***
Донхёк залпом допивает свою колу и с кислым видом протягивает Джемину пустой стакан, предварительно открутив крышку с трубочкой. Тот дрожащими руками хватается за подачку и тут же роняет туда лицо, чтобы выблевать всё, что не по душе вывернутому наизнанку желудку. – Как ты вообще додумался идти учиться на врача, если тебя тошнит от одного только вида крови? Не в силах произнести ни слова, Джемин показывает средний палец и наклоняет голову ниже. Донхёк вздыхает и жмурится, подставляя лицо под первые тёплые лучи весеннего солнца. То, что рядом с ним зеленеет и цветёт человек, совершенно не портит ему настроения и не отвлекает от долгожданного пятнадцатиминутного отдыха у фонтана на территории больницы. За целый день он уже привык к тому, что каждый короткий перерыв Джемин даёт волю организму после нескольких часов воистину героического самообладания в отделении скорой помощи. Бедняга стойко выдержал вид семи пациентов с ожогами, двоих – с ножевыми ранениями и одного – с открытым переломом, заработанным во время футбольного матча. Могло быть и хуже, но Джемину и этого всего хватает вдоволь, чтобы тренировать силу воли и учиться контролировать свои рвотные рефлексы. – Видел вчера Джено, – гундосит он в картонный стаканчик. – Выглядел не очень. – Не очень выглядишь сейчас ты, я бы сказал даже, что отвратительно. И я понимаю, что ты моя поддержка и опора, лучшая подружка, я приму тебя любым и дальше по списку, но не мог бы ты сначала ополоснуть рот, а потом уже говорить о моих проблемах? – Я тебя ненавижу. – Я тебя тоже очень люблю. – Ладно, схожу в туалет умоюсь и вернусь. Купи мне пока крепкий кофе без молока, ладно? Только не из автомата. В кофейне через дорогу классный. – Окей. Выходя за ворота и терпеливо дожидаясь зелёного света для пешеходов, Донхёк даже представить не может, что день из относительно хорошего совсем скоро превратится в один из самых худших в его жизни. Он совершенно спокойно шагает по переходу, дёргает дверь кафе, где его встречает перелив металлических трубочек над входом и приветливая девушка-бариста, мурлычет себе под нос песню Майкла Джексона и собирается уже оплатить заказ, когда за спиной раздаётся странный хлопок и визг тормозов автомобиля. Сигнал, снова визг, ещё сигнал, и дикий крик какой-то женщины. Плач напуганного ребёнка. Пугающая тишина. Донхёк выбегает из кофейни быстрее пули и несётся влево по тротуару, где, словно завороженные, собрались несколько человек и держат у ртов ладони. На проезжей части лежит какой-то худощавый мальчишка в чёрной куртке и светлых штанах. Его неторопливо объезжают. Вокруг головы пострадавшего стремительно расползается лужа крови, а валяющийся неподалёку мятый мотоцикл не оставляет ни капли сомнений в том, что произошло. Кто-то сетует на то, что ремонт машины, с которой парень столкнулся, влетит кому-то в копеечку, и волосы на голове Донхёка буквально встают дыбом. Он задыхается, когда кричит: – С ума сошли стоять и на него таращиться? Срочно нужна помощь, эй! Отойдите, я доктор. Дальше – размытые движения, громкие гудки, лица, кровь на руках и бешено колотящееся сердце. Никакой Донхёк не врач, ему учиться и учиться. Он успевает нащупать пульс, убедиться, что человек ещё жив, и оттащить парня подальше от недовольно сигналящих лихих водителей, опаздывающих по каким-то настолько важным делам, что готовы переехать и без того раненого. Прибегают настоящие медики с носилками, осторожно укладывают пациента и уносят. Всё происходит словно за секунды, и одновременно с тем – как будто тянется несколько лет. Время сбивается с ритма, голова кругом, кто-то хватает Донхёка за плечо и просит не волноваться, ведь всё будет хорошо. Если бы. Несколько часов спустя кофе Донхёку приносит Джемин. Они долго сидят на остановке в двух кварталах от места произошедшего, пропускают, наверное, с десяток автобусов, пока не темнеет и не холодает окончательно. Крепкий чёрный кофе, без молока и без сахара, греет ладони, но внутри по-прежнему изморозь, мерзко и стыло. – Профессор сказал, что парень боролся до последнего, – тихо говорит Джемин. Он чувствует, что должен что-то сказать, но, наверное, впервые за свои двадцать с хвостиком не знает, что именно. – Если винишь себя в чём-то, то не стоит. Его не смогли спасти четыре врача, ты же вообще был просто случайным свидетелем. – Тогда если не мне, то им себя надо винить? – хрипит в ответ Донхёк. – Нет. – Джемин чувствует себя виноватым. – Прости, лучше бы я молчал и не делал хуже. – Я в порядке, расслабься. Просто... Представляешь, сколько надежд мы не сможем оправдать в будущем? – Богов среди людей не бывает, Хёк, ты должен это понимать. – Я понимаю. Но легче от этого не становится. Он был чьим-то сыном. Братом. Любимым человеком, наверное. Он был не намного старше нас с тобой. И его больше нет. А мы ещё здесь. Донхёк очень долго не хочет возвращаться домой. Он провожает Джемина, покупает ещё один двойной эспрессо и долго бродит по улицам. Ноги сами несут его к тому дому, где они с Джено снимали квартиру. Несмотря ни на что, этот район, эти стены, двери и ступеньки навсегда будут ассоциироваться с чем-то хорошим, тёплым, родным, успокаивающим, поэтому он долго стоит, прислонившись лбом к почтовому ящику с цифрой «178». Лишь несколько минут спустя он замечает оставленное сверху письмо, подписанное его именем. Руки едва слушаются, но Донхёк открывает конверт и долго пялится в неприветливые строчки. Парень хмурится, комкает послание, а потом опускает в ящик новое на вырванном из записной книжки листке, затолкав в щель ещё и ярко-розовый дождевик из Парижа, который всегда носит с собой на всякий случай. – Две тысячи двадцатый, говоришь? – бормочет себе под нос. – Тогда это тебе пригодится. «Первого апреля днём будет жуткая гроза, хотя утром на небе ты не увидишь ни тучки. Лучшая шутка природы на моей памяти, я тогда страшно промок и заболел. И если ты смотришь ‘Прыжок с обрыва’, то в последней серии Со Тэгуна застрелят, а второй сезон отменят, и никто так и не узнает, кто именно это сделал». Уже дома Донхёк, завернувшись в холодное одеяло, плачет до самого утра.***
«Ебать, ты что, правда, из будущего? 01.04.2020». «А ты, правда, отстаёшь в развитии на два года? 03.04.2022». «Отвали. Не поверю, пока не увижу ‘Бэтмена’ с Паттинсоном. 03.04.2020». «Вот, пожалуйста. Но я обещал Джемину вернуть диск через пару дней. 05.04.2022». «Ебать... 06.04.2020».***
Марк не большой почитатель ночных клубов. Точнее, он их вообще не любит, потому что, во-первых, там дорого, а во-вторых – дико скучно. Здорово раз-два в год собираться с друзьями и отмечать чей-то день рождения, но чтобы каждые выходные напиваться до бессознательного состояния и считать это отличным вариантом отдохнуть... Нет, спасибо, а можно что-нибудь более продуктивное? Марк пришёл сюда только для того, чтобы выполнить просьбу Донхёка. В очередном письме тот посетовал, что когда-то забыл очень важную для него вещь. Помнил день, где именно сидел и примерно когда ушёл, навсегда распрощавшись с любимой книгой, забытой на кожаном диване. Сказал ориентироваться на шумное сборище, во главе которого громче всех будет орать парень с голубыми волосами, и Марк, скромно попивая своё пиво у барной стойки, сразу же замечает нужную ему голову. Помимо ярких волос, у заводилы ещё и довольно броская, привлекательная внешность, но обладателя широкой улыбки зовут не Донхёк, а: – Джемин, идёшь танцевать? – За белоснежную футболку парня хватаются сразу две девушки и заливисто смеются. – Без тебя скучно. – Идите пока сами. Чуть позже подойду, сначала попробую растрясти Хёка. – Джемин перекрикивает музыку, забирает у бармена набор шотов и возвращается к столику их весёлой студенческой компании неподалёку. Марк провожает его, пошатывающегося, взглядом. Вдруг становится как-то до жути волнительно и страшно. Как будто он подглядывает, ворует чужие воспоминания, впечатления. Словно не имеет права здесь находиться, и сердцу вовсе не обязательно ухать в пятки, как только Джемин садится рядом со своим смуглым другом и шутливо щипает того за чуть пухлую щёку. Донхёк не должен был быть таким красивым, он не имеет права. Никто не предупреждал, что его высветленные, медового оттенка волосы вьются, закрывая лоб, а россыпь родинок на лице делают и вовсе похожим на какого-то персонажа из мультфильма про лето, пробежки к реке и пшеничные поля. Если честно, Марк ожидал увидеть какого-то тощего заучку в прыщах, но никак не давиться алкоголем, замечая на Донхёке чёрную рубашку с расстёгнутыми верхними пуговицами. Такие не читают в клубах книги, они их в принципе должны игнорировать, предпочитая на завтрак, обед и ужин разбитые сердечки наивных девочек. Марк не девочка, он очень хочет ныть, поэтому поправляет очки на переносице и делает глубокий-глубокий вдох. Выдох. Ещё никогда прежде Марк не чувствовал себя больным на всю голову сталкером, наблюдая за каждым движением незнакомого ему, по сути, человека. Вот Донхёк ерошит на макушке волосы, запрокидывает голову, смеётся, отбивается от объятий Джемина, явно ноя, что никуда не пойдёт. В итоге, он всё же поддаётся на уговоры и встаёт из-за стола, и тогда Марк не смотрит на его ноги в белых джинсах, нет, в каком интересном порядке выстроены бутылки за спиной бармена! Затылок взмокает за секунды. Марк подпирает подбородок ладонью. Думает о том, как же глупо будет сейчас подойти к Донхёку и с улыбкой попросить не забывать свою книгу. Что тогда? Сработает эффект бабочки, жизнь пойдёт по другому сценарию, и Марк из будущего превратится в кучку звёздной пыли, которую никто даже не развеет по ветру? Это так странно. Быть знакомым с кем-то, но в то же время – оставаться совершенно далёкими, без единой точки соприкосновения. Джемин снова у бара, снова просит сделать ему десяток шотов и даже выбивает скидку какой-то очень удачной шуткой и фирменной обворожительной улыбкой. Рядом с ним пытается отдышаться миловидная девочка и спрашивает: – Неужели Джено наконец-то решился открыть рот? Как можно было столько лет тормозить? Джемин пожимает плечами: – Не забывай, что они выросли вместе. Это только в кино многолетняя дружба относительно безболезненно перетекает в отношения. Марк нехотя прислушивается к чужому разговору. Девушка грустно улыбается, глядя куда-то перед собой, а затем аж подпрыгивает на месте: – Ой, смотри, они реально уходят вдвоём! – Хах, не верю своим глазам! Марк своим – тоже. Он видит, как его недодруга по переписке за руку уводит какой-то высокий парень довольно крепкого телосложения. Хочется вскочить и догнать, но на лице Донхёка такая глупая счастливая улыбка, что Марк буквально прирастает ногами к полу и не может пошевелиться. Он здесь только для того, чтобы забрать книгу и вернуть её владельцу через два года, не более. Становится необоснованно обидно и грустно, и это в корне неправильно. Потом Марк курит на парковке, сидя на мотоцикле, и долго не решается провернуть ключ. Он забрал забытую Донхёком книгу, и это оказались «Сумерки» в мягком переплёте. Самое обычное издание, без авторского автографа, зато вдоль и поперёк разрисованное разноцветными ручками. Читающий обводил целые диалоги, делал пометки на полях и даже делал небольшие зарисовки по сюжету на свободных от машинного текста страницах. В самом первом письме Донхёк писал, что расстался с девушкой, и что-то подсказывает, что эта была маленькая ложь. Забавно, как он поспешил довериться человеку, с которым наверняка даже никогда бы и не встретится. Или в этом и суть? Написал и про любимого человека, и про то, что волнуется из-за практики в больнице, позаботился о белках. Он открытый, без двойного дна, не боится боли и последствий, ко всему относится просто и с улыбкой. Читает девчачьи романы в ночных клубах и не стесняется этого. Марк ничего не может с собой поделать – он завидует этой слепящей искренности и крепче сжимает в пальцах мятые страницы.***
«Знаешь, я тоже не умею писать письма. Раньше пытался ваять стихи, но, кроме как «пытался ваять», по-другому результат и не опишешь. Мечтал стать автором песен, поругался из-за этого с отцом, когда стал вопрос, куда идти учиться после школы. Папа, как и дедушка, как и папа дедушки раньше, занимается тепличными цветами, Тэёну – моему старшему брату – это тоже безумно нравится, но я никогда не видел себя весёлым фермером. Или как это правильно называется. Озорным садоводом? Я не смог получить стипендию, чтобы учиться музыке, поэтому пришлось стиснуть зубы и грызть финансовый гранит там, где мне оплатили контракт. Я хорошо учился. Сын из меня паршивый, но хотя бы немного ответственный и немного благодарный. Относительно, конечно. Сейчас я уже работаю, и мне даже нравится то, чем я занимаюсь. Начинаю думать, что отец, возможно, был прав, когда говорил, что музыкой сыт не будешь, и не всем дано быть особенными и знаменитыми. Я явно не из таких, даже если в перспективе. Не знаю, зачем это тебе пишу. Просто? Сегодня я видел тебя и решил, что ты похож на человека, который умеет слушать и слышать, поэтому вот... Надеюсь, ты сожжёшь это письмо, как только прочитаешь, и забудешь то, что видел. Или если порвёшь и выкинешь уже на первом абзаце, то я не обижусь. На самом деле, я хотел сказать, что брать с собой книги в места, где принято танцевать и веселиться, – тот ещё анекдот. Я такого ещё не видел, но должен признать, что это было в какой-то степени мило. А друг твой вообще оторванный. Никогда не был знаком с человеком, способным проглотить такое количество самых разных коктейлей и остаться самым вменяемым из всех, вызвав под конец веселья каждому такси, назвав без запинки адреса и уехав домой на велосипеде. Передай моё уважение при случае. Вы оба забавные, ха. А ты, к тому же, красивый. Полароидные карточки, вложенные в книгу... Это твоя сестра? Я не обижусь, если не ответишь. В любом случае, рад был помочь. P.S. На стоянке за тем самым клубом оставил тебе привет. Оцени, если будешь пробегать мимо. Марк Ли, 08.04.2020».***
«Дорогой Марк. Сегодня насёрчил в интернете, что принято начинать именно так. Ещё поисковик предложил структуры писем на английском и немецком, но тут я не силён, поэтому не собирался и не буду в такое даже макаться. Ещё думал попросить у тебя номер телефона, вдруг такой вариант сработает, и мы сможем созвониться? Или ты мне на электронную почту напишешь, и я в спаме найду несколько заголовков двухлетней давности? Хотя, если дело именно в почтовом ящике, то ничего не получится. Честно говоря, я и пробовать не сильно хочу. Бумажные письма как-то забавнее, что ли. Интересно так, с налётом романтики прошлых веков. Как будто мы из разных стран, и почта стабильно доходит раз в пятилетку. Видел твой так называемый привет. Знаешь, не обязательно было оставлять под корявым «Эдвард Каллен сексуален» свои инициалы, по тебе сразу понятно, что ты из вампирской тимы. Сколько тебе лет, напомни? В двадцать два ещё реально кто-то пишет баллончиками на кирпичных стенах, чтобы впечатлить? Акела промахнулся, короче, мне всегда больше нравился Джейкоб. И что это ещё за «но ты всё равно лучше» постскриптумом возле бордюра? Ну конечно, я лучше, незачем было писать очевидное. Моя сестра умерла в июле девятнадцатого. Она долго и тяжело болела, и в последнюю свою ночь улыбалась во сне, как будто наконец-то освободилась. Или, может, это я себя так всегда утешал, чтобы смочь её отпустить, не знаю. На фотографиях она. Она любила кататься на колесе обозрения, ландыши и читать книги, которые я ей всегда покупал, какие бы она ни попросила. Ты вернул мне не мою, а её любимую, так что спасибо тебе за это. Ты не представляешь, как и сколько я себя винил, когда не мог найти эти самые «Сумерки» на следующий после вечеринки день. Ещё хочу сказать, что, надеюсь, ты продолжаешь заниматься музыкой. Почему-то могу с лёгкостью представить у тебя дома гитару возле кровати и какой-то журнальный столик, на котором валяются десятки черновиков. Ты редко к ним прикасаешься, и каждый раз психуешь, когда не получается с первого раза, ведь так? Однажды получится, я уверен, поэтому искренне желаю тебе сил и настроения продолжать снова и снова. Ты сможешь, Марк Ли, всегда пишущий сначала своё имя, а потом уже фамилию, файтин! P.S. Решил подкинуть тебе несколько журналов и газет из будущего. Тут пишут про новые фильмы и музыкальные альбомы, надеюсь, тебе понравится. P.P.S. А как выглядишь ты? Ли Донхёк, 12.04.2022».***
– В смысле, прогуляться с тобой в эту субботу, и тогда узнаю? Как ты себе это представляешь, можно узнать? Тем не менее, ворчит Донхёк уже после того, как одолжил у Джемина на день велосипед. Он бодро крутит педали, иногда останавливается, сверяясь с маршрутом, указанным в письме, и не перестаёт деланно возмущаться себе под нос, хотя – страшно признаться! – затея Марка ему всё же нравится. Спустя пятнадцать минут велопрогулки Донхёк наконец-то находит место с одной из фотографий, которые сделаны были специально для него. На снимке Марка в парковом пруду ещё нет толстобоких уток, возню которых наблюдает сейчас его далёкий друг из две тысячи двадцать второго, поэтому Донхёк щёлкает кнопкой своего старенького фотоаппарата. Некоторое время он машет карточкой, дожидаясь, когда картинка проявится, и сразу же пишет на обороте: «Привет из будущего номер раз. Фонтан уже не работает, видишь?». На месте котлована – красивый торговый центр, на фоне которого Донхёк делает селфи. Магнолия на одном из дорожных перекрёстков, к сожалению, высохла, и её год назад срубили. Теперь здесь всего-навсего урна для мусора, доказательство чего Донхёк тоже фотографирует. Он тратит около трёх часов, чтобы найти все места в городе, которые ему загадал Марк, и показать, какие изменения произошли с ними за два года, и ни разу не жалеет о потраченном времени. Самая последняя из пронумерованных фотографий – рука с зажатой в ней бутылкой из-под вина на фоне красивого трёхэтажного дома. Когда Донхёк находит это замысловатое послание в каких-то кустах в частном секторе, то чувствует себя радостным малоимущим, нашедшим сокровище, которое можно сдать в пункт приёма стеклотары и сказочно разбогатеть. Но вместо этого он разбивает бутылку, чтобы достать оттуда клочок бумаги, осторожно собирает стеклянные осколки в пакет, который специально взял с собой, и нетерпеливо разворачивает пожелтевшее письмо. Донхёк наивно полагал, что это будет фотография какого-то маньяка за пятьдесят, и на этом романтичная история, не подвластная законам времени, закончится, однако написанные там девять слов вгоняют его сначала в ступор, потом в краску, и из состояния временного оцепенения парень выходит с нервными взмахами руками и криками: – Идиот! Дурак! Ужас! Он собирается вскочить на велосипед и позорно сбежать, но вместе с запиской на землю падает крошечный флэш-накопитель, и тут уже любопытство бесконтрольно берёт верх. Донхёк поднимает и долго вертит в руке кусочек пластика, корит себя за доверчивость и опрометчивость, а потом всё же садится на газон, достаёт из рюкзака планшет и устанавливает карту памяти. Он посмотрит только одним глазком, и всё. После этого никаких писем, никаких марков, только спокойная и размеренная жизнь без чудес. – Если там какой-то вирус, клянусь, я уничтожу всё, что ты любишь. Видеофайл длиной в одиннадцать минут смущает. Если это какое-то порно, то будет не очень смешно. Донхёк вздыхает и самому себе признаётся, что такие шуточки не в стиле Марка. Он задерживает дыхание и запускает проигрыватель. Небо темнеет, на город опускаются сумерки, но ёжится Донхёк не от прохладных порывов ветра, а от хриплого голоса в наушниках: – Привет, это я, эм, Марк. – И неловко чешет висок. Марк – жилистое взъерошенное недоразумение в безрукавке, сидящее в обнимку с гитарой на кровати при свете настольной лампы. Даже в полумраке комнаты заметны его острые скулы, огромные глаза за линзами круглых очков и полуулыбка на аккуратных губах, которые кажутся крайне привлекательными. Донхёку приходится перемотать видео назад, потому что засмотрелся на ключицы и пропустил мимо ушей то, что Марк говорит на записи в самом начале. – Заморочку с фотографиями мне подкинул Джехён. Он, э-э, друг моего старшего брата и пишет статьи для одного крупного женского журнала, поэтому в журналистской голове всегда тонна каких-то клёвых идей, и я попросил совета, и... – Несколько раз бьёт себя по щекам. – О боже, я не имел в виду, что тебе должны нравиться женские журналы и фишки оттуда, если что, просто Джехён... Он... Так, ладно, проехали! Я не буду это перезаписывать в шестой раз. Не сдержавшись, Донхёк прыскает в кулак. Марк говорит, что это интересно: отправлять послания в будущее. И если Донхёк не найдёт эту бутылку, то «надеюсь, что дежурный уборщик улицы не сочтёт меня за психопата». «Хотя это должно довольно мило выглядеть со стороны, ведь я тут тебе сыграть, вообще-то, решил». Марк смотрит себе под ноги и говорит, что ему очень жаль, что Донхёк когда-то остался один. – Если тебе будет грустно когда-то, то пиши мне, ладно? К слову, ты прав, и черновиков у меня действительно хренова туча. Они вон там, за моей спиной, видишь? Всё довольно бестолковое и незапоминающееся, поэтому я запишу тебе чуть-чуть Маккартни. Точнее, попробую сыграть и спеть, да. Кхем. Не подумай ничего, мне просто нравится эта песня, да. Окей? Окей. После этого он настраивает гитару, а дальше: – I’m very sure. This never happened to me before. Голос у Марка чуть сиплый, мягкий, и кажется, что тебя заворачивают в тёплое одеяло, угощают вкусным чаем и конфетами из вкусного чёрного шоколада с орешками. Донхёк одной рукой обнимает себя за плечи и глупо-глупо улыбается в экран, на котором горе-музыкант взмахивает грифом и опрокидывает телефон; конец записи. Он ужасно неловкий, этот Марк Ли, но дико смешной и заразительно хихикает. И совсем немного – очаровательный. Совсем немного. Самую капельку. Донхёк пересматривает видеозапись четыре раза и столько же – перечитывает записку: «Сходишь со мной в 2022 на свидание? Я подожду».***
«Прости, что так долго не писал, неделя была сумасшедшая. Я спал за всё это время от силы часов двенадцать. Если бы знал, что шутки про зомби-студентов с медицинского факультета – далеко не шутки, то вряд ли бы поступал на врачебное дело. Ладно, вру, всё равно бы поступал, но хотя бы без ложных надежд и ожиданий. Если честно, я больше устаю от блюющего Джемина, чем от всего остального. Он, конечно, уже реже это делает, привыкает потихоньку, но за кофе всё ещё меня посылает. Подозреваю, что мною пользуются, но пока молчу. Потом ему припомню, когда будет удобный момент, всегда так делаю. Почему ты не записал свою песню? Мне было бы интересно. Знаешь, ты выглядишь как человек, который посвящал бы стихи даже своим любимым хомячкам и черепашкам. Не в обиду! Просто твоё гнездо на голове, очки и сгорбленность – явные признаки творческого человека. Не вижу тебя в финансах, хоть убей, а вот в какой-нибудь студии – запросто. У тебя очень красивый голос. Я бы даже сказал, что чувственный, но это будет звучать уж слишком интимно-агрессивно. Упс, я всё-таки это написал, какая (не)жалость. Можно я побуду немного эгоистом и попрошу, чтобы ты вот такой, мятый и домашний, пел только для меня? Пожалуйста? Кажется, у меня закрываются глаза, и я начинаю бредить, не обращай внимания. Я нашёл все места, которые ты сфотографировал, вкладываю в конверт, помимо этих каракуль, полный отчёт с полевыми заметками на обратной стороне полароидов. Обязательно оцени, какой я внимательный и остроумный. Кстати, о птичках. Мне кажется, или ты всё же прикарманил часть снимков из книги? Мне почему-то казалось, что их там было намного больше. Хорошо, не часть, но одного, где я вымазан в торте, точно не хватает. Собираюсь проспать ближайшие сутки, а когда проснусь, то хочу увидеть в почтовом ящике подробный план. Если ты спросишь, какой план, то я тебя убью. P.S. Ты правда будешь ждать два года?.. Ли Донхёк, 25.04.2022».***
«Ну, мы могли бы сходить в кино. Это жутко банально, да? Что думаешь о том, чтобы подняться на гору? Не подумай, что я о кэмпинге и о ночёвке в палатке, этот вариант можно приберечь для следующего раза. Но было бы здорово днём где-то пообедать, немного прогуляться по центру города, а потом двинуть покорять лесистую вершину. Посмотреть на закат с красивой площадки. Нужно будет не забыть спрей от комаров, достаточное количество воды и какие-то злаковые батончики. Обратно можно будет спуститься уже на фуникулёре. Найдём какой-нибудь уличный ресторанчик и наедимся вредной еды до отвала. Очень люблю осьминожек и курочку в панировке, а ты? Мне кажется, такой план звучит неплохо. Нет смысла расписывать всё до мелочей – прелесть всегда в импровизации, иначе будет уже неинтересно. Я тут подумал, что дело наверняка в твоём (нашем?) почтовом ящике. Но почему магия сработала именно сейчас и с нами – та ещё загадка. Несправедливое какое-то волшебство, получается, жестокое. С другой стороны, если бы мы встретились при банальных обстоятельствах, то высока вероятность, что разминулись бы, даже не посмотрев друг на друга. А тут вот как интересно получается! Сегодня мне звонил Джехён, спрашивал про тебя. До сих пор не понимаю, как так вышло, что брату я до сих пор не хочу ничего рассказывать, боясь показаться сумасшедшим, а ему выпалил всё почти что сразу. Он так спокойно и серьёзно ко всему отнёсся, но мне до сих пор боязно, что однажды он вызовет санитаров. Или, что хуже, сам нагрянет в одежде санитара и начнёт трамбовать меня в смирительную рубашку... Я хочу попробовать тебя встретить. Я готов тебя подождать. Давай договоримся, что я буду в том парке с утками первого мая в полдень? Ты можешь прийти туда, если захочешь, можешь – нет, я пойму. В любом случае, спасибо за прогулку, за фотографии и красивых тебе сегодня снов. Марк Ли, 26.04.2020».***
Следующие несколько дней Марк не может найти себе места. Он даже получает выговор на работе от старшего менеджера за невнимательность. Живёт от утра до вечера, от вечера и до утра, когда отправляет письма и забирает новые. Болтает с Донхёком о том, что нравится, какие люди находятся с ними рядом, о семье, бывших и мелких бытовых проблемах. И немного пугается, когда выбирая соевое молоко в магазине, берёт не то, что привык, а о котором ему буквально вчера писали. Засыпать с каждым разом становится сложнее, синяки под глазами – глубже. В один из обеденных перерывов Марк договаривается перекусить вместе с Тэёном, который моментально хватает брата за кисть и с волнением заглядывает в глаза: – У тебя кто-то появился? – К счастью, свой кофе, который Марк пил на ходу, младший выплёвывает на клумбу, а не ему в лицо. – С ума сошёл? – Отмахивается и первым заходит в кафе решительным шагом, сердито бросив полупустой стаканчик в урну. Тэён театральному возмущению, конечно же, не верит. Отношения с братом у них хорошие, они с Марком часто и доверительно общаются, поэтому перемены во внешнем виде говорят о многом. Для начала, Марк постоянно увиливал от рабочего дресс-кода, предпочитая строгим костюмам более лёгкие офисные варианты в виде пиджака поверх водолазки и любимых чёрных джинсовых штанов. Теперь же он одет хоть и немного мято, но довольно представительно. Ещё и оправу очков сменил. Во-вторых – постоянно бегающий взгляд, как будто надеется увидеть кого-то в толпе. – Я послушал твою новую песню, которую ты выложил. И отец тоже. Палочки Марка замирают над тарелкой на несколько секунд, прежде чем он продолжает так же суетливо, как и обычно, кушать. – И что сказал старик? – Что ему понравилось. – Что? Вздох. – Марк, прошло больше года. Ты до сих пор сердишься на то, что он сказал на твоём выпускном? – Ну, знаешь, как-то сложно отойти от его радостного вида и слов а-ля «какое счастье, что ты не в ветреную мать пошёл, а то тоже бы укатил в Штаты в погоне за абстрактной мечтой, а твоей семье перебивайся». А, забыл. «У гнилого фрукта не всегда дрянное семя». – На забывай, что ты ему ляпнул в ответ. – Тэён тихо смеётся, ссора и правда была фееричной. – Я не раз говорил с ним о тебе, мы тоже ругались, и в кое-каких вопросах мне всё же удалось изменить его мнение. – В вопросах Джехёна тоже? – беззлобно ехидничает Марк, за что получает ложкой по лбу. – Ауч! Марку стыдно, что он не оправдывает доверия, не может ответить на заботу Тэёна элементарной искренностью. Они вместе обедают, обсуждают новости, политику и цены на любимые пирожные – очень важная и болезненная для Тэёна тема, – а потом Марк не выдерживает и выпаливает на одном дыхании: – Ты поверишь, если я скажу, что попал во временную петлю и общаюсь с человеком из будущего, который жил в моей квартире? Выражение лица Тэёна сложно описать словами. Он не Джехён и не умеет контролировать каждый мускул. Если тот только выгнул одну бровь и выдал многозначительное: «Ты не представляешь, что я каждый день слышу в редакции, твои слова звучат ещё относительно разумно», то Тэён.... Тэён маленькими глотками допил свою минералку, отложил тарелку в сторону, побил себя по щекам и полушёпотом спросил: – Это серьёзно? – Ты видишь на мне красный поролоновый нос? – Нет, я про того человека. У вас с ним серьёзно? – О боже, хён! Марк и сам готов записать себя в сумасшедшие. Как можно испытывать симпатию к человеку, которого видел всего раз в жизни? Да, наблюдал за ним довольно долго, слышал его смех, видел его улыбку. Писал для него письма, песню, получил в ответ понимание, слова поддержки. Осуществил сумасшедшую идею с фотографиями из прошлого-будущего, много шутил и... Разве это серьёзно? Разве нет? Марк не знает. Он только понимает, что может дать ответ своему многолетнему одиночеству: в его жизни не было Донхёка. Возможно, он донельзя глупый, но: – Я надеюсь, что всё получится, – честно отвечает Тэёну и опускает голову. Если сегодня Донхёк всё же пойдёт с ним, будущим, на свидание, то следующих два года станут пыткой. Не будет смысла писать письма, останется только ждать. Он обязательно придумает, чем себя занять. Он сможет, он упрямый. Разговор с Тэёном помогает успокоиться немного, однако Марк оказывается совершенно не готов к письму, которое забирает в тот вечер из ящика. Прежде они с Донхёком подробно обсудили время, место и даже то, во что каждый из них будет одет, ничего не предвещало беды, поэтому короткие предложения бьют довольно больно: «Ты не пришёл. Я прождал восемь часов. Думал, что что-то могло тебя задержать, и ты вот-вот появишься за углом, но нет. Возможно, в будущем у тебя уже есть семья. Жена, ребёнок там. Не думал об этом? Я не злюсь и не обижаюсь. Мы хотели попробовать – попробовали, и ничего не получилось. Надеюсь, через два года ты будешь по-настоящему счастлив. 01.05.2022».***
«Я не знаю, что могло произойти, пожалуйста, давай попробуем ещё раз?». «Думаешь, есть смысл?». «Пожалуйста?». «Это глупо, Марк. Это всё изначально было странно, тупо и глупо». «Не говори так». «Я не говорю с тобой, а всё время пишу, если ты не заметил». «Не злись». «Давай закончим на этом».***
В этом году Донхёку исполняется двадцать четыре. Он сильный и независимый студент интернатуры, у которого две черепахи и очень хорошие друзья, звонящие в двенадцать дня, что для человека после затянувшейся ночной смены равносильно выстрелу из ружья в лоб. Экран телефона получается разблокировать с четвёртого раза, и оттуда доносится до жути бодрое и жизнерадостное: – Ну что? Поехали? – Джемин, скажи честно, на каких наркотиках ты сидишь? – В смысле? – Мы ушли из больницы в одно время, а ты как будто и не работал шестнадцать часов. Куда поехали? Совсем уработался, что ли? Два дня выходных. – А ты забыл? У Джисона сегодня в два открытие студии, мы обещали приехать. – Чёрт... – Давай, приводи себя в порядок, на том свете выспишься. Я заеду за тобой через минут сорок. Ещё полчаса Донхёк досыпает, а потом носится по квартире, словно пчелой в задницу ужаленный, собирая рюкзак и продолжая чистить левой рукой зубы. Джисон – самый младший в их компании детства и заслуживает только лучшего, даже если это просто два хёна-призрака с вымученными, но искренними улыбками, выделяющиеся среди гостей танцевальной студии своим нездорово-зелёным видом. Тем не менее, Донхёк с интересом наблюдает за выступающими. То ли весна в голову ударила, и хорошее настроение появилось из-за запаха цветущих яблонь повсюду, то ли ещё почему. Джисон и его коллеги танцуют соло, показывают общие номера, и Донхёк вполне понимает детей, стоящих впереди него и восторженно улюлюкающих. Чего греха таить, они с Джемином тоже выкрикивают «Ей!», когда надо. Закрадывается мысль сходить на пробное занятие по стрип-пластике ради интереса, но тут включается музыкальная композиция для следующего выступающего, и сердце ухает вниз. Донхёк, даже если бы хотел, не забыл бы этот голос. Он не видит, кто и что танцует, каменеет всем телом и не может, кажется, даже дышать. Марк поёт на английском, и скудный словарный запас Донхёка помогает ему уловить только общий посыл композиции. Этого оказывается достаточно для того, чтобы глаза защипало. Про двухлетнюю ночь, зелёное стекло, сквозь которое смотрят на солнце, и пустые комнаты. Бесцельные шаги, гитарные струны вокруг шеи и одни и те же цифры, мелькающие в разных местах. Про магнолию, которая больше не зацветёт, и кирпичные лабиринты воображаемого города. Это безумно красиво и грустно, и девочка, танцующая контемпорари, очень точно передаёт настроение в движениях. Попросив прощения людей, которых пришлось побеспокоить и сдвинуть с места, Донхёк подбирается ближе к музыкальной установке, где сидит один из друзей Джисона – кажется, его зовут Феликс, – и спрашивает: – Что это за песня? Все аплодируют танцовщице, закончившей свой номер с блеском, в полупоклоне, и слова Феликса почти тонут в этом радостном шуме: – У неё нет названия. Исполнитель не успел его дать, композиция опубликована уже после его смерти. Донхёк готов свалиться в обморок здесь и сейчас и едва находит в себе силы переспросить: – После смерти? – Да. Ты никогда не слышал о Марке? Его на мотоцикле два года назад сбил автобус на смерть. Говорят, это произошло прямо напротив центральной больницы, и всё равно его не смогли спасти. Хорошую музыку писал парень, люблю некоторые его песни. – Феликс... – М-м? – Напомни, какое сегодня число? – Двадцать девятое, а что? Лёгкие горят огнём. Донхёк не слышит ни воплей Джемина, ни возмущающихся ему вслед пешеходов, пока бежит. Дышать невозможно, перед глазами стоит мокрая пелена, но он всё равно продолжает нестись в известном ему одному направлении. Где-то через четыре квартала здравый смысл берёт верх, и парень вызывает такси. Как бы ему ни хотелось сейчас кричать и даже выть от бессилия, нужно сдерживаться, нужно думать головой, нужно успеть. Марк не пришёл тогда, не потому что не захотел, а потому что не смог. И Донхёк знает, по какой причине. Он был там. Проклинал слабый желудок Джемина, заказывал кофе, а потом выбегал на проезжую часть и молился всем известным богам за жизнь того, кого держал в окровавленных руках. Он не имел права обижаться на сорванное свидание, он должен был... Он не знал. Донхёк вылетает из автомобиля пулей, едва тот притормаживает у нужного дома, а потом дрожащими руками принимается перебирать содержимое сумки. У него нет с собой бумаги, поэтому вместо красивого конверта – чехол-накладка для телефона яркого жёлтого цвета, который он не жалеет и размашисто пишет на мягком силиконе, глотая слёзы: «Я знаю, куда ты сегодня собрался ехать. Пожалуйста, не иди туда. Пожалуйста. Пожалуйста, Марк, я тебя умоляю. Подожди ещё немного. Никакого мотоцикла, никакой больницы. Я приду к озеру через два года и буду ждать хоть сутки. Только, прошу, останься сегодня дома. Пож 29 не над». Пожалуйста, не надо.***
Когда риелтор спросил, почему Марк уезжает, ведь ему очень нравилась квартира, то получил в ответ крайне странное: – Почтовый ящик не устроил. Ким Доён был настолько ошеломлён такой несуразной причиной, что даже не заметил отбитого кусочка двери ванной у самой ручки и ничего не сказал про коробку, нарочно забытую на антресоли. Тэён же сердито пробурчал, что в следующий очередной переезд бесплатно грузчиком работать не будет, отправит Джехёна, и дальше молча таскал фикусы. – Он скоро сюда заедет, хён, понимаешь? Так должно быть. Я должен уехать. – Тэён сделал вид, что понял, Марк тихонько вздохнул. Жизнь продолжалась. Было много работы, цвела липа, хотелось продать «Нетфликсу» ещё парочку саундтреков, и Марк успешно отвлекался от противного ощущения ненужности, собственной несуразности и нежелания верить в то, что всё получится. Он много ходил пешком, знакомился с новыми людьми и даже завёл собаку – забрал из приюта слепого на один глаз мопса, которого иногда приводил с собой в офис. Даже на двойные свидания соглашался несколько раз, но ничем серьёзным подобное так и не закончилось. Марк скучал. Видел сны, которые обменял бы на любые кошмары, писал тексты, которые трогали слушателей, но намного больше – его самого, покупал соевое молоко с клубничным вкусом, хотя никогда его особо не любил. Даже пытался выращивать на подоконнике базилик, но фикусы так и остались пределом его садоводческих возможностей. К слову, он помирился с отцом и на выходных часто уезжал за город помогать ему в теплицах. – Ты видел, какое здание отстроили для центральной больницы? А территория там какая огромная? Целый сад с фонтанами и статуями. Аж поболеть недельку захотелось. Муниципалитет не поскупился. – Марк ухватил обрывок разговора в бухгалтерии и не смог не притормозить у стола одного из специалистов. – Центральной? – Ага. – Менеджер кивнул и протянул свой телефон, где была открыта новостная статья. – У них теперь скорая круче, чем в любой частной клинике. – А какое сегодня число? – Двадцать девятое. Ой, Марк, слышал твою новую песню и хочу сказать, что... Ты куда? – Пообедаю где-то в центре, извините! Тогда самообладание Марка разбилось вдребезги, и он, мало о чём думая, вскочил на мотоцикл и поехал туда, где когда-то жил. Нарезая беспокойные круги на стоянке, он позвонил Доёну и спросил, не на месте ли тот случайно. «Да, жилец выезжал вчера, мне вот сдали ключи, и я пока ещё здесь, а что?» – это было достаточно, чтобы Марк сорвался на бег. Донхёка он не застал, но несказанно удивил Доёна, когда уверенно полез на антресоль и стал перебирать какие-то письма, пока не нашёл нужное. «P.S. Завтра у меня первое занятие на базе неотложной помощи центральной больницы, волнуюсь страшно. Пожелайте мне удачи?Ли Донхёк, 28.03.2022». Временную петлю нужно было разорвать, Марк хотел это сделать. Перепрыгивал ступеньки, спускаясь на первый этаж с восьмого, прикидывал кратчайший маршрут до больницы и даже не пытался убедить себя, что поступает глупо. Он хотел увидеть Донхёка, и больше ничего не имело значения. У ровных рядов почтовых ящиков он притормозил больше по привычке, чем намеренно. В этот же момент из лифта вышел Доён с крайне недовольным лицом, и настроение его ещё больше испортилось, когда он заметил – именно он, не Марк – яркое жёлтое пятно в прорези под номером «178». – Опять эти рекламные листо... Что за хрень? Это было два года назад. Сегодня Марк сидит на кованой скамье в парке битый час и размышляет о том, стоит ли верить прогнозу погоды, который обещает дождь, ведь на небе нет ни единой тучки. Эта мысль напоминает ему о чём-то, и он фыркает себе под нос. Однажды он уже так посмеялся, и пришлось щеголять в розовом дождевике, чтобы не заболеть. Марк смотрит на часы и решает подойти ближе к воде, где на специальном насесте нетерпеливо топчутся утки в ожидании угощения. – Извините, ребята, кроме конфет, с собой ничего нет. – Ты разве не знаешь, что животных нельзя кормить сладким? Донхёк стоит рядом и улыбается. Живой, настоящий, такой же красивый, как и... Почти четыре года назад? У него всё тот же оттенок волос, красивые пальцы, в которых сжимает пакет с кормовыми зёрнышками, и он неловко топчется на месте, явно не зная, что сказать. Марк тоже не знает. Только пялится безнаказанно, еле сдерживаясь от желания сгрести в охапку и задушить в объятиях. Обнимает его Донхёк сам. Одной рукой за плечи, сделав несколько нерешительных шагов навстречу, аккуратно пристав на носочки и прошептав на ухо: – Спасибо, что подождал. – Почему ты сказал мне не приезжать тогда? – Всё, что может выдавить из себя Марк. – Почему? – Мне приснился плохой сон. Очень плохой сон. Марк долго вытирает его слёзы рукавами свитера и шутит не очень умные шутки, чтобы поднять настроение. Говорит, что использовать чехол в качестве записной книжки – неординарное и весьма современное решение, может, стоило податься в маркетологи, а не во врачи. Донхёк смеётся в ответ ему куда-то в изгиб шеи и начинает икать. Он не отпускает и, наверное, никогда не захочет. Богов среди людей не бывает, но чудеса иногда действительно случаются.