Первое воскресенье месяца

Каждое первое воскресенье месяца, Лана получала письмо. Эма изучала конверт от и до каждый раз, когда сестра это ей позволяла, но в нём никогда не было ничего особенного — слегка пожелтевшая, но качественная бумага, пара марок, адрес, и выведенное аккуратным почерком имя — Мия. А вот содержимое, казалось, содержало все особенные особенности, которые есть на особенном свете! Только прежде чем младшая Скай могла распечатать скучный конверт, он уже оказывался в руках старшей. Эме никогда не удавалось как следует изучить то, что было внутри. И конверта, и сердца её сестры. Каждое первое воскресенье месяца, Лана очень, очень рано вставала. Даже вечно бодрые птицы и яркое солнце не успевали начать свой совместный концерт и в спешке проводили репетицию, завидев за окном прокурора Скай её фигуру. Иногда, сквозь неуверенное чириканье птичек, Эма могла услышать осторожные шаги и быстрый, почти неуловимый треск от разрыва склеенной бумаги. Иногда, сквозь предрассветную мглу, Эма могла увидеть, как её сестра садится за стол и включает настольную лампу. Иногда, сквозь сладкий сон, Эма могла почувствовать, как Лана гладит её по волосам и целует в лоб. Такое случалось только по дням, когда Лане присылали письмо. Каждое первое воскресенье месяца, Лана пыталась убедить Эму, что ничего такого в этих письмах нет. Провально. Ложь, враньё, обман (Эма могла придумать ещё много синонимов, ведь читала много книг) — ими были пропитаны причины, по которым младшая Скай не должна была читать предназначенные для Ланы послания. Но Эма, наперекор им, находила всё больше доказательств, что они какие-то необычные и точно имеют огромное значение. Да даже одного факта, что они ежемесячно приходят в определённый день недели, было достаточно! Обычно Лана кусала ноготь и смотрела в сторону, а затем задумчиво расплывалась в загадочной полуулыбке. Такой же загадочной, как и все эти письма, что она складывала в отдельный ящик после прочтения. Каждое первое воскресенье месяца, Лана отвлекалась всё больше, предоставляя сестре шанс увидеть всё больше слов, тщательно выведенных тёмными чернилами. Их Эма запоминала и переписывала в блокнот — не так красиво, правда — а затем анализировала и гадала, что же они на самом деле значат. Со словами «работа» и «клиенты» всё было ясно — загадочная «Мия» рассказывала о своих трудовых буднях. «Ужин» и «утро» могли означать, что отправительница также ведает старшей Скай о своей обычной, повседневной жизни. Несколько «скучаю» и «жду» уже были немного менее понятными — «Мия» ведь могла скучать по кому угодно и ждать любой вещи на свете, верно? Хотя что-то в душе Эмы шептало, что она уже знала, кого отправительница имела в виду. И подпись в конце длинного письма, с высокими, тонкими буквами, помогала этому чувству. «С любовью, Мия» — вот что Эма однажды увидела и дрожащей рукой перенесла на страницы блокнота. Кривая, наспех чиркнутая надпись была совсем не похожа на ту, что в письме, и — Эма была уверена в этом — не содержала в себе столько же неясных юной девочке эмоций. Каждое первое воскресенье месяца, Лана прогоняла Эму из комнаты, когда принималась писать ответ. Против её твёрдого приказа ничего не помогало — ни научные аргументы, ни логические доводы, ни «пожалуйста-пожалуйста», ни щенячьи, ни кошачьи, ни мышиные глазки — стопроцентно ничего. Так было всегда, и Эме нечему было удивляться, но любопытство внутри протестовало и требовало попытаться снова. Но было кое-что, что имело большее значение, чем всё остальное. Каждое первое воскресенье месяца, Лана оживала и будто возвращалась к прежней себе — точно замёрзшее и обледеневшее дерево выпрямляется и цветёт с долгожданным приходом весны. Эма могла поклясться, что её слуха касался звонкий, словно маленькие колокольчики, смех, а зрение не обманывало и ловило мягкие улыбки. И всё это принадлежало её сестре, Лане Скай. Той самой Лане Скай, высшему прокурору, правой руке Деймона Ганта, грозе всей преступности. Именно она прижимала прямоугольный конверт к сердцу и — пока думала, что Эма не видит — невесомо касалась его губами. Эма чувствовала некую благодарность к этой «Мие». За то, что она смогла сделать то, чего Эма добивалась всеми силами — не дать свету в сердце Ланы погаснуть. Но… Однажды наступило воскресенье, в которое письмо не пришло. В то утро Эму по случайности разбудили слишком громкие птицы, изо всех сил старающиеся донести что-то своей пронзающей слух песней. Может, они пытались отвлечь младшую Скай от решения выбраться из кровати и прошагать к входной двери в тапочках, надеясь перехватить заветное письмо. Может, в то утро Эме и правда стоило снова погрузиться в сон и ждать, пока Лана не погладит её по голове и не поцелует в лоб. Хотя, этого в любом случае не произошло бы. Эма испугалась, когда разглядела в синей темноте коридора чью-то фигуру. Страх отступил, когда пришло осознание, что это Лана сидела на полу — но беспокойство оставалось на месте, гулкими ударами отдаваясь в груди. Она позвала её, но в ответ получила лишь тишину и отдалённое чириканье птиц, упрашивающих её вернуться обратно. Она подошла ближе — сестра оставалась сидеть неподвижно. В руках она сжимала какой-то лист. Но он не был письмом от Мии, которое приходило вместе с первыми лучами солнца и счастливыми трелями — это было посланием, приносящее с собой больше тьмы в это до боли тихое утро. Почерк был крупный, жирный, лишённый изящности — одно простое предложение занимало весь листок. Не осталось даже места для любовно выведенной подписи. Эма прочла это предложение. «Мия Фэй была убита. Деймон Гант.» В тот момент Эме показалось, что наступила настоящая, абсолютная тишина — её сердце на секунду словно совсем перестало биться. И Лана почти что бесшумно поднялась с пола и ушла в свою комнату — Эма так же бесшумно последовала за ней и посмотрела в щель приоткрытой двери. Лана уже лежала в кровати, и, на первый взгляд, спала. Но если приглядеться, можно было увидеть, как подрагивали её плечи и как касались лица её руки, оставляя на пальцах мокрый след. Она плакала. И плакала все последующие ночи. Эма могла узнать это по тёмным пятнам внизу глаз, которые раньше блестели и искрились. По губам, предательски дрожащим каждый раз, когда Лана пыталась сохранить строгое выражение лица. По голосу, звучащему не так уверенно и легко, как обычно. По письмам, которые никогда не пылились в ящике — Лана перечитывала их снова, снова и снова, ставля точки одинокими слезами, разбивающимся о бумагу. По тому, как Лана, в каждое первое воскресенье месяца — не выдавая себя ни одним словом, ни одним поступком, ни одним жестом — продолжала ждать письмо с желтоватой бумагой, парой марок и выведенным аккуратным почерком именем «Мия».