало ему хоть как-то абстрагироваться от внешнего мира. Защитный механизм, который он научился использовать. Он сунул руку в карман с целью вытащить вечно свежий цветок, но попутно ощутил шелест бумаги. Это было письмо Пенелопы. То самое, для прочтения которого он так и не нашёл смелости. Быть может сейчас, когда терять уж нечего? Робко раскрыв его, он вытащил оттуда жёлтый кусок богемской бумаги. Оценив глазами размер содержимого, Юлиан понял, что Пенелопа не была многословной. И, всё же, важно не количество слов в целом, а количество смысла, вложенного в них. Он затаил дыхание и принялся читать. «Юлиану Раньери От Пенелопы Лютнер Я ненавижу тебя. Ненавижу. Могу повторять эти слова целую вечность, но и это не позволит оценить тебе весь масштаб происходящего в моей душе. Ты учил меня быть сильной. Учил плевать на чужое мнение. Учил не обращать внимания на созданные кем-то правила и вместо этого создавать свои. И, в нужный момент, когда всем нам было необходимо единение, ты поступил как трус, подлец и слабак. Ты сломался под напором всего произошедшего. Не смог перенести боль утраты. Ты не принял во внимание то, что было больно всем нам. Эти месяцы забрали у нас многое, но кому-то что-то дали взамен, а у кого-то они просто оголили истинную сущность. Ты оказался вторым примером. Человек, которым я восхищалась, попросту не оправдал моих ожиданий. Я тоже была на той самой крыше. Я тоже видела своими глазами вырванное сердце Ривальды, и, так же, как и ты, я ощущала её боль. Почему же в отместку за это вырванное сердце ты решил вырвать сердце мне? Не я спровоцировала этот кошмар, но по какой-то причине мне приходится отвечать за него. Я справилась с этим. Ты — нет. Поступи же в этот раз как мужчина. Прояви больше мужества, чем изнеженная и глупая девушка, которой ты меня считаешь. Докажи, что в тебе есть стержень, который не ломается. Стержень, который не оплакивает старую жизнь, а создаёт новую. Всегда останутся те, кому ты не безразличен. Всегда найдётся выход из тупика. В любой тьме всегда есть луч света. Найди свой и он выведет тебя наверх. 18.12.2010» Он слышал её голос в голове, когда читал это. Он ощущал запах аметистов и видел изгибы её губ. И понимал, что она во всём права. Она, семнадцатилетняя девчонка, за несколько строк сказала куда больше, чем мудрый и проверенный жизнью и временем Джампаоло Раньери. Такие люди и являются светлыми лучами в тёмном царстве. Порой их свет едва виден, но он не тухнет никогда. Юлиан услышал, как за окном загудел поезд. Он оказался перед развилкой двух дорог. Нельзя выбрать обе сразу, но можно выяснить свой приоритет. Оставить всё как есть означало снова погрузиться в депрессию и нравоучения деда. Запереть самого же себя. Сделать именно то, что ему было нужно буквально пару дней назад. Или попытаться начать заново. Там, где есть кто-то, кто его ждёт. В толпе показался сеньор Джампаоло Раньери с пакетом и двум стаканами кофе. Он всё ещё любит внука, Юлиан это знал. И именно поэтому должен понять его. Поезд снова загудел, а это означало, что в запасе осталось не больше трёх минут. Он не попрощался с дедом, потому что никто его в этом случае не отпустил бы. Он просто вскочил со своей лавочки и, растолкав присутствующих, выскочил на перрон. Ему нужен был шестнадцатый вагон, а это ближе к концу состава. Не беда — он только начал трогаться. Юлиан не знал, с какой он скоростью бежал, но, наверняка, мировой рекорд в этой дисциплине пал именно в этот момент. Двери закрывались, но Юлиан смог в них проскочить. Теперь он ощущал себя в безопасности. Он громко выдохнул, когда его попросили показать билет, после чего заметил улыбающегося Лиама Тейлора. И, стоит сказать, его взгляд говорил о том, что он знал, что так будет.