What happens in LA

Это не то, к чему она привыкла. Уже давно — никакого веселого смеха в полуночном отеле, никакого пьяного дыхания и жара срочности. Она просто не делает таких вещей примерно с тех пор, как начала платить налоги, и это ее устраивает. Потому что наутро всегда чуточку стыдно, а она и без этого, время от времени, кажется себе немного социально неловкой. Но сегодня странный день. Многое ново. Начнем с того, что обычно она не опаздывает. Это стоит подчеркнуть дважды и поставить три восклицательных знака, просто чтобы напоминать себе самой время от времени. Она не вваливается в комнату за три минуты до прослушиваний, будучи немного лохматой и вспотевшей. Хотя он, конечно, уверяет, что волосы в порядке, и хитрые дьяволята в зелёных глазах подмешивают что-то опасное в дежурно-вежливое «прекрасно выглядишь». Возможно, это все игра воображения. Возможность, яркое солнце Голливуда слишком безжалостно к привыкшей к холоду англичанке… Во-вторых. Ее желудок не делает сальто, каждый раз, когда она внезапно встречает бывшего коллегу или старого знакомого. В-третьих… В-четвёртых… В-пятых… Обычно она не дерзит кастинг-директорам (даже самым наглым), фонтанируя изворотливой едкостю и завуалированно поссылая нахуй. Она не проваливает тест на «химию», особенно, когда воздух в комнате буквально искрит от сексуального напряжения. Она не хлопает дверью, не психует, и не посешает бары до полудня. Это все немного жутко — знать, что она способна на такое. Уравновешенная, пробивная, профессиональная и немного забавная — вот это она. И ее это устраивает. Чтобы бунтовать у нее есть ее героини и их приключения. Для жизни она выбирает стабильность и комфорт. Вино, а не джин. Хладнокровно уйти от конфликта, а не взорваться у всех на глазах. Симпатичные парни. Молодые парни. Вдумчивые и может немного, по-хорошему, занудные. Не он. *** Это не должно казаться ему особенным. Очередной случайный секс. В масштабе жизни — едва ли не рутина. Нет ничего особенного в том, как ее щеки розовеют под калифорнийским солнцем, и как шумно ее дыхание без всякой видимой причины. В том, как двигаются выразительные брови, лишь наблюдательному знакомому выдавая степень негодования. — Так стоп. Вы могли бы быть говорить это более сексуально? — Что простите? — Больше секса, девочка! — Они буквально на похоронах ее мужа! — Ну Монику Беллуччи в последнем Бонде это не остановило... Аха-ха-ха! Эти пиздюки нагло скучают. Им, даже, блядь, не интересно, то что они собираются снимать, им интересно, как бы поскорее увидеть ее сиськи. — А в коридоре Том Хиддилстон случайно не ждёт, чтобы со мной почитать? — он слышит чей-то громкий задристый голос. И только через пару секунд понимает — это он сам сказал. Он не рыцарствует, кстати. Зовите это эгоизмом и черствостью, но ему ещё платить детям за колледж и с работы вылетать из-за пары красивых глаз, ему не улыбается. Он не лезет на амбразуру ради дам. Не в реальной жизни. Хотя бы потому что со всем нынешним феминизмом это черевато. Прагматичный подход. Но от него, по крайней мере, редко ждут другого — ампула такое. Она тоже не ждала, но вот он тут — во всей красе. Того гляди пнут под зад за слишком длинный язык. Она даже не красивее прочих. То есть, конечно, пиздец, какая красивая, но просто не из тех женщин, которые одним взглядом хватают тебя за яйца, пусть даже кроме этой хватки в них ровным счетом ничего интересного. От нее не теряешь голову в момент, становясь восхитительно слабовольным. Он не ноет о своей карьере. Уж точно не перед хорошенькими коллегами, которые слишком много хихикают над его довольно плоскими шутками. Серьезно, что с ним такое. Он может лучше. Он часто покупает девушкам выпить. Часто с кристально честным намерением трахнуть. Примерно также часто — без конкретного намерения, лишь с беззаботной надеждой на весёлый вечер. У него нет кризиса среднего возраста (два восклицательных, три раза подчеркнуть). Он просто всегда прекрасно знал что любит и чего хочет, и тут ничего криминального — в том, чтобы брать лучшее из возможного. В ней даже нет ничего сексуального сегодня, и это клечатое платье просто кричит о британской хипстоте. Полный антисекс, и в этом ее намерение. Определенно не в том, чтобы заставить его думать, что под этой тряпкой находится. Но черт, его память подкидывает воспоминания, какой тугой может быть ее талия, утянутая в плотный корсет, и как ее сердце стучит об ребра под его пальцами. И об это блядской родинке на плече, которая определенно не снилась ему с завидной переодичностью. *** Это плохо, что она рада быть пьяной в его компании? Опять же, не то, к чему она привыкла, но «Маргарита» отлично развязывает язык, и она может теперь поблагодарить его за поддержку перед этим мудаками. Сказать все без глупой застенчивости и боязни показаться девой в беде. И ведь даже непонятно теперь, откуда взялась ее утренняя нервозность. Диалоги в этом дурацком сценарии были, конечно, откровенные, но, черт, они уже вместе отыгрывали что-то типа романа. Если уже совсем честно, то они были хороши. Все тогда шло по накатанной. Естественно и легко. Вытягивая простенькую мелодраму на качественный уровень чувствительности. Возможно, даже перестарались. В Твиттер было не зайти. *** — Официант думает, как бы сказать нам съебаться уже отсюда! — он даже не думает понизить голос. Она хохочет — яркий, полный жизни звук. Гораздо лучше бесконечного хихиканья. В его груди есть это странное большое светлое, мать его, чувство. Наверное гордость. Он заставил ее так красиво смеяться. Тонкий привкус базилика в джине в очередной раз щекочет его язык. Он решает, что умрет, если не узнает, какие ещё звуки она может издавать благодаря ему. *** Его рука у нее на спине — вполне себе дружеский жест. То, что ей кажется, будто широкая ладонь того гляди прожжет платье — не более чем побочный эффект от выпитого и медленная акклиматизация. Она пишет свою фамилию на квитанции из отеля и делает ошибку. — Это твой способ конспирации, любовь моя? Между ее ног не скручивается томный влажный жар. Ни от его мякого шёпота куда-то в макушку, ни от глупейшего прозвища (четыре восклицательных знака). — Пусть портье гадает, где меня видел. — Наверняка решит, что ты родственница той тетки из «Фаворитки». Она смеётся так громко, что сама пугается, когда эхо ударяется об зеркальные стены кабинки. Он плавит ее взглядом — намеренно и беззаботно. Не думая о последствиях, потому что такой мимоходный флирт для него — все равно, что дышать. Лифт начинает движение вверх. И все внезапно слишком реально. Он слишком реальный. Но ведь она все ещё прекрасно контролирует себя. Даже после пяти коктейлей. Ничего не будет. *** — Тут мило. — Да. Мне сразу три человека это место советовали. Она включает одинокую лампу и стаскивает ботинки. Черт, такая кроха. Ей, наверное, придется на него запрыгнуть, чтобы дотянуться. Не то, чтобы он возражает. — Хочешь кофе? Могу позвонить вниз, — щебечет она, будто вдруг будто принимая королеву посреди бела дня, а не любовника в районе полуночи. — Нет, не нужно, — он осматривается. — Ну а я, пожалуй, выпью. И начнем… — Все что угодно, Величество, — собственная шутка кажется ему неловкой. — У меня где-то есть копия сценария на столе в другой комнате. Можешь пока поискать. — Что? Ее щёки определенно горят. Во что она играет? — Я думала мы хотели переписать эту чертову сцену на кладбище? Ты сам в баре кричал, что мог бы написать в разы лучше, чем эти придурки. Он захлопывает рот. Ещё не хватало, чтобы она поняла, на что он раскатал губу. — Да, точно… Знаешь, я все-таки хочу кофе. Эспрессо. Двойной. Ничего не будет. *** У него есть это мощное обаяние пройдохи, она и не думала отрицать. Просто на нее такие штуки не действуют. Эта обманчивая мрачность внешности, в сочетании с мальчишеской дурашливостью и небрежной порочностью — микс совсем не в ее вкусе. Неа. — Для вдовы у вас весьма цветущий вид… Он едва ли нуждается в смятых листах сценария у него в руках. Глаза всегда на ней — интенсивность зрительного контакта завораживает. — Могу ли я забрать этот цветок? Зачем она предложила читать эту чушь? Зачем пригласила в номер, если уж на то пошло? Трикстер. Герой. Любовник. Все смешивается, все закручивается и затягивает ее безвозвратно. — Берегитесь шипов… Блядь, не могу поверить, что они собираются это снять! Она бормочет, утыкается в сценарий, переводит дух. — Скажи что-нибудь другое. Чем бы ты совратила старую циничную ищейку? — Грант не старый. — Ну, они почти утвердили меня, — ухмыляется он самоуничижительно. — Ты не старый. Язык живёт отдельной жизнью, и она знает в тот момент — все кончено. — Ха. — Вы совсем не старый, мистер Грант. И я собираюсь это доказать. *** — Снимай рубашку. Он невольно сглатывает. У кого бы сейчас язык повернулся сказать, что она недостаточно сексапильна? Откинувшись на кровати, сияющая и волнующая, со взглядом довольной кошки и ухмылкой азартного игрока. Приказывает и одаривает. Он знает, как она пахнет, успев, не давай себе полного в том отчёта, заключить в объятия, где-то между такси и крыльцом отеля. Этот запах — не то, что он помнит со встречи в Англии. Тогда были розы, и чистый оттенок пудры, и мягкие ноты лимона. Но сейчас она яркая для всех органов чувств. Бергамот, травы, цитрус… Почти мужской, дерзкий запах, смешанный с женственным томным ароматом бархатистой кожи и пота. Он не может не смотреть на нее. На ее нетерпение, на маленькие зубки, на показ терзающие розовую нижнюю губы, на напряженное тело, будто готовящееся к прыжку с обрыва. Она тоже смотрит. Шоколадные блестящие глаза, в вечернем свете почти черные, словно у экзотической зверушки, внимательно следят, как его пальцы освобождают из петель пуговицу за пуговицей. *** Он вздрагивает, когда ее прохладные пальца невесомо касаются загорелой кожи ниже пупка, прослеживая вниз линию темных волос. Она только что подняла ставки, очень неохотно и где-то очень глубоко ужасаясь собственной смелости. Когда он оказался так близко? Она может чувствовать жар его кожи и запах джина на дыхании. Кончик ее носа того гляди уткнется в твердую плоскость его живота. Он смотрит на нее сверху вниз, с таким отчаянным голодом, что ей приходится инстинктивно сжать бедра в поисках хотя бы легко трения. Ещё не поздно все остановить. Уничтожить атмосферу шуткой. Сослаться на усталость. Но она выбирает самую громкую идею из всех звучащих в голове. *** Все видится ему, как в замедленной съемке. Ее язык — горячий и шустрый, скользит там где, кажется, вечность назад были ее руки. Носик щекочет впадину пупка. Кончики пальцев танцуют у пояса брюк. Блядь-блядь-блядь. *** У нее хватает наглости встретить его взгляд, целуя каждый дюйм кожи, что открывается под шуршание молнии. Зеленоватую радужку почти не видно за расширенным зрачком, и со своего положения она точно может сказать, что он рискует умереть от недостатка кислорода. Опьянённая его реакцией, она запускает руку за пояс, освобождая уже твердеющий член. Любопытные пальцы скользят верх-вниз. Она успевает лишь единожды обвести языком головку, чувствуя, как терпкий соленый привкус щекочет рецепторы… *** Есть какое-то противное чувство в районе груди, настойчивый шепот о том, что он упускает нечто важное. Она не особенная, с какой стати ей быть. Но он ее уважает. За талант, за амбиции, за непосредственность. Она, сука, друг. Друзей не спаивают после нервного дня, чтобы они потом тебе отсосали. *** Он резко запускает руку ей волосы и дёргает вверх. Это больно и заставляет моментально вскипеть. Она вскакивает на ноги, все ещё стоя вплотную к его частично раздетой фигуре, готовя прошипеть возмущение прямо в его красивое глупое лицо… — Ты пьяна, — хрипло выговаривает он. Глаза его все ещё поддернуты мутной дымкой, а рука на ее плече будто из-за всех сил старается не притянуть еще ближе. — Не до такой степени. *** Прежде чем его буксирующий мозг это осознает, она тянет его за шарф — все ещё свисающий на голую грудь. Они целуются в чистом порыве. Просто двое взрослых людей голодных до прикосновений. Ее пальцы щекочут шею, распутывая узел. Полоса шелка тихо скользит на пол, а ее место занимают ее губы — мягкие, горячие, настойчивые, как, блин, вообще он может сейчас найти в себе благородство остановить ее? *** Нет никаких взрывов фейерверка, когда их губы встречаются. Поцелуй несомненно хороший, и она чувствует, как ее возбуждение нарастает. Но ангелы не поют с небес. Она не знает, на что именно здесь рассчитывала. Тормоза потихоньку отказывают. Она встаёт на цыпочки, достает до местечка под челюстью, прижимается губами, кусает под его глухой стон, а затем облизывает покрасневшую кожу. Она только что оставила на нем свою метку, и это действительно дико эротично. А еще очень безрассудно, но на данном этапе — какого черта? Он выглядит наигранно недовольным ее выходкой, но она может чувствовать его твердую длину прижимающуюся к ее животу. *** Он никогда не был против девушек проявляющих инициативу, но конкретно сейчас, достаточно привыкнув к ее близости и поцелуям, собирается возвращать контроль себе. Он грубо тянет пояс дурацкого платья, который тут же присоединяется к галстуку на полу. Чтобы дотянуться до ее бедр, приходится согнуться в три погибели. Но в этом есть плюс — он может теперь вернуть любезность. Рука в ее волосах, все ещё играющая с ее шелковистыми каштановыми прядями, легонько дёргает, открывая ему доступ к медово-сладкой шее. Другая рука сминает бледно-голубой хлопок, подталкивая подол платья вверх. Она задыхается. И он едва ли ее коснулся. Он дразнит, лишь кончиками пальцев выводя круги над ее коленом, и все вверх, прислушиваясь к ее прерывистым вздохам, пока не достигнет тонкой полоски нижнего белья. Большой палец, будто бы невзначай, скользит по внутренней части бедра. Блядь, она такая мокрая… *** Ей казалось, что краснеть сейчас уже не имеет смысла, но вот она стонет — так громко, что наверняка слышно за стеной, и лицо вспыхивает в полумраке южной ночи. *** Платье практически трещит, когда он одним быстрым движением стаскивает его с нее. Она имеет хотя бы малейшее гребанное понятие, до чего захватывающий вид ему открывается? Такая красивая. С маленьким опухшим от поцелуев ртом и лихорадочным блеском в глазах. С волосами, небрежно упавшими на лоб, достаточно длинными, чтобы одна прядка легла прямо в ложбинку между грудей. Со всей это гладкой блестящей кожей и запахом, от которого у него в горле рождается низкий рык. Она тянет тонкие гибкие руки, обвивает его шею, без лишних прелюдий запускает язык ему в рот. *** Нет, это определенно не самый обычный вечер. И она определенно не… Не кончает дважды всего за три минуты под его умелыми пальцами. Не соглашается со всеми теми грязными глупостями, что он бормочет, пока нарочито медленно растирает ее клитор. Не сглатывает жадно, наблюдая как он облизывает длинные пальцы, покрытые ее возбуждением. Не кусает губы до крови, стараясь не скулить, пока его язык играет с ее сосками. Не направляет сама его голову себе между бедер, только больше заводясь от злой довольной ухмылки. Не кричит, извиваясь, полностью уничтоженная ослепляющим блаженством плоти. И даже если она всё-таки делает всё вышеперечисленное, то уж небрежный, быстрый, слишком нежный поцелуй, разделенный ими, пока она ещё плывет на волнах нового оргазма, не значит ровным счетом ничего. Десять восклицательных знаков. *** Вот как это происходит. Вот как девушки вроде нее — изысканные маленькие штучки, со вдумчивым взглядом и милой улыбкой — умудряются стать чьей-то примитивно влажной фантазией. Он не уверен в какой момент жгучее чувство собственничества завладевает им. Возможно, когда он заслушался ее смехом в баре. Или когда разглядывал ее в лифте, а замкнутое пространство быстро нагревалось от невысказанных вопросов. Но, скорее всего, это происходит, когда он впервые заметил, как она отчаянно вцепляется в простыни, извиваясь от его прикосновений. Ее взгляд — лихорадочный и безжалостный. Вгрызающийся в его нутро, вскрывающий уязвимость. Ему необходимо просто трахнуть ее прямо сейчас. Быстро, глубоко, оставляя отпечатки ладоней на округлых ягодицах и шепча бессмысленную грязь на ухо. Чтобы от этих слов краска расползалась по ее груди, шее и лицу. Чтобы она ненавидела, до какой степени это хорошо. Чтобы он стал ее постыдным секретом. Он не знает, на что здесь ещё рассчитывать. *** Она прогибается в пояснице и чуть приподнимается, чтобы снять напряжение с рук. Ловит отражение в зеркале напротив: разве это могут быть они? Эта языческая богиня чувственности, млеющая в объятиях плейбоя, будто сошедшего с кадров фильмов классического Голливуда? Губы легонько щекочут ее чувствительное ухо. Торс плотно прижимается к ее разгоряченной спине. Руки вокруг груди, перекатывая болезненно напряжённые соски между пальцами. Его член непрестанно скользит по ее мокрым складкам, и этого почти достаточно, чтобы снова заставить ее кончить. Почти. — Ну, же… — нетерпеливо шепчет она, откидываясь назад и поворачивая голову. Оставляет короткие, шумные поцелуи вдоль линии челюсти… В следующее мгновение он наконец направляет себя внутрь нее, и они синхроннно стонут. Вибрации в его горле отдаются у нее на губах… *** Его темп безжалостный и беспорядочный. Но она, похоже не возражает, и сама движется навстречу толчкам, издавая все эти вкусные звуки. Он поднимает взгляд вперед — и попадает в ловушку. Их взгляды встречаются в зеркале. Ее распухшие губы тут же расплываются в улыбке, будто она знает наверняка, насколько его поимела. А потом вдруг по лицу пробегает судорога, рот изгибается в форме совершенно идеального «о», и она резко выгибается, как кошка, и насаживается на его член до упора. Совершенно бесстыдно, она мухлюет в этой гонке за удовольствием, и теперь сжимается вокруг него, безуспешно пытаясь задушить свои крики. *** Она не возражает, когда он переворачивает их, подминает ее под себя, преследуя собственный оргазм. На секунду думает, что было бы заманчиво оседлать его в следующий раз... Которого, кончено, не будет. Он низко стонет, изливается ей живот. А потом обвивает ее руками в самом странном подобии уютного объятия. Машинально гладит по хрупким плечам и шепчет что-то, уткнувшись лицом в расстрелянные волосы. — Охуенно красивая... В под сердцем что-то быстро вспыхивает, обжигает и гаснет. Блядь. *** Наутро ее постель пустая и похожа на поле после боя. В воздухе витает запаха ее сигарет, которые они оба курили после второго рануда. Очень сомнительно, что это вообще разрешено делать под этой крышей. Новый день в Городе Ангелов — полный солнца и суеты — приветствует ее. Нет никаких сожалений. Они выжали из этого опыта по максимуму, любопытство удовлетворено, и гештальт закрыт... ...Она хладнокровно замазывает алые отметины на молочно-белой шее и наконец-то сама начинает в это верить.