Сорные травы.

Было жарко. Так жарко, что даже кони не выдерживали злого, палящего солнца, что уж говорить о нас, презренных людях. Малик, на своем любимом бусом коне, которого если мог, всегда выбирал на конюшне Масиафа, напоминал большую собаку, и разве что из пасти язык не высовывал, хотя гавкал на меня с завидной периодичностью. Вот тут я неправильно сел в седле, вот тут не к месту подхлестнул лошадь, а тут вообще капюшон подспустил, пот вытереть. Невиданная же акция непослушания и предательства братства. Альтаир был единственным из нас, кто с честью выдерживал палящий зной, сидя на коне так расслабленно, словно сидел на подушках у фонтана, а не на жестком, потертом седле. У меня же пот тек по спине тонкими, щекочущими струйками и еле успевал впитываться в алый кушак. - Мы успеем вовремя. Не надо мучить лошадей. – Спокойно остановил меня Альтаир, когда я вновь собрался поддать скорости на моей чалой кобылке. – Скоро будет закат, и колодец. Мы отдохнем и с рассветом снова пустимся в путь. - Можем и не успеть, – хрипло каркнул Малик, проверяя свой бурдюк на наполненность, - информаторы точного дня не знают, а значит, мы можем провалить задание. Колодец, говоришь? Колодец это хорошо. - А куда мы едем? И зачем? Куда мы можем не успеть? – Хотя я был квелый от жары, любопытство мое, из-за которого я в детстве часто имел кучу проблем, тут же высунулось наружу, хотя уже не так бодро, как в начале нашего пути. Но брат тогда был хмур и разговаривать со мной отказался, а разговаривая с Альтаиром я всегда смущался, поэтому старался ему не досаждать. – Насколько я понял, мы едем в сторону Иерусалима. – Вновь подал голос я, игнорируя усталое молчание моих спутников. - Да. Там древний храм. Мастер приказал забрать нам одну вещь. Но я уверен, мы там будем не одни, поэтому нам надо беречь силы. И наших коней. – На одном выдохе обрисовал ситуацию Альтаир, забирая чуть вправо от тропинки, по которой мы ехали. – Колодец. Я расседлал наших коняшек и отвел их чуть в сторону, чтобы старшие спокойно развели в рядом стоящем корытце, холодную воду из колодца той водой из бурдюков, притороченных к седлу, что была нагрета солнцем. Жажда – жаждой, но животных горбить, это последнее дело. А мы можем и подождать. Пока лошади пили, мы успели наполнить бурдюки и брат даже немного полил из ведра мне на голову, правда в процессе прочитал мне нотацию о холодной воде и последующих болезнях, но я был все равно счастлив. Жить, после поливки, стало несомненно легче. Ночь мы провели недалеко от колодца, разведя крошечный костерок и подложив под головы седла. Вокруг нас тихо ступали наши стреноженные лошади, словно охраняя наш сон, пока каждый из нас, в свою очередь, охранял нашу общую явь. Ближе к полудню мы были у входа в храм, пройдя мимо огромного количества патрулей тамплиеров. Малик изредка тихо ворчал на их бездарность, и так же тихо внушал мне, что иногда я выгляжу таким же олухом, а то и похуже. И что моя благополучно завершенная, прошлая миссия и последующее повышение в ранге - чистейшей воды удача, которая, как известно, сопутствует дуракам. И что хоть в награду я и был послан на эту миссию, расслабляться не имею права, потому что тут мне с радостью открутят голову, если я сам недостаточно буду ею крутить. Пропрыгав по балкам, мы остановились у входа в крупный зал, откуда раздавались голоса людей, и вдруг мне стало неспокойно. Я оглянулся на хмурого Малика, на Альтаира, все также самоуверенного и невозмутимого, несмотря на то, что он совсем недавно убил невинного человека. Нам говорили не убивать невиновных, это было правило делающее нас не просто убийцами, а клинками, разящими врагов нашего братства. Но я не мог осуждать Альтаира, потому что он был много выше меня во всем. Страх и неуверенность поселились в моей душе, и, наверное, именно поэтому я не смог остановить Альтаира от следующей ошибки. Вот он стоит с нами и Малик, в привычной ему, резкой манере, пытается не то сделать ему внушение, не то запретить, а вот мы уже буквально спархиваем вниз, прямо в пасть к тамплиерам, стоящим внизу. А дальше в моей памяти только потемневшие от гнева глаза брата, стоящий Альтаир, которого схватила несостоявшаяся жертва – Робер де Сабле, помню как мелькнули края одежд зашвырнутого через груду камней Альтаира. Еще помню золотой блеск на периферии моего зрения и метнувшегося туда Малика, мой крик – Беги! – когда я прикрывал его отход и ледяной холод в моей груди, когда меня буквально насадили на меч. Прости меня братик, я подвел тебя. Прощай. Сознание возвращалось, вгрызаясь дикой болью во все тело. Не было сил даже приподнять веки, алое марево было вокруг меня, было внутри меня. - Ух сколько крови! – радостно произнес кто-то высоко надо мной – Смотри-ка, ассасинский выродок то живой. Ну это ненадолго. Мастеру доложи-ка, может он захочет допросить эту паршивую собаку. Надо же, почти двое суток рядом с трупами пролежать и не сдохнуть, живучая тва… Сознание то возвращалось ко мне, то снова ускользало. Я видел себя, то в повозке, окруженной тамплиерами, то на облаке, а рядом была мама и гладила меня по голове, то словно в мое тело впивались тысячи змей, и их яд проникая в мою плоть, делал меня деревянной куклой. А то я видел брата с выколотыми глазами и вываленными из живота внутренностями, лежащими на дороге, и в ту же минуту его же, живого, изо всех сил стискивающего Альтаира в объятиях и бесстыдно для него разводящего свои бедра. Я вновь очнулся, и своими почти ничего не видящими глазами, уставился во что то полотняное над своей головой. Моя горящая в огне голова выдала слово "балдахин" и на этом отказалась со мной работать, а глаза видеть. Кто-то аккуратно напоил меня, но это был не брат, у этого человека были большие, но узкие ладони, а у Малика они были широкие. И он не ругался. Он вообще ничего не говорил, а может я снова потерял сознание и не заметил этого. Следующее мое пробуждение было почти благодатью. Я хорошо видел и хорошо слышал, только не мог и рукой пошевелить от слабости. Тело практически не болело, если конечно не двигаться. Я очень долго лежал на просторной кровати с балдахином. Справа от меня было окно, неплотно прикрытое ставнями, через которые мне на колени падали косые солнечные лучи. Но насладится тишиной мне не дали. В комнату прошмыгнул человек в странной одежде и с корзинкой в руках, в которой позвякивали склянки. А за ним шел проклятый Робер. Жить мне резко расхотелось. У меня не было сил сопротивляться, да и гордость не позволила. Я сверлил глазами Робера, а он с ухмылкой, скрестив руки на груди и оперевшись на стену, разглядывал меня и почти не обращал внимание на доктора, распеленывающего мою грудь и смазывающего рану какой-то отвратительно пахнущей мазью а потом заматывающего ее обратно. Пока доктор, поклонившись моему врагу, который все так же невозмутимо подпирал стенку, не ушел, мы так и не произнесли ни звука. - Думаю, ты уже понял, что ты мой пленник. - Первым нарушил молчание Робер, но так и не дождался от меня ответа. – Выходить из комнаты тебе запрещено, да ты в ближайшее время и не сможешь, но это тебе на будущее. Мы ведь с тобой проведем много приятных и увлекательных минут вместе. На последней фразе Робер улыбнулся мне в лицо зло и широко, демонстрируя неожиданно белые и крепкие зубы. – Так что выздоравливай, у нас с тобой будет очень много разных бесед. – Последнюю фразу он произнес, уже закрывая за собой дверь, переместившись по комнате чудовищно быстро и тихо. Я твердо решил, что этот сын и внук шлюхи, и слова от меня не дождется. Прошло четыре дня. Ко мне приходил доктор, мазал меня какой-то дрянью, а потом поил бульоном. Сначала я отказался пить, надеясь на скорую смерть от истощения, но доктор лишь пожал плечами, обложил мою голову и грудь чистой ветошью, и с неожиданной силой вливая мне в рот этот чертов бульон, как-то хитро ударил меня по глотке, что я против своей воли все проглотил. Два дня меня кормили именно так, но потом, смирившись, я подумал, что если окрепну, то с большей вероятностью найду способ умереть. И желательно не очень мучительно, хотя меня это не остановит. Робера не было, и я был, к своему стыду, рад этим фактом. Наверное я трус. Малик бы ему в рожу плюнул, будь он на моем месте, а я только и могу, что грозно пялится. Затем прошла еще неделя, и мне позволили вставать с постели и делать пару шагов до большого, но узкого стола, который оказался в комнате у стены, вне моего поля зрения, и обратно. А еще чуть позже, мне позволили каждый вечер обмываться влажной ветошью, не задевая ран. Я сильно осунулся и ослабел, но шел на поправку, хотя старался об этом не думать. Еще через пару дней заявился Робер. Я как раз собирался лечь спать, как этот сукин сын залетел в комнату, которую я уже постыдно считал своей, и сдернув меня с постели за обе руки так, что хрустнули кости, потащил как тряпку к столу. Первые секунды мною овладела паника, и я начал было отбиваться, но вспомнив, что я сейчас слабее котенка, даже обрадовался, что приму смерть без лишних позорных движений, марающих мою честь. Робер же, дотащив меня до стола и грубо пихнув спиной вперед, прижал к стене а затем пригнувшись, уставился мне в глаза. Я постарался сделать свой взгляд как можно более безразличным и презрительным, смело, как я надеялся, отвечая на полыхавший в чужих зрачках гнев. - Твое братство убивает нужных мне людей, ассасин, но поймать и убить я вас всегда успею. А вот первые наказания для них примешь ты. Я с честью хотел выдержать все избиения, но то, с чем я столкнулся… Я не был к этому готов. Весь гнев Робер выразил, терзая мои губы и сжимая мои заведенные за голову запястья так, что кровь не могла по ним течь. А потом он опустил правую руку и начал расшнуровывать мои штаны. Я забыл как дышать, а когда вспомнил то подавился вздохом, предательски толкнувшись в чужую ладонь. Брат мне говорил, что эта реакция нормальна, и что можно самому себя ласкать, чтобы получить разрядку, а если нет времени – то физические упражнения или холодная вода скрасят мое существование. А когда подрасту, то меня пустят в сады Масиафа, где я познаю наслаждение с женщиной. Жаль, что я не успел там побывать, иначе бы мое тело так быстро меня не предало. Пару раз я ласкал себя, но мне не очень нравилось, лучше уж залезть на вышку и исполнить Прыжок Веры. Или искупаться, преодолевая течение посильней. Но Робер делал с моим телом такое, что я, несмотря на то, что в голове у меня вихрем проносились ужасные мысли, был только рад подчиниться. Бедра мои, словно сами судорожно толкались вперед, а низ живота сладко свело. Мыслей становилось все меньше, движения его руки были размашистые и ритмичные, и мне уже ничего не хотелось, только бы он не останавливался. Словно бы услышав мои мысли, Робер неожиданно ласково огладил головку моего члена и убрал руку. Я с глупой гордостью отметил, что ни разу не застонал, в ту же секунду покрываясь мурашками, потому что об мой член потерся член Робера. А когда его рука накрыла нас обоих, я с чувством приложился затылком о каменную стену от остроты ощущений. Его висок почти коснулся моего виска, хрипловатый смех защекотал мне ухо и я перестал соображать, желая только одного - чтобы его рука двигалась быстрее и жестче. А когда почувствовал приближение конца, от всей души пожелал, чтобы он стал для меня летальным. Я словно бы летел в прыжке Веры, и меня прошила молния, раз, другой, третий. Кажется, я стонал в голос. Видимо мой организм не выдержал таких перегрузок, потому что я очень смутно ощущал, что меня вытирали от семени и несли на кровать, перекинув через плечо. А затем темнота. Проснулся я от кошмара. Мне снилось, что я умер и лежу на пыльной дороге, а мимо меня едет на коне мой друг Карим. Он был бледен, а его одежды залиты кровью. Карим остановился напротив какой-то женщины, несшей кувшин. Я пригляделся, а у женщины не было нижней челюсти, и поэтому ее распухший, весь в сукровице, язык, вывалился прямо на ее горло и прилип к нему. И вдруг кто-то захохотал прямо над моим ухом. Я резко повернул голову и увидел старика, сидящего недалеко от меня на скамейке у полуразрушенного дома. У него не было левой руки, болтался только пустой рукав, а глаза были затянуты бельмами. Я в ужасе вновь повернулся к Кариму и начал его звать, и вдруг понял, что он мертвый. Карим мертвый! И конь под ним тоже мертвый, в ранах на его шкуре виднелось вспухшее, вывалившееся мясо, а личинки сновали в гриве. Я в ужасе замолчал, а Карим, видимо услышал меня, и спешившись, раскинул руки так, как он всегда раскидывал в приветствии. Только этот Карим не смеялся, он шел ко мне, раскинув руки, тяжело шагая и прихрамывая на правую ногу, из которой торчал обломок бедренной кости. Я с криком проснулся. Даже в детстве я не кричал. Малик говорил, что это недостойно мужчины, и я не хотел разочаровать брата. А потом я вспомнил еще один страшный сон. В нем был Робер де Сабле и я, сидящий на столе, а его рука ласкала нас обоих в едином ритме. Прошло еще несколько дней. Было раннее утро, я бездельничал на кровати, раскинув руки и ноги, и наблюдал как сияющие пылинки танцуют в солнечных лучах. Робер проскользнул в мою комнату, как скользит кобра, прежде чем вонзить ядовитые зубы в плоть жертвы, и ни говоря ни слова, накинулся на меня. Я уже немного окреп, а поэтому удар ногой ему в грудь, отшвырнувший этого ублюдка к стене, пришелся как нельзя кстати. Но сил у меня было мало, а реакции замедленны, а сокрушительный удар, который я получил в челюсть, окончательно лишил меня ориентации в пространстве и на некоторое время, сознания. Я очнулся обнаженным и привязанным за разведенные в стороны руки и ноги к столбикам кровати. Робер же, бесстыдно рассматривал меня с ног до головы, неторопливо расшнуровывая свои штаны. Мы оба понимали, что спешить этой сволочи некуда. Первый поцелуй был на удивление нежным, и во мне проснулась жажда мстительно откусить Роберу язык. К сожалению, мне это не удалось, я лишь схлопотал еще один удар, а Робер переместил свои губы на мою шею, лаская и слегка покусывая, словно я какая-то женщина. Это взбесило меня, и я попытался брыкаться, ровно до тех пор, пока его рука не начала ласкать мой член, а рот жадно впился в мой сосок. Мой полустон-полувсхлип вызвал у Робера возмутительный смешок, но ласк он не прервал. А я кожей чувствовал, что его губы, так издевательски-нежно ласкающие мое тело, искривлены в усмешке. - Для постельной девки ты слишком молчалив, но мы сегодня это исправим – выдохнул этот сукин сын мне в ухо, сжимая мой член в руке и вызывая у меня беспомощное сипение – не сопротивляйся, иначе умрешь раньше необходимого. Оторвавшись наконец от меня, он пошарил рукой в изголовье моей кровати и, нащупав масляную лампу, вылил немного масла себе на руку. Снова взявшись за мой член, он начал двигать рукой так энергично, что я даже не заметил, как в меня проник один его палец, смазанный маслом, а когда заметил, то было уже поздно. Когда у меня перед глазами замелькали темные звезды, он прекратил ласкать меня, и ввел сразу три. Задушено охнув, я попытался хоть как-то сопротивляться, но пара жестких движений его руки вверх-вниз на моем члене выбили из моего разума все мысли. Когда я снова начал задыхаться, понимая, что вот-вот кончу, Робер вытащил из меня пальцы, смазал свой стоящий колом член маслом из проклятой плошки и приподнял меня за бедра. Я сжался так сильно, как только смог, Роберу же надоело "стучатся в закрытые двери", поэтому чувствительный удар в солнечное сплетение прекрасно отвлек меня от всего, кроме дыхания, что позволило ему войти почти на всю длину. - Ну что, поскакали? – улыбнулся мне это ублюдок и двинул бедрами. Тоже мне, нашел себе лошадь, тамплиерская сволочь. Дела мои, как отмечал разум, были плохи, тело же пело от счастья и блаженства, которое вспыхивало все острее от каждого движения Робера во мне. В беспамятстве я стонал и всхлипывал, разводя ноги так сильно, что у меня сводило мышцы, а Робер все сильнее и резче вколачивался в меня, скалясь и взрыкивая, как дикий зверь. А потом у меня захватило дух, мое тело свело блаженной судорогой, и я провалился в ставшую мне родной, темноту. Думаю, даже брат бы не осудил меня за то, что очнувшись после этого позора, я разбил шайтанову плошку о стену. А еще вспомнил, как у меня болели губы, на утро после "ночного кошмара", а я трусливо игнорировал эту боль и убеждал сам себя, что это все приснилось. Два дня я провел в полном одиночестве, в бешенстве бросаясь на любого, кто имел неосторожность подходить ко мне, и отказываясь от еды. К счастью, доктора мне не звали, тот виртуозно мог подавить почти любые сопротивления моего тела. А уж в насильном кормлении он был почти виртуоз. Я был подавлен и унижен. Унижен даже не тем фактом, что меня поимели, чего еще ждать от врага-варвара, а тем, что я получил столь острое удовольствие. Мне начали сниться похотливые сны каждый раз, как я засыпал хоть на несколько мгновений. И там неизменно бы я с восторгом раздвигая ноги перед обнаженным Робером, впуская его все глубже в себя, пока наши языки сплетались в развратном поцелуе, и смешивались наши дыхания и стоны. Чертово тело столь послушное на тренировках, подло предало меня. Я его ненавидел. Я ненавидел тот факт, что вскакивая после этих снов, мой член стоял так, что даже сорок минут интенсивных упражнений, после которых я падал как подкошенный, с трудом могли унять огонь у меня в теле. Однажды я даже попытался уделить себе внимание, как выражался Малик, но мои ласки были слишком жалки и почти не приносили удовольствия, в отличии от узких и длинных ладоней Робера. Осознав эту мысль, я пришел в ярость и в бешенстве изорвал все простыни и подушки на своем ложе. Меня душили злые слезы, как в детстве. Я был жалок. Был не достоин звания мужчины и воина. Брат, прости меня, я тебя опозорил. Но все мои метания слугам были безразличны. Мою комнату убрали, перья вымели, перины заменили и перестелили новым бельем. Я же, став полностью безучастным ко всему, послушно поглотил еду, которую мне принесли после уборки, и уставился в одну точку. Думаю, если бы сейчас пришел Робер, то ему не надо было тратить время на ласки. Мне было бы все равно, что он насаживает меня на себя, как барашка на вертел. Не знаю, сколько дней прошло, пока я был безразличным ко всему, ни на что не реагируя, ни о чем не думая, просто смотря в одну точку и даже не мечтая умереть. Солнце, глупое светило, то вставало, сияя лучами на мою кровать, и пылинки радостно купались в них, то вновь исчезало из моей комнаты, чтобы в ту же минуту снова появится из-за горизонта. В один из моментов я понял, что у меня очень затекли мышцы. В попытке повернуться, все мое тело пронзила резкая боль, что я, охнув, кулем упал на кровать, на краю которой сидел все это время. А еще я чувствовал голод и хотел помыться, и не только. Справившись с повседневными делами, ради которых пришлось поступится гордостью и постучав в дверь, озвучить слугам мои желания, я с тоской смотрел на зарешеченное окно. Как бы хорошо было вылететь словно птица, и в последний раз ощутить как ветер упруго бьет в лицо а потом больше никогда ничего не видеть и не чувствовать. Не видеть этого плена, Робера, этой осточертевшей комнаты, этого стыда, что гложет сердце каждую секунду, этих снов, что выворачивают мне душу наизнанку. На закате, в один из дней, ко мне вновь зашел Робер. По-хозяйски пройдясь по моей комнате и не обращая внимание на настороженно следящего за каждым его движением, меня, он что-то пробормотал, и столь же стремительно вышел. Через некоторое время мне принесли ужин, но я, разозленный одним его видом, ждал, когда он снова войдет в мою комнату и вновь будет мучить меня. Но его все не было. Через пару часов я успокоился, съел еду и постучав в дверь, отдал пустые плошки слугам. Мне в окно светила огромная луна, я от нечего делать, лежал на кровати и мягко впадал в полудрему. Казалось будто Луна-королева ночи, мягко баюкает меня как мама, которую я совсем не помню. А Зухра, сияющая рядом, поет колыбельные всем заблудшим душам. Я ощущал своей, ставшей вдруг чувствительной, кожей как легкий, ночной ветерок овевает мою грудь, а покрывало на моих бедрах становится все жарче и теснее. Я снова был в своих развратных снах, с одним лишь различием, что был одинок на этой постели. Тело мое жаждало ласк и я, скинув покрывало на пол, дал ему то, что так хотелось. Мои руки оглаживали мои плечи, спускались на грудь, пощипывали соски, и медленно и нежно опускались ниже, к моему члену. Я никуда не торопился, куда было спешить во сне? Я ласкал себя, то быстро, то медленно, то проводя с силой по всей длиннее, то сосредотачиваясь на самой головке и тогда мое тело, будто само, изгибалось, чтобы сбежать, и в то же время толкалось в мою же руку, желая получить еще больше, чтобы было мучительно-сладко. А когда я почувствовал, что у меня начинает захватывать дух, как при Прыжке Веры, я вдруг натолкнулся взглядом на голодный взгляд Робера. Шайтана, пришедшего в мой сон и в мою жизнь. И это сделало оргазм почти невыносимым. - Ты! – прорычал я, закатывая глаза от острого блаженства, пронзившего меня, и с радостью понимая, что этот танец похоти я сегодня повторю не раз. Очнулся я от того, что Робер нежно вытирал мои живот и грудь от семени чуть влажной тканью, а после просто наслаждался тем, что он ласково водил своими большими, узкими ладонями по моему телу. И от этих неторопливых движений я снова начинал пылать с головы до ног. Прикрыв глаза, из-под ресниц я разглядывал наши тела, залитые лунным светом, и в голове моей зрели распутные мысли. Раз уж это мой сон, я сам в нем хозяин. Я, а не Робер, а значит, я вправе делать все что хочу, это всего лишь сон, все происходящее нереально. Ведь говорится же в народе: не верь миражам, женщине и сну. Я не буду верить. Пусть во сне распутство возьмет надо мной верх, наяву же я буду тверд как скалы Масиафа. Решив это, я привстал на кровати и впился в губы Робера поцелуем. Я понимал, что был неумелым и неловким, но думаю, моя страсть перевешивала все недостатки. Кроме того, мне было очень интересно целоваться, потому что после того случая, когда я хотел откусить Роберу язык, он меня больше не целовал. А это было очень приятно и даже оказалось, что в поцелуе можно побороться. Осознав это, я с удовольствием включился в схватку губ и языка, и даже наверное в детстве не испытывал столь захватывающей смеси азарта и нетерпения. Задыхаясь от нехватки воздуха, я оторвался от губ Робера и пристально посмотрел ему в глаза, решая, чего хочу. Я хотел быть сверху, это несомненно, но в то же время хотел сжимать его член в себе, слыша как Робер рычит от нахлынувших эмоций. Кроме того, мне было очень приятно смотреть в его ошарашенные и голодные глаза, зная, что именно я - то, что вызывает в нём этот безудержный голод. Это было настолько возбуждающе, что я не выдержав, властно утянул его глубже на кровать и прислонив спиной к изножью, оседлал его бедра, легко скользнув своим членом о его. Видимо Робер не выдержал издевательства, потому что его пальцы, впившиеся в мои бедра, оставили там скорей всего немало синяков, а сама эта демонстрация силы привела меня в бешенство. Я скинул его руки и молниеносно ухватил его за член, сжав. - Не сопротивляйся мне. – Угрожающе шипя это ему в лицо, прямо в его сверкающие яростью глаза я начал двигать рукой на его члене так размашисто, что у Робера закатились глаза и раскрылся рот в немом крике. Я же, недовольный тем, что рука плохо скользит, собрал слюну и облизав ладонь и пальцы, вновь начал свои, слишком безжалостные движения на грани удовольствия и боли, одним толчком раздвинув его бедра пошире. В моих прошлых снах я толкался навстречу движениям Робера. В этом сне тамплиер охал и жадно поддавал бедрами навстречу моим движениям, слепо и беспомощно шаря взглядом по окружающему пространству, каждый раз содрогаясь, когда ему случалось натолкнуться на мой взгляд. Наши лица были на одном уровне, несмотря на то, что я сидел чуть выше, на пятках, в той позе, в которой мы дома, на тренировках растягивали стопы и мышцы икры. Мне доставляло удовольствие тот факт, что я хоть во сне, но взял реванш над этим высоким мужчиной. Но удовлетворение морального рода, это конечно хорошо, но вот физически меня уже буквально скручивало от желания. Причем, чего именно я желал, я так и не определился. Мои моральные терзания прервал, забытый на секунду, Робер. Словно перевоплотившись из расслабленной куклы в бешеного зверя, он буквально швырнул меня спиной на подушки с такой силой, что я немного треснулся макушкой об изголовье. Оскорбиться я не успел, потому что, нависший надо мной Робер вдруг подложил свою ладонь под мою голову и как-то уж очень нежно стал меня нацеловывать. Я открыл рот чтобы возмутиться но не преуспел, подавившись словами, а он уже ласкал мою шею, потом ключицу, затем слегка прикусил один сосок, а второй прокрутил между пальцами, так что мой открытый рот без дела не остался, потому что я стонал без перерыва и облизывал внезапно пересохшие губы. А паршивая тамплиерская мразь опускалась все ниже и ниже, и вдруг резко раздвинула мне ноги и зажала их мертвой хваткой. Я в панике поднял голову с подушек и уперся взглядом в хищную улыбку Робера. А затем он приоткрыл рот, облизнув самый кончик моего члена и сразу же впустил его в себя полностью. От совершенно сумасшедших ощущений я заметался на постели, бесстыдно всхлипывая и ахая, изредка приподнимая голову, чтобы увидеть его, мерно движущуюся у меня между ног, шрамированную макушку и сразу же обессилено падал и выгибался до отрыва лопаток от простыни, в которую вцепились мои руки. Когда же я начал дрожать в предчувствии оргазма Робер отпустил меня отдышатся, и мне пришлось закрыв глаза руками, некоторое время пытаться восстановить свое возмутительно-шумное дыхание. Его смазанные чем-то из маленького горшочка, появившегося из его брошенных рядом с кроватью, одежд, пальцы, растягивающие меня, я воспринял с крайним энтузиазмом. А когда его пальцы нащупали что-то внутри меня, что подарило мне буквально россыпь искр удовольствия, я выписал бедрами восьмерку. Видимо именно это и побудило Робера вынуть пальцы и незамедлительно заменить их членом. Я тихо зарычал от того, как медленно он входит и нетерпеливо двинул бедрами ему навстречу, сопроводив это движение хриплым приказом – Живее! Робер паскудно ухмыльнулся и мстительно стал двигаться еще более медленно, хотя и его терпение стремительно подходило к концу. Я обманчиво расслабился, пару раз глубоко вздохнул и медленно выдохнул, стараясь не обращать внимание на дразняще сжавшиеся на моих ягодицах, ладони, а затем слитным движением извернулся и подмял под себя Робера, размашисто насадив себя сверху на его член. От ярких ощущений у меня перед глазами засверкали звезды, а Робер громко выругался на каком-то незнакомом мне языке, запрокинув голову и широко открыв глаза. Так что слушать чьи либо возражения было уже решительно некому. Сидя наверху я, словно в каком то безумии, яростно насаживался на член Робера, извиваясь от остроты ощущений, и очень сожалея что нет подходящей опоры, а значит амплитуда моих движений невелика. Видимо эта проблема, вкупе с моими руками, которыми я шарил по всем поверхностям и не мог спокойно упереть ни во что, не устраивала Робера. Поэтому он пихнул мои руки, упирая их в свой пресс, приподнял своими ладонями меня за бедра над собой, как куклу да так, что почти вышел из меня а потом резко опустил обратно. В темной комнате стало светло от искр из моих глаз, и я почти увидел Райский Сад. Мы рычали и стонали, скрестив как мечи, наши немигающие взгляды, он насаживал меня быстро и размашисто, а я сжимал его, когда он, как я считал, слишком скоро выходил из меня. Это было настоящее сражение, танец скорпионов, гнездо шершней. И когда я, уже практически ничего не чувствовал, кроме подступающего оргазма, сквозь черные звезды, сияющие перед моими глазами, мне удалось увидеть своего врага, лицо которого уже исказилось от оргазма, и которое показалось мне практически красивым. Я победил. Робер проиграл. Мир вспыхнул, и я рассыпался миллионами искр вместе с ним. Проснулся я от шуршания. Вернее я сначала услышал шорох, потом вскочил в стойку, ну а потом уже проснулся. Проморгавшись, я увидел что на меня насмешливо смотрит Робер и натягивает сапог. Перед моими глазами пронеслась прошлая бешеная ночь, где были его руки, мои стоны, наша бешеная скачка и искаженные страстью лица. Кровь отхлынула от моего лица, а все тело затряслось в приступе ужаса и гнева. Молча я кинулся на Робера, желая вцепится руками и зубами в его глотку, разбить ему череп о стены моего узилища, вырвать ему язык, который еще вчера ночью столь ловко обвивался вокруг моего члена. Алое марево накрыло мой разум. Наставники всегда внушали нам, что разум подобен пашне. Сажая благородные растения, надо каждый день следить за пашней, чтобы ее не затянули сорные травы. И даже если то, что уже дает вам плоды, не опекать и дальше, то сорные травы все равно появятся и погубят добрые посадки, вырастая выше, чем самые высокие растения, о которых вы заботились. Это вечная борьба, без надежды на конец. Теперь я понимаю, что хотели сказать нам, глупым, но самоуверенным юнцам, мудрые учителя. Жаль, что я поздно это понял и теперь не могу передать это знание дальше, или хотя бы рассказать о своем открытии Малику, чтобы он меня похвалил. В моем сердце все затянуто сорной травой, и я не в силах ее выкорчевать. Я сам позволил моему сердцу зарасти, я раз за разом впускал семена на свою пашню и забывал ее пропалывать. Гордыня, гнев, бесчестие, желание переложить ответственность на другого, трусость, и наконец, рабство похоти. Зависимость моего собственного тела от другой плоти. Я был позором всего нашего братства. Я был обязан умереть. Очнулся я у стены под окном, мое лицо было в крови, а в нескольких метрах от меня стоял Робер и понимающе смотрел прямо мне в глаза. Прочитав мою молчаливую просьбу, он кивнул и вышел из комнаты. Вернулся он так быстро, что я успел только подняться на ноги, держась руками за стену. Увидев, что я пытаюсь утереть кровь ладонью, Робер протянул мне простыню, а я вспыхнул до корней волос, вспомнив, что мы вытворяли на этом шайтановом куске ткани. - Ты хороший воин, парень. Жаль, что мне не удалось тебя перевербовать. Что ты видел там, со своими ассасинами? Готов поклясться, что пустые мечты да скудное обмундирование. Мы все равно добьемся своих целей. Нас больше, так что это простая арифметика. - Я видел честь. – хрипло ответил я, вытирая лоб. - В таком случае ты будешь рад моему подарку. Я уважаю тебя. Ты не сам отдался мне. Я приказал отравить особым зельем твою еду. Прощай мальчик, пусть твой бог тебя благословит. И Робер, спокойно положив на стол какой-то глухо звякнувший предмет, вышел из комнаты. Я медленно подошел к столу. На нем лежал мизерикорд.