///
Наверное, в тот момент всё и началось: «незаметные» взгляды Бирюкова в сторону учителя на уроках и переменах; просьбы объяснить материал подробнее (Мэлс, это музыка, чёрт возьми!), потому что на уроке всё прослушал, витая в мечтах и легко улыбаясь, украдкой поглядывая на преподавателя; ухудшение успеваемости, потому что всё время дома он проводил за выполнением домашнего задания, которое по музыке и задаётся-то ради галочки, чтобы получить одобрительное хмыканье от учителя после его сдачи. Словом, Мэлс пропал. Ночами заснуть не мог, листал страницу Фреда во вконтакте (конечно он её нашёл), рассматривал фотографии в Instagram. На одной он в обычной удобной одежде, что очень непривычно, сидит на низкой табуретке у мангала с шашлыками и, весело жмурясь, кусает кулак одной руки, – видно, кто-то смешно пошутил – другой переворачивая шампур с нанизанными на него кусочками мяса. Наверное, с друзьями на маёвку ездил. Другие фотографии тоже очень красивые, – по крайней мере, Брусницын на них, – Мэлс листает их очень аккуратно, опасаясь случайно лайк поставить – тогда Фред точно всё поймёт. Поймёт и засмеёт.///
В столовой шумно очень: слышен стук вилок о тарелки, какая-то девочка очень эмоционально рассказывает о своём парне, – уже бывшем, наверное – громко крича «мудак» и «ну и пошёл он», кто-то обсуждает приближающиеся экзамены и быстро пролетевшее время; около продавщицы толпится очередь, в которой и находится Мэлс, мечтающий о том, чтобы никто не наступил на его новые лакированные туфли, – он ведь сам на них заработал – и оглядывающийся по сторонам в поисках одного только человека, которого не видно уже минут пять, когда обычно в это время он успевает купить обед и сидит за столом, поедая его и перебрасываясь игривыми фразами с женской половиной учителей. Проходит ещё пара минут, и Мэлс уже осторожно идёт с оплаченным чаем и булочкой с корицей в обеих руках, чтобы ничего не разлить, как на него чуть ли не падает Фред, отчего-то очень спешивший, в результате чего весь чай оказывается на его ярких синих брюках. Бирюков сразу же мысленно начинает проклинать себя за то, что пошёл в столовую, что пришёл в школу сегодня, что вообще родился семнадцать лет назад, когда вдобавок к этому слышит ещё раздражённый голос: – Да неужели так трудно смотреть куда идёшь, я тебе… – тон, граничащий с криком, и Мэлс сжимается весь, надеется, что провалится сейчас под землю, но Фред, закончив рассматривать безнадёжно испорченные на сегодня штаны, – после чёрного чая наверняка останется заметное пятно – поднимает взгляд и, узнавая Мэлса, расплывается в широкой улыбке, тон его становится намного мягче, – Так это ты… – Фёдор Романович, извините пожалуйста, я правда не хотел, извините… – Мэлс бы продолжил поток бессмысленных извинений, но оказывается прерван жестом Фреда, который поднял ладонь верх, призывая остановиться. – Я уже говорил про Фёдора Романовича, забыл? – наклоняется чуть ниже, чтобы можно было говорить тише и при этом быть услышанным за шумом столовой, – Скажешь так ещё раз – правда укушу. Возвращается в обратное положение и наблюдает за распахнувшим в удивлении глаза Мэлом, пока сзади слышатся перешептывания и мечтательные вздохи девчонок, неизменно следующие за преподавателем с самого его появления здесь. Тот заливается краской, открывает и закрывает рот в попытке что-то сказать, но ничего не приходит в голову, а вдобавок к этому бегает взглядом по всему помещению, ища за что зацепиться. Цепляется он, в конце концов, за пустую чашку чая в своей руке, мельком бросая взгляд на булочку в другой, которую он уже немного помял от волнения. Брусницын думает, что этот мальчик очарователен. Очарователен во всём: в своих небесно-голубых глазах, всегда поддетых влагой, что делает взгляд щенячьим, в постоянных следах-полумесяцах от ногтей на ладонях, которые оставляет в моменты волнения, в своём рвении понравиться учителю путём идеального выполнения домашних заданий. Но особенно очарователен он в своём смущении. Прямо как сейчас. – Давай я тебе чай новый куплю? – спрашивает Фред, не желая больше мучить бедного мальчика, до этого момента продолжавшего смотреть на кружку, но тут же поднявшего взгляд в недоумении. – Но ваши штаны… – Высохнут мои штаны. Пойдём.///
Следующим и последним по совместительству уроком была, к удивлению, музыка. Хотя, к какому ещё удивлению, если Мэлс уже несколько месяцев назад всё расписание преподавателя выучил. Весь урок он сидел тихо, даже отсел на пару парт подальше и почти не смотрел в сторону учителя. Фред только про себя усмехался на такие перемены в поведении, наружностью ничего не показывая, но поглядывая моментами на ученика. Иногда проходил меж рядов, как бы проверяя все ли записывают материал, взятый Фредом с первого сайта в интернете за нежеланием долго готовиться к уроку, но на самом деле наблюдал за тем, как Мэлс замирает каждый раз, когда он «невзначай» задерживается возле него. Мэлс думает, что его метания на сегодня окончены, слыша ужасно неприятный, но такой долгожданный звук звонка с урока, когда слышит громкое «Бирюков, останься после урока». Кажется, никто даже не удивляется такому заявлению, только девчонки завистливо поглядывают. Он продолжает собирать вещи, правда очень медленно, очевидно оттягивая момент. Мэлс сам не знает, почему так волнуется. Вдруг Фред его просто на олимпиаду какую-нибудь послать хочет или ещё что-то по учёбе? Но в голове его слепая, но удивительная верная уверенность в том, что это не просто так. Оттягивать момент больше некуда: все вещи собраны в рюкзак, в классе никого не осталось, Фред выжидающе на него смотрит. Мэлс тихими шагами подходит и встаёт напротив учительского стола, замечая появившуюся на нём плитку шоколада, которой, он уверен, в начале урока не было. Какое-то неясное ему чувство сжигает изнутри при мысли, что ученица какая подкидывает. Ревность, очевидно, вот только Мэлс боится себе в этом признаться. Фред следит за его взглядом и громко усмехается, замечая нахмуренные брови Бирюкова. Тот от такой реакции дёргается, вытягиваясь в струну и уже хочет спросить, что от него требуется, открывает рот, но тут же захлопывает, потому что Фред сам начинает говорить: – Мэл, – преподаватель уже привычно опускает последнюю букву в имени Бирюкова, – ты точно чувачок? Или чувиха, может? – последнее предложение говорит до противного ехидным голосом и улыбается ярко так, покусывая кончик ручки, как только Мэлсу и улыбается. А этот самый Мэлс сейчас стоит перед ним и мнётся, неловко переступая с ноги на ногу и заламывая за спиной пальцы. Повисает молчание, слышен только тихий ход часов, висящих над дверью. У Мэлса недоумение в глазах, к чему вопрос такой задан совершенно понять не может. – Не знаю, – в итоге глухо отвечает подросток, а после поднимает глаза и смотрит прямо в лицо Фреду, – Вы как считаете? Тот смеётся заливисто, обнажая зубы, и Мэлсу кажется, что он, со своей вот этой вот широкой улыбкой, похож на акулу. Фред бы на такое высказывание насупился и возмутился шутливо: «Ну какая я тебе акула-то? Я всегда думал, что больше на лисичку похож». А Мэлс все равно думает, что похож. Кровожадную такую. Только вот акулы со своими жертвами обычно не играют, перед тем как растерзать и съесть в качестве обеда. – Ты, Мэл, – он пытается отдышаться от смеха, положив одну ладонь на грудь, а другой обводит Мэлса той самой ручкой, которая только что покоилась меж зубов, а после откидывает её, и та падает где-то между папками, – вроде бы чувак, но мнёшься передо мной сейчас прямо как чувиха-семиклассница перед пацаном из одиннадцатого, – обеими руками опирается на край стола и поднимается с мягкого стула (сам купил и принёс в школу, между прочим!), обходит рабочий стол и опирается бёдрами на него уже с другой стороны, вставая прямо напротив Мэлса. Бирюков всё это время молчит. Только шаг назад делает, не желая стоять так близко, но натыкается на парту сзади. Вздрагивает, потому что Фред подцепляет руками галстук, висящий вдоль груди Мэлса, очевидно надетый с целью привлечь внимание преподавателя, но совершенно не идущий в одну ногу с белой рубашкой и чёрными, немного длинными, брюками. Крутит в руках долго, придирчиво рассматривает, но всё же одобрительно хмыкает, отпуская галстук и тот падает обратно на грудь Мэлса. – Неплохой, – лжёт и не краснеет, – но у меня дома завалялись парочка лишних. Напомнишь - принесу. Мэлс смотрит на него растерянно, пока щёки предательски краснеют, и не понимает, к чему всё это. – Вы… надо мной издеваетесь что ли, Фёдор Романович? – говорит тихо, но на имени голос надламывается, из-за чего он усмехается и головой качает. Ухмылка, правда, грустная очень выходит. – Давно же всё поняли, наверное. Фред цокает языком и закатывает глаза, в один шаг преодолевает небольшое расстояние между ними и впивается в тонкие губы Мэлса пылким поцелуем, кладя руку на его затылок и притягивая ближе.У младшего от такого дыхание перехватывает и звёзды в глазах зажигаются. Фред целует даже агрессивно немного, ощутимо кусая того за губу. Мэлс активно отвечает, но всё равно упирается руками в грудь напротив в попытке отстраниться. – Вы что делаете? – смотрит как-то затравленно и недоверчиво, очевидно думая, что над ним просто насмехаются. – Целую тебя, что непонятного? – Зачем? – Потому что хочу, – кладёт руки на бока и склоняет голову, словно действительно не понимает, почему он так удивлён. Мэлс молчит, только большим пальцем потирает немного саднящие после укусов губы. Фред, следя за этим движением, спрашивает: – Болит? – после утвердительного кивка спешит пояснить, в это же время подхватывая Мэлса под бёдра и усаживая на парту, чтобы быть на приблизительно одном уровне с его лицом, надеясь только, что никто не подумает зайти сейчас в кабинет. – Это тебе за Фёдора Романовича, я же предупреждал. А после снова завлекает в теперь нежный и медлительный поцелуй, словно заглаживая вину за укусы: ему действительно не хотелось делать Мэлсу больно, но он ведь предупреждал, так что тот сам виноват. Одной рукой цепко обхватывает худую шею длинными пальцами, большим любовно лаская алую щеку Бирюкова, не знающего куда деть руки и поэтому положившего их на точеную талию Фреда, а другой последовательно пересчитывает позвонки на спине младшего, заставляя того выгибаться навстречу Фреду подобно кошке. Мэлс целует неопытно, но оттого не менее сладко, и Фреда ведёт от этой неопытности, с каждым движением губ он притягивает его ближе к себе, усиливая хватку на шее, но не делая больно, пока между ними не остаётся ни грамма свободного пространства, чем только сильнее разжигает пылающий в груди Мэлса огонь. Даже если тот попытался вновь вырваться на свободу от сильных, но в то же время нежных ладоней Фреда, то потерпел бы неудачу. Ему слишком нравился его очаровательный мальчик, чтобы дать уйти сейчас, когда он такой податливый в его руках и сжимающий иногда тонкие пальцы на талии Фреда от переизбытка эмоций. Первым отстраняется Мэлс. В глазах лихорадочный блеск, а щеки его пылают в цвет вишнёвого пиджака Фреда. Он улыбается глупо и ложится головой на мерно вздымающуюся грудь Фреда, обтянутую дорогой рубашкой, запуская руки под пиджак и обвивая ими спину. Старший удивляется такому нежному порыву, но всё же обнимает одной рукой в ответ, нежно запуская в волосы руку и прижимая ближе к груди другой, и только сейчас понимает, какой же Мэлс всё-таки ребёнок. – Лет-то тебе сколько? – Семнадцать исполнилось. – Выглядишь на пятнадцать. – Спасибо. – Не обижайся. Если меня упекут в тюрьму за совращение несовершеннолетних, то это ты будешь виноват, понял? Фред чувствует, как Мэлс в его объятиях содрогается в смехе. Светло улыбается и чувствует себя до чёртиков счастливым.