Кнут и пряник

— Хватит пялиться, Шухей, у меня член на лбу или что? — Кенсей дергает бровью с металлически поблёскивающим пирсингом.  — Простите, — лейтенант опускает взгляд на бумаги и лениво скользит взглядом по чернильной вязи букв.       Капитан Мугурума всё ещё выглядит не очень хорошо. Нет, конечно, он обворожителен, как всегда и выглядит как ожившая мечта. Дело не во внешности, дело в ранах. Последние события дались ему не так легко, как казалось раньше. Почти всё тело в бинтах и вонючей травяной мази. Бесконечные повязки, гематомы, ссадины, порезы. Пусть он уже и не прикован к койке, но ходит медленно и с опаской. Движения скованы, чтобы не потревожить ранения. Это видно в каждом жесте, в каждом скупом росчерке кистью, в каждом коротком шаге. Шухей не может смотреть на него без глухой ноющей боли в груди.       В последней битве Кенсей Мугурума погиб.       Умер, защищая Сейретей. Хисаги едва ли смог в это поверить. Он несколько минут тупо смотрел на Адскую бабочку, пока та не решила упорхнуть в окно, глядел пока не заболели глаза, чтобы услышать, что это шутка. Но это не было шуткой.       Его капитан, его пример для подражания и кумир, человек, изменивший его, Хисаги, жизнь погиб. Исчез, едва успев вновь надеть белый капитанский хаори. Уже второй капитан девятого отряда погиб за время пребывания Шухеем в звании лейтенанта. Хисаги понимал головой, что враг был силён, но внутри, глубоко внутри себя, чувствовал вину. Он был так жалок, так слаб, посмел не справиться, не помочь, не подставить плечо. Он был близок к моральному самоуничтожению в тот момент. Не только к моральному, если честно. Стыдно признать, но по ночам в голову закрадывались мысли совсем иного рода. Где-то между петлёй и сепуку.       Потом перед глазами яркими фотокарточками — он стащил несколько таких с грунта — чередой воспоминаний появлялось лицо капитана Мугурумы и позорные, тёмные мысли отступали. На плечах Шухея остался слишком важный груз ответственности за жизнь и функционирование девятого отряда. Он не смог бы бросить своих людей в такое тяжёлое время.  — Эй, — от оклика Шухей почти подскакивает на месте и выныривает из тягучих больных мыслей, — ты там пишешь или мечтаешь?       Он отрывается от самокопания и со вздохом продолжает заполнять отчёты. Капитан сидит за своим столом — живой и едва-ли здоровый. Со скучающим видом роется в папках и машет нелепым бабским веером Маширо на лицо в попытке хоть немного охладиться в эту жару, пусть на улице уже вечер. На его шее свежий тёмно-розовый шрам и Хисаги поймав его взглядом вздрагивает как облитый кипятком и втыкается в зачитанный до дыр отчёт. Поджимает губы.       Когда из двенадцатого отряда прилетела Адская Бабочка Шухей сорвался с постели в чём был. Мчался нервно в шунпо и уже меньше, чем через минуту стоял в светлой палате и пялился жадно на тело в койке. Маюри Куротсучи на фоне втирал что-то о воскрешении и своей гениальности, но Шухею было плевать, значение имел лишь он — перевитый вязью бинтов и проводов, бледный, в тон кипельно белым простыням. Его капитан. Мугурума Кенсей жив и Хисаги не нужно больше ничего на этом свете, только знать, что по этим жилам течёт кровь и если тронуть нечаянно за запястье в кончики пальцев упруго толкнётся чужой пульс.  — Маширо, пошла к чёрту, — сквозь зубы цедит капитан, — и без тебя от жары башка плавится.  — Но Кенсей, я голодная, — ноет «суперлейтенант» и мужчина звереет в миг, швыряет в девушку книгу. Та с лёгкостью уворачивается, но спешит уйти. — До завтра.  — Задолбала, — фыркает он.  — Простите, капитан, вам бы действительно следовало поесть, — несмело подаёт голос Хисаги. Он волнуется.  — Захлопнись хоть ты, — Мугурума берётся за голову. — Ты мне не мать. Прекрати кудахтать.  — Я могу принести что-нибудь.  — Хисаги, — грозно глядит из-под светлых бровей. — Не лезь.  — Да, капитан, — парень покорно кивает и продолжает заполнять бумажки.       Вспоминает как несмело трогал чужую холодную руку, вливал свою реяцу в неподвижное тело. Как приходил ночами и сидел под окном палаты, чтобы чувствовать нужную духовную силу, как последний идиот. Как едва успел подавить позорное желание потрогать его, когда Кенсей вернулся с больничного, чтобы убедиться, что это именно он, а не очередной глюк. Застыл как полный придурок в дверях и просто поклонился, скрывая счастливую улыбку.  — С выздоровлением, капитан, рад, что вы снова с нами, — это всё, что он смог из себя выдавить.  — Прекрати кланяться, — поморщился Мугурума, — просил же.       Хисаги рад этим простым замечаниям и лёгкой иллюзии того, что ничего не происходило.       Капитан тогда медленно прошёл мимо него и с усилием уселся в ворох мягких подушек. Взял в мощные ладони несколько листов, вперился сосредоточенным, чуть усталым взглядом в ровные строчки доклада. Этот момент склеился с их последним рабочим днём до всего безумия в Руконгае и Шухей понял, что всё наконец закончилось. Напряжение, натянутое копной гитарных струн внутри отпустило и после этого дня Хисаги впервые с того жуткого дня смерти капитана уснул спокойно.  — Ты домой собираешься, нет? — мимолётом отмечает капитан. Хисаги смаргивает и читает отчёт в шестой раз. Сегодня он особенно задумчив.  — Планирую закончить с отчётностью за прошлую неделю. А вы?  — Вообще-то я тоже планировал закончить одно дельце с тобой, Хисаги, — капитан садится на стол и складывает руки на могучей груди. Он немного зол, судя по нервно вздымающейся груди. Лейтенант напрягается и откладывает бумаги в сторону. Всё равно работоспособность на нуле.  — О чём вы?       Капитан Мугурума недовольно цыкает и его верхняя губа нервно подрагивает в оскале, обнажая левый удлинённый резец. Хисаги сглатывает, но не от страха, а от невнятного предчувствия. Вообще этот человек не пугает его. Да, Кенсей вспыльчив и взрывается при малейшем толчке, но это не то, чего стоит опасаться. Тоусен был оплотом спокойствия, но в то же время мог с этим скупым равнодушием всадить клинок в печень и не измениться в лице. Новый капитан до неприличия открыт, говорит то, что думает, глядя в глаза, рубит с плеча. Не нужно гадать, что у него на уме, не нужно ждать удара со спины — если что не так, Кенсей вмажет по лицу. Буквально и фигурально.  — Об этом шраме на твоей руке, — как идиоту объясняет. — Или ты думал, что я не помню?       Хисаги с удивлением смотрит на длинную взбугрённую борозду вдоль лучевой кости. Сложно забыть при каких обстоятельствах был получен этот рубец — в бою с тем уродцем со звездой во лбу. Не первый и не последний. Со временем разгладится, никаких проблем.  — Помню, но всё ещё не понимаю к чему вы ведёте.  — Ты проиграл, Хисаги. Я столько времени убил на твои тренировки, а ты так позорно продул. Это провал для моего лейтенанта.  — Простите, — Шухей опускает голову и почему-то становится стыдно. Точно ведь. Если бы он тогда убил того рестлера из Вандеррейха, то капитан бы… — Я приму любое наказание.  — Любое? — он издевается. — Я уже сказал тебе как ты будешь наказан.  — А?  — Снимай хакама, — как молотом по башке.  — Чего? — Хисаги хлопает глазами и удивлённо поднимает голову. Ни намёка на насмешку. Тёмно-медовые глаза смотрят с укором.  — Я сказал, что выпорю тебя за такой позорный проигрыш, — поясняет как ребёнку капитан.  — Но ведь вы тоже ему проиграли, — он понимает что ляпнул только после того, как слова покидают рот.       Мугурума не выглядит оскорблённым. Он потирает шрам на шее и глядит как-то по-новому. Как смотрят родители на детей, ляпнувших глупость.  — Как видишь, я поплатился за это сполна. Сейчас речь о тебе. Ты — это ты, а я — это я. Каждый отвечает за свои ошибки, Хисаги. Неважно, что случилось с твоим капитаном, ты должен сражаться на пределе своих возможностей, стремиться быть сильнее, чем кто-либо и выкладываться на полную. В том бою ты дурака валял и из-за этого пострадали люди. И ты сам. Ты мог умереть из-за своей слабости. Заголяй задницу, Шухей.  — Вы шутите? — по затылку ползёт капелька пота. Какого хрена?  — Я разве похож на клоуна? — и правда, ничерта не похож. Больше на палача. — Не испытывай моё терпение.       Он хлопает себя по коленям в приглашающем жесте и щёлкает застёжкой ремня. Хисаги в шоке, но приказы капитана не обсуждаются. Он покорно кивает и обходит стол.  — Можно не снимать хакама? — он чувствует как лицо медленно заливает багрянец стыда.  — Ты меня стесняешься что-ли? Я голой жопы не видел? — насмешливо фыркает капитан и медленно снимает свой ремень с талии.  — Я просто, — чешет неловко затылок. Отворачивается и смотрит беспомощно на выход. — Жарко сегодня. Я это… без фундоси.  — Так я тоже. Вспотел уже весь. Херово пекло. Чего стал? Снимай давай. Быстрее начнём — быстрее закончим.       Он развязывает химо чуть дрожащими непослушными пальцами и Кенсей издевательски спокойно наблюдает за этими потугами. Хакама падает на щиколотки, но косодэ спасает ситуацию, закрывая голые телеса до середины бедра. Вообще стыда как такового нет — они ходили вместе на горячие источники да и чего там можно нового увидеть. Мужики они или как? А вот ситуация не очень.       Капитан приглашающе хлопает по собственным бёдрам и когда Хисаги склоняется одним властным движением укладывает как надо. Шухей упирается грудью в одно колено и низом живота в другое. Мугурума задирает ткань косодэ до поясницы и оголённая кожа ягодиц тут же покрывается волной мурашек.  — Сколько?  — Сколько посчитаете нужным, — с готовностью отвечает лейтенант.  — Потом не жалуйся.  — Не имею такой привыч… — от первого удара Шухей невольно вздрагивает, -…ки.       Ощутимо. Кенсей не нянчится. Бьёт сильно, с оттяжкой, но, к счастью, бляшку в ход не пускает. Больно, но не настолько, чтобы дёргаться. Хисаги видел много боли, у него было много ранений. Эта порка больше унижение, чем реальное физическое наказание. От стыда горит лицо и он позорно прячет его в складках капитанского хаори.       Если подумать, сейчас он кверху голым задом перед самим Кенсеем Мугурумой — кумиром и мечтой не только детства. Хисаги тяжело сглатывает и старается уйти от этой мысли. Поздно. Всё горит. Чёрт. Контраст пылающей кожи ягодиц и прохладного воздуха творит что-то страшное с мозгами Хисаги. Томно тянет в паху, смешивая боль с острым, пряным возбуждением. Шухей с ужасом понимает, что у него встаёт. Нетнетнетнетнет. Лейтенант незаметно скользит, смещается назад, чтобы не выдать себя. Чёрт. Долгое отсутствие секса и нервное напряжение последних дней даёт о себе знать. Или это такой близкий контакт с Кенсеем?  — Не ёрзай.  — Простите, может хватит? — с лёгкой паникой просит он.       Следующим ударом ремня вайзард возвращает Шухея в первоначальное положение и налитая кровью головка утыкается в бедро капитана. Хисаги дёргается, но сильная рука удерживает за шкирку и пригвождает к напряжённому бедру намертво.  — Да ты полон сюрпризов, — посмеивается Мугурума.  — Извините, я просто…  — Не оправдывайся, — он по-доброму усмехается и от лёгкого поглаживания ладони по раздражённой коже волоски на затылке встают дыбом. Удар.       Хисаги впервые вскрикивает негромко, но это отнюдь не от боли. Капитан умело чередует кнут и пряник, боль и ласку. Лейтенант не понимает, что происходит, пытается вырваться, но Мугурума явно сильнее. Едва ощутимо ведёт ребром ремня по последнему следу от удара, проводит между ягодиц, трогает судорожно сжатую дырку, ведёт ниже и легонько бьёт по нежной коже у основания яичек. Хисаги сминает в руке хакама вайзарда и падает обессилено на его бёдра. Кенсей тут же заглаживает место удара, будто извиняясь. Колени дрожат и подкашиваются, Шухей едва заметно прогибается в пояснице, пытается найти удобное положение и чуть слышно скулит. Чёрт.  — Хороший мальчик, — сильная, чуть грубая ладонь с мелкими бляшками мозолей ощутимо проводит от крестца до округлости ягодицы и шлёпает, не прилагая особых усилий. Мнёт в руке, сжимает и тут же снова опаляет ударом.       Несколько мгновений капитан не делает ничего и Шухей не знает облегчение он испытывает или разочарование. Закончил? Приподнимает торс, в попытке встать, ищет руками опору.  — Куда это ты собрался?       Кенсей одним точным броском укладывает Хисаги животом на стол, прямо на ворох бумаг. Лейтенант барахтается в попытке вытащить их из-под себя, чтобы не испортить, но через секунду он уже припечатан мощной рукой прямо между лопаток. Член больно упирается в перегородку между ножками стола, тянет, ноет. Хочется потрогать себя, сжать в руке, быстро отдрочить и забыть об этом чёртовом стыде.       От нового шлепка сладко поджимаются яйца и перед глазами звёзды. Хисаги рвано выдыхает и впивается зубами в запястье. Тело прошивает электрическим разрядом от копчика до ушей от влажного горячего прикосновения языка к раздражённой, наверняка багряной коже. Лижет широко от вершины округлости до самого крестца, опаляет дыханием. Держит за бёдра крепко — не дёрнуться. Раздвигает половинки и Шухей стыдливо сжимается весь, поворачивает голову и видит этот взгляд. Потемневший от желания, от возбуждения пристальный взгляд от которого в паху опасно тяжелеет и дыхание спирает. Голодный, почти звериный. Хисаги плывёт.       Капитан склоняется медленно, впивается пальцами почти до боли и широко лижет от напряжённых до предела яиц до копчика. Кажется, Шухей кричит, но не может сказать точно. Он не может ничего, только судорожно впиваться в край стола и теряться в удовольствии. В крышесносном коктейле из чувства стыда, желания, боли, восторга и предвкушения.       Кенсей творит что-то невообразимое своим языком. Лижет судорожно сжатый вход, мелко и часто толкается внутрь языком. В голове Хисаги желе, сладкая патока. Он отдаётся во власть ощущений, подставляется, нежится под непривычной для него лаской. Тихо стонет, абсолютно не контролируя действия и тело.       Кенсей резко вставляет палец примерно на две фаланги и Хисаги каменеет низом спины. Больно.  — Не зажимайся, — шлёпает легко снова и тут же прихватывает распалённую кожу зубами, зализывает место укуса, целует. Вынимает палец и Хисаги через силу расслабляется, расставляет ноги чуть шире. Пусть так, хорошо. Нужно довериться капитану. Тот обхватывает член Шухея ладонью — от этого долгожданного прикосновения Хисаги едва не плачет — наглаживает медленно, попутно выцеловывая на правой ягодице какие-то непонятные рисунки. Ему так хорошо, что плевать какие там у капитана планы на его задницу. Он видел как трахаются мужики лишь однажды, имея неосторожность войти без стука в покои Иккаку и застав там Юмичику. Было темно, да и он свалил до того, как его успели заметить. Хисаги смутно представляет, что будет происходить дальше, но понимает, что ему плевать. Пусть делает что хочет, лейтенант уже готов кончить только от этой затянувшейся прелюдии. Больше всего на свете сейчас хочется сбросить наконец напряжение, получить разрядку и иррационально тянет продлить это мучение на целую вечность.       Влажные пальцы прижимаются к колечку сжатых мышц и Кенсей тут же наваливается сверху, вжимает Хисаги в стол твёрдым мускулистым телом, выдыхает в шею, прижимается к бедру почти каменным стояком. Лижет скулу с татуировкой, врывается внутрь болью, массирует неспешно пальцами, растягивает. Капитан настойчиво вылизывает его шею влажными поцелуями, царапает кожу острыми клыками, шарит рукой по поджарым бокам вниз и сжимает болезненно стоящий член Хисаги в ладони. Стирает большим пальцем капельки смазки с головки, грубо проводит вниз, пережимает у основания, отпускает, скользит быстро и почти нежно по стволу. Шухей сходит с ума от контраста. Лезет целоваться, дурея от запаха Кенсея, от жара его тела, от мокрого, упругого языка, вылизывающего рот. Он потрясно целуется. Спешно, голодно, прикусывает губы, дышит шумно в открытый рот.       Шухей не знает что ему больше нравится, не знает где сконцентрировать внимание, он совсем потерянный и выглядит, наверное, жалко. Пальцы внутри двигаются медленно, но с усилием давят на нежные стенки, массируют, ищут нужный угол и находят. Проезжают по чувствительному бугорку простаты и Шухей хватает беспомощно ртом воздух, его схватывает судорога и Хисаги долго и со вкусом кончает, вжимаясь щекой в прохладу лакированной столешницы.  — Чего так быстро, Хисаги, давно не трахался? — с издёвкой шепчет на ухо капитан и наспех стаскивает с расслабленного тела косодэ, сцеловывает мелкие капельки пота с позвонков между лопатками, добавляет третий палец, но в томно-расслабленном после оргазма теле чувствуется не так остро.  — Не в этом дело, — выдыхает Хисаги и смелея гладит шею капитана, зарывается пальцами в короткие волоски на затылке, тянет на себя и целует так, как давно хотел — неспешно, развязно, зацеловывает подбородок и острую линию нижней челюсти.  — Значит, я так хорош? — самодовольно ухмыляется капитан, добавляет четвёртый палец.  — Ещё не знаю, — поддразнивает Хисаги. Нарывается осознанно, тянет требовательно за узелок химо. — Пока ты только треплешься.  — Мелкий пакостник, — посмеивается Кенсей. Отстраняется, достаёт из задницы пальцы. Растянутая дырка ощущается неправильно пустой, но он покорно ждёт. Выворачивает голову почти до хруста, чтобы увидеть. Жадно прилипает взглядом к мужчине. Какой же потрясающий. Кенсей раздевается быстро и бросает скомканные вещи под ноги, Шухей залипает на литых мышцах, перекатывающихся под загорелой кожей, на напряжённые бицепсы и пресс, на подтянутую задницу, крепкие бёдра и потрясные, идеально проработанные икры. Низ живота плотно перемотан бинтом, на правом бедре тоже повязка, и левая рука от запястья до плеча скрыта вязью белых лент. Правда, это не мешает рассмотреть каждый сантиметр рельефа, каждый изгиб. Хисаги невольно опускает взгляд и натыкается на то, что ещё недавно недвусмысленно вжималось в него через слои одежды. Толстый крепкий член почти прижат к животу, окружённый лёгкой порослью светлых волосков. Покрасневший от напряжения он оставляет на бинтах влажное пятно смазки. Кенсей ладный, опасный, хищный, совершенный. Рот голодно наполняется слюной и Хисаги с усилием глотает. Он снова возбуждён. Пялится как наркоман, чёртов фанатик.  — М? Чего? — светлая бровь приподнимается и Хисаги тянет руку, подзывает молча. С ума сойти можно, как хочется потрогать, приласкать. — Словами, Хисаги.  — Иди ко мне, — хрипло шепчет Шухей. — Пожалуйста.       Мугурума приближается и Хисаги привстаёт на локте, тянется к нему. Трогает те самые цифры рукой, ведёт ниже. Изучает, чувствует под слоями повязки тонкие полоски швов с тугими бусинками узелков.  — Тебе вообще можно физические нагрузки?  — Я не инвалид, — от недовольного фырканья мышцы пресса под пальцами коротко сокращаются. — Всё нормально.  — Прости.       Кенсей гладит его по шее, массирует пальцами затылок, расслабляет и коротко целует в полосующий лицо шрам. Хисаги от этой ласки ведёт как после хорошего хмельного сакэ. Капитан видит это. Улыбается довольно и смещается назад. Раздвигает ягодицы, сплёвывает на растянутый вход, возит крупной головкой дразняще, размазывает влагу, нажимает. Не проникает, так массирует чувствительное колечко мышц жаром, раскрывает, чувствует лёгкое сопротивление и обратно.  — Вставь его, — просит Шухей, прогибается в спине, трётся сам, но Кенсей оттягивает удовольствие.  — Ещё тебе чего?       Хватает руку Шухея за запястье, заламывает за спину до боли, вжимает в стол. Хисаги глухо стонет и Кенсей чувствительно прикусывает его за холку, как щенка. Трётся между ягодиц долго и со вкусом, пока Шухей не начинает скулить.  — Да сколько можно уже? — зло рычит, дёргается.  — Тебя не учили как нужно просить? — издевается, зализывает место укуса и всасывает немного кожи в рот. Это который по счёту засос за этот вечер?  — Трахни меня, — решительно гаркает Шухей и до сексуального тона ему далеко. Звучит скорее как угроза. — Пожалуйста, трахни меня. Это хотел услышать?       Капитан ухмыляется, скользит свободной рукой куда-то вниз и входит глубоко одним резким и восхитительно правильным движением. Хисаги задыхается. Мугурума хрипло выстанывает что-то невнятное и приникает к надплечью губами. Шухей пережидает острый миг наполненности пополам с офигеванием от происходящего. Огромный член в нём, в Хисаги. Внутри прям. Он прогибается до хруста в позвонках, насаживается до упора, сжимается и этим срывает у Кенсея сиплый выдох. Капитан жмурится как от боли, вжимается лбом между лопаток и начинает двигаться. Равномерно, то почти выходит, оставляя внутри лишь головку, то засаживает до влажного шлепка так, что пальцы на ногах поджимаются.  — Капитан, — выдыхает и захлёбывается следующим выдохом. Мугурума тянет выкрученную руку немного выше и прижимается открытым ртом к напряжённым костяшкам.  — У меня имя есть, придурок.  — Кенсей, — выдыхает на пробу.       Шухей даже пискнуть не успевает, когда капитан тянет его назад, ставит в вертикальное положение, почти укладывает на себя. Отпускает руку из захвата и с силой проводит по груди, цепляя чувствительные соски, гладит торс. Где-то на фоне на пол валятся несомненно важные папки с бумагами, с глухим стуком, забрызгивая всё вокруг катится чернильница. Кенсей хватает левую ногу Хисаги под бедро, отводит вбок, приподнимает, опирает коленом об стол. Не самая удобная поза, но так даже лучше, чтобы хоть как-то оттенить удовольствие, оттянуть момент оргазма. Угол проникновения меняется и меняется ритм. Мугурума быстро трахает, толкается мелко, влажная кожа шлёпает о ягодицы, колено скользит по гладкому столу. Ахуеть можно.  — С ума сойти, — задыхаясь бормочет Шухей, откидывает голову на крепкое плечо. Ему так хорошо сейчас, будто кости плавятся и стекают в пах, к качающемуся от толчков члену. Почти больно от возбуждения. Так хочется хотя-бы потрогать себя, погладить. Он тянет руку, но тут же получает удар по ладони.  — Ты наказан. Без рук, Хисаги. Ты кончишь только от моего члена в своей заднице.  — Значит порка наказанием не считается?  — Я не говорил, что буду наказывать тебя за что-то одно.  — И за что теперь?       Кенсей скользит второй рукой вверх, обхватывает открытое горло и легко сжимает. Без дискомфорта, просто обозначает власть над Хисаги, полное подчинение своего лейтенанта.  — За то, что постоянно тыкаешь мне своим Тоусеном, — Шухей крупно вздрагивает от упоминания бывшего капитана. Кенсей, кажется, злится. В его тоне слышится тот низкий звериный рокот, с которым капитан бьётся насмерть и, к удивлению Хисаги, лёгкая обида. Они замирают и Шухей чувствует как под чужими пальцами бешено бьётся собственный пульс.  — Не понимаю.  — Капитан Тоусен то, капитан Тоусен сё. Заебал. Я твой капитан, а не он, ясно? И я буду драть тебя до тех пор, пока ты не поймёшь это. Ты мой, Шухей. И больше ничей.       От этих слов в грудине тяжело бухает сердце. Хисаги скашивает глаза на своего капитана, но видит только топорщащиеся светлые волосы на макушке и металлический блеск пирсинга в брови. Он никогда не имел ничего такого в виду, не ставил под сомнение власть и статус Кенсея. Тоусена больше нет, а в Хисаги уже давно, ещё до вступления в Академию, есть место только для одного определённого вайзарда, разве не очевидно?  — У меня и так на лице написано, что я твой, — весело фыркает Шухей и коротко прижимается губами к взмокшему виску. — Тебе мало что-ли?  — Долго думал, перед тем как бить?  — Вспомнил твоё героическое лицо и сразу захотелось.  — Так ты ещё тогда на меня запал?  — Ты обещал меня драть или ты только языком ворочать умеешь?       Мугурума тихо смеётся. Он держит своё слово. Ещё как. Хисаги может только выстанывать что-то не совсем внятное и не шибко приличное на одной ноте. Почти воет, цепляясь за мускулистые руки, увитые вздувшимися от напряжения венами. Кенсей хрипло дышит в шею и низко, до одури возбуждающе стонет. Воздух вокруг вязкий, горячий, влажный, оседает на коже густым запахом секса и пота, заполнен стонами и пошлыми влажными шлепками.  — Если кто-то услышит? — Шухей уже весь мокрый и волосы липнут ко лбу, лезут в глаза колкими сосульками.  — Пошли нахуй, рабочий день окончен, — отмахивается капитан, прикусывает легонько плечо, гладит низ живота, но члена не касается и Хисаги готов плакать от такой несправедливости. Чего-то остро не хватает, чего-то важного.  — Стой.  — Чего? — пыхтит загнанно и послушно останавливается.  — Погоди, я хочу не так, — Шухей ссаживается с члена и едва не падает на стол — ноги не держат.  — Ну заебись, я для кого тут стараюсь?  — Хочу видеть тебя, ясно? — разворачивается и усаживается на стол. Мокрая от слюны и пота задница едет куда-то назад и Шухей вцепляется руками в плечи Кенсея, целует, лижет раскрасневшиеся припухшие губы. Взгляд медовых глаз томный, пьяный от возбуждения. Мугурума опрокидывает лейтенанта на стол, закидывает длинные стройные ноги на плечи и толкается внутрь так сильно, что Хисаги едет спиной вперёд, сминая лопатками недельные отчёты. Теперь переписывать.  — У тебя ноги как у фотомодели, ёбнуться можно, — капитан целует худую лодыжку и начинает медленно затрахивать Хисаги до полной невменяемости.       Шухей не может глаз оторвать, боится моргнуть, чтобы что-то пропустить. Кенсей великолепен. По взмокшей коже струится пот, все мышцы напряжены до предела, видно каждый идеально проработанный мускул. Как на тех мраморных статуях на грунте, только круче. Голова чуть запрокинута, глаза полузакрыты, он полностью во власти момента. Смахивает со лба пот, облизывает вспухшие губы, сглатывает — на мощной шее упруго дёргается острый кадык. Чертовски красив. Шухей находит взглядом татуировку под солнечным сплетением и глядя на неё чувствует подступающий оргазм. Катает на языке вкус тела своего капитана, вдыхает дурманящий запах, пропитавший всё кругом, вцепляется руками в край стола.  — Ч-чёрт, — лейтенант облизывает губы, — Я почти. Быстрее.  — Как скажешь.       Шухей стонет во весь голос, жмурится, мотает пульсирующей изнутри головой, пока его капитан неистово долбится в него, глухо рыча. Сжимает бёдра так, что наутро там наверняка останутся синяки. Отрывисто, рвано. Хисаги выкручивает изнутри и рвёт на части, он мечется по столу, содрогается в судорожном, выворачивающем наизнанку оргазме. Выстанывает длинное «Кенсе-е-ей» на грани крика и теряется нахрен где-то между краями стола. Капитан толкается особенно глубоко и замирает, крупно вздрагивает несколько раз, выдаивая последние капли спермы, вынимает член и падает сверху. Прижимает к себе, дышит тяжело в шею. В грудь колошматится сердце капитана и Шухей осторожно обнимает его за плечи, гладит по рельефу лопаток.  — Теперь стол шатается, — отстранённо замечает Хисаги.  — В следующий раз трахну тебя на полу, — обещает Кенсей и пытается выровнять дыхание.  — Может на футоне?  — И на футоне.  — Ваше либидо не знает границ, капитан.  — Ты ещё успеешь с ним познакомиться.       Мугурума встаёт, и легко подхватывает Хисаги под бёдра, вскидывает на себя, закидывает ноги на талию. Он бы возмутился, но вряд-ли бы смог сейчас сам стоять, даже ноги свести не в силах. Из задницы течёт вязкое семя и капает на пол. Вот же чёрт, теперь убираться здесь.       Хисаги расслабляется и спокойно наблюдает как капитан несёт его как мелкого несмышлёныша в одну из смежных комнат — совмещённый санузел. В голове приятно пусто и хочется только дебильно улыбаться и нежиться в объятиях как влюблённой девчонке. Впервые в жизни, наверное. Обычно, после коротких, особо ничего не значащих встреч с согласными девушками Хисаги быстро одевался и сваливал. Мугуруме удалось сделать из лейтенанта безвольное течное животное. Браво.  — Ты живой там вообще? — усмехается мужчина и бегло настраивает воду. По телу стекает прохладная вода и студит разгорячённую кожу. Он с трудом может стоять сам, так что цепляется за крепкие плечи и почти повисает на Кенсее. Вряд-ли тот против — прижимает к себе, наглаживает раздражённую кожу ягодиц.  — Отойду через часок.       Мугурума осторожно водит по его спине руками, массирует, разминает мышцы и Шухей млеет от прикосновений. Лащится как одуревший мартовский кот.  — По поводу Тоусена, — начинает внезапно Кенсей. Хисаги фокусирует плывущий по стене взгляд и весь обращается в слух. — Я серьёзно. Это бесит.  — Мне казалось, мы решили этот вопрос, но если тебе так нужно поясню — я ценил Тоусена как товарища и многим ему обязан, но ты для меня всегда был важнее кого-либо. Я всё для себя решил ещё тогда, когда был сопливым ревущим пацаном. В нашу первую встречу.  — Значит любишь постарше? — нелепо отшучивается Кенсей. Заглаживает серьёзность момента.  — Тогда я ещё не понимал, что это за чувство. Начал с благодарности и восхищения, а закончил…  — Погоди, — перебивает Кенсей. — Не говори того, о чём будешь жалеть.  — Когда я узнал, что ты мёртв чуть крышей не поехал, — Мугурума замирает настороженно, слушает внимательно. — А я, идиот, так и не успел с тобой поговорить после возвращения. Всё искал подходящий момент, привыкал к тому, что ты теперь будешь рядом. Тянул всё, думал — завтра или вот на днях. Когда стало поздно понял, что всё просрал. Я много о чём жалею в этой жизни, но о своих чувствах к тебе — нет.  — Ты такой романтик, — Кенсей целует его в черноту цифр на скуле.  — Какой есть.  — Говорить всякие сопливые милости не буду.  — Мне и не надо.  — А ещё поработаем над твоей выносливостью.  — Только над моей. Будешь работать над чьей-то ещё выносливостью и Казешини нечаянно отрежет тебе яйца.  — И ты говоришь, что я ревнивый?  — Казешини не любит, когда трогают то, что ему принадлежит.       Мугурума хохочет и прижимает к плечу голову Хисаги. Шухей вжимается в горячее тело и жмурится до пляшущих под веками мушек. Вдыхает пряный запах кожи, выжигает на подкорке навсегда этот момент.       Что бы ни случилось он не позволит никому уничтожить это. Больше никогда и никто не отнимет у Хисаги его капитана.