Всю кровь своего сердца

Каждый шаг дается с трудом — да что там шаг, вздох. Чень чует это, даже не поднимая глаз. — Ну, чего бродишь? — интересуется он как бы мимоходом, смешивая травы в ступке. Придирчиво изучает ее содержимое, отставляет. Не смотрит на вошедшего. — Твой лекарь приказал лежать. А ты? Ответом — молчание. Дрожь губ. Боль и пламень во взгляде. Чень не смотрит, но знает, что они там. В Архиве Ланъя царит ночная тишина, слышен только треск углей в жаровне. И дыхание, прерывистое, хриплое. И шорох. Чансу столь же безмолвно — проклятый гордец — оседает на пол. Тело приходит в движение само. Язвительное словцо Чень добавит позже, когда несчастный страдалец будет внимать. А пока важно только подхватить, уложить ближе к теплу, унять приступ. Устроить головой к себе на колени, удержать. — Невыносимый, — все-таки бросает Чень ворчливо. В следующий раз придется работать прямо над постелью Чансу. И опять приставить Фэйлю, для верности. Предписания лекаря, то есть его, Ченя, надлежит выполнять неукоснительно. Об этом он тоже напомнит. Обоим. И не один раз. До низкого стола всего ничего, но взять чарку он не успевает. Пальцы хватают его за край одеяния — слабые, немощные, а ты погляди, Чень застывает, как будто ткань зажало тисками, не меньше. Вздыхает — так душераздирающе, насколько вообще способен, даром что его вряд ли слышат, — улыбается. Не оставлять — так не оставлять ни на мгновение. Отточенным движением он достает маленький нож, прокалывает кожу на запястье, подносит его к губам Чансу. — Пей. Тот упрямо отворачивает голову, не поднимая тяжелых век. По тщедушному телу проходит дрожь. Сердце бьется заполошно, то пропуская удары, то невозможно ускоряя бег. — Пей, — в голосе Ченя больше нет улыбки. — Станет легче, ты знаешь. Пока нет нового лекарства. Пей. Пей же! — Цзинъянь… — срывается с бледных, обагренных его кровью губ почти беззвучное. Почти. Чень слышит. И медлит лишь мгновение. — Он тебя отпустил, — почти рычит он. — Отпустил. Дважды, Чансу. Кровь стекает по его губам, и Чень заставляет Чансу ее глотать. Пока дрожь наконец не отступает. — Я же — не отпущу.