Про уродов и людей

Найвзу не нужны миллионы солдат, чтобы наполнить непобедимую армию разрушения. Он странствует из города в город и наслаждается силой абсолютного света, порождаемой из его божественной руки. Зрачки спазмом сужаются, словно он сам может ослепнуть от собственного величия. Ангелы коллективной благодатью разнокалиберного энергетического потенциала вытекают из клеток, которые так легко могут сымитировать образ смертного в лице Найвза. Ангелы не имеют желаний и воли. Они нехотя обрамляют смертоносным светом стены сотен зданий, что с таким трудом были выстроены на неблагодарной, пустынной земле Гансмоука, и силуэты согнувшихся в рефлекторной, тщетной попытке спрятаться людей, растворяя сущее в прах. Найвз всегда оставляет окраину города нетронутой. Не выживает никто, а на постой всегда нужно где-то остаться, до прихода ночи. Имея рабами всех, сам Найвз остается рабом своих привычек. Выпивая невкусный кофе из чашки того, чья нога уже более не ступит в этот пустой дом. — Опиши мне его, — прошептала бы хриплым, больным голосом гниющая заживо Тесла. По очертаниям ее черепа, еще не полностью облысевшего и покрытого язвами, маленький Найвз догадывался, что она могла быть красивой. — Здесь слишком хорошо, чтобы ты поверила, — спокойно ответил уже взрослый Найвз в пустоту стен. Обреченная Тесла, замкнутая в отрешенное пространство прозрачного лабораторного бокса, устало потрет маленьким кулачком невидящий глаз. Найвзу кажется, что это — слеза, однако, белок просто ежедневно по капле покидал глазницу. Как жизненные силы — тело Теслы. Это — его находка, его женщина. Он, ребенок, крутит это слово в своей голове и даже краснеет. У Вэша — есть Рэм, а у Найвза — первая тайна от Вэша. И первая женщина. Заключенная под десятками кодов, которые Найвзу пришлось разгадать в день, когда он твердо решил, что у всех убийств, которые он совершит, должно быть серьезное основание. Он искал правду, а нашел разлагающегося ребенка по ту сторону непробиваемого стекла из того же вида сверхвеликого, как и он сам. Он слышит как она плачет своим стекающим по лицу, полным гноя глазом. Провоцирует Найвза на поступок. Такая маленькая, а уже — женщина. Взрослый Найвз знает, что это северный ветер раскачивает на петлях открытые настежь двери. Он уже не помнит, сколько городов стер с лица Гансмоука. Ему кажется, что это все тот же, единый город, который все никак не закончится. — Не рыдай. Здесь пусто и холодно, Тесла. Здесь — хорошо, — заключает Найвз, улыбаясь, проклиная неутихающее физиологическое волнение внизу живота. Мужское, человеческое. Наверное, каждое прикосновение к Тесле могло бы стоить ей содранной кожи. Она падала с Теслы как кожура с переспелого, гниющего фрукта, едва удерживаясь на каркасе мышц. В пустом доме звонит телефон. Единственное из уцелевшей техники. У человека, как у самого жалкого из паразитов, есть абсолютное чутье на объекты необходимости. — Конрад, он жив? — нервно спрашивает Найвз, поднимая трубку, ожидая услышать своего приспешника и никого более. Временный инструмент с истекающим сроком годности. Земной вышкол знаний ученого в этой смертной голове требовал от Найвза терпения. И он, как разумнейшее из существ, подождет. Доктор Конрад не удивлен. — Господин, нам понадобится массовка, — доктор Конрад ненавидел плохие новости, и с Найвзом редко случалось что-то хорошее, но услышав бесконечную тишину из телефонной трубки, он быстро сглотнет и поправит себя. — Мы не знаем. Потому мы и вынуждены обзавестись ушами и глазами во всех полисах Гансмоука. — Тебе нравится твоя богатая, человеческая жизнь, да, Конрад? — Найвз улыбнулся так буднично, словно перед ним за пустым стулом напротив сидела Тесла. Он объяснялся, показывая ей, что проблем не может быть, если их купировать вовремя. — Господин, я — всего лишь врач, — Конрад опустил голову в почтении, находясь в своем роскошном поместье в городе, которым он заправлял, и в котором заставил всех под страхом смерти называть себя графом. — В моем полисе нет ни единого полезного Вам таланта. В противном случае, я бы не смог там властвовать, если бы не истребил все способное убивать на корню. Как сочится человеческое, слишком человеческое, гнилое, зловонное из пробитого пулями безоговорочных аргументов смертное тело. — Ты достаточно умен, чтобы признать себя полным идиотом, Конрад. Не прекращай поиски. Я вернусь и непременно окажусь за твоей спиной, когда ты не будешь меня ждать. Найвз бросит трубку на пол, радуясь грохоту от такой ничего не значащей мелочи среди абсолютной, космической пустоты разрушенного им города. Он измерит слишком громкими шагами пустой дом, который ему пришлось занять, чтобы пережить холодную пустынную ночь, упав на самую мягкую из кроватей, в которой, вероятно спали и предавались «слишком человеческому» (именно так про себя называет это Найвз, не способный называть непонятные ему вещи своими именами, ведь он — бог, и сам должен давать всему имя) ныне покойные хозяева дома. Металлический каркас неприятно скрипнул, и где-то в небезопасной близости раздался громкий хруст, словно зверь, появившийся из темноты пустыни, одним рывком сломал жалкие человеческие позвонки. — Какая мерзость, — улыбнулся Найвз, заглянув под кровать, блаженно потянувшись на матрасе. В темноте пространства, где должны были прятаться детские легенды о монстрах, стерегущих подножье постели, мать, чье лицо обернулось в черное месиво ожога, сомкнула мертвые руки вокруг своего ребенка, сохранившегося куда лучше. Женские пальцы, обглоданные ангельским огнем до белых костей, до глубины сочащихся темной кровью ран, прижимала к себе мертвое создание, погибшее скорее от ран, рефлекторно населенных родной матерью, чем ударной волной силы Найвза. Ребра ребенка, под которыми должно было вздыматься легкое, и вправду были продавлены внутрь этим последним воплощением материнского долга. Найвз тихо засмеялся. Еще никогда он не спал так глубоко и безмятежно. Сновидения, наполненные Вэшем, больным и хриплым смехом Теслы, Рэм, которая со здоровой вкрадчивой хрипотцой слишком человеческой низменности говорила с его братом совсем не так, как мать бы заговорила с собственным сыном, растворились в абсолютной пустоте бытия. *** Следующий полис имел репутацию куда хуже. Сюда прибывали отказываться от ненужной на Гансмоуке морали в любом ее, даже самом практичном виде. Найвз испытал несколько новых пистолетов на человеке, который намеревался их продать ему же, значительно приукрасив их потенциал. Слишком человеческое — каждый раз это вмещает даже больше, чем Найвз думал. Он ищет и находит оружие по-настоящему ценное, с удивительной легкостью отгадывая, в какой тайник спрячет их человек. На себе, ближе к сердцу, под истекающими багровой кровью одеждами. Когда он покидает магазин, люди с присущей низшим существам практичной прозорливостью спрячутся за глиняными стенами и за иссушенной невыносимой жарой хлипкой древесиной дверей. Найвз слышит их едва уловимое, затаенное дыхание лучше чем стоны срывающего пески ветра. Найвз улыбается. Он видел всех и каждого за этот короткий час своего пребывания в этой дыре, и вместе со скукой его начинает постигать еще большее разочарование, сравнимое почти с детской истерикой, когда хочется упасть на землю и бить все, что можно разбить, потому что оно не стоит того, чтобы быть целостным. — Ну, вот… пострадай еще немного. Скоро тебя совсем не станет. Половицы из дешевого сухого дерева скрипнули, когда почти обнаженный, в просторной полотняной рубахе, накинутой на тонкое, слишком молодое, а потому объединяющее в себе все лучшие черты обоих полов тело, юноша позволил себе вновь взглянуть на то, что могло отравить его жизнь еще больше. Вскрытый деревянный пол стал последним пристанищем и могилой для коммивояжера, направлявшегося через их полис, и носившего с своем чемодане то, что казалось могло быть не более, чем легендой, но никак не порождением здравого смысла. Лежалый труп проглядывал чернотой полуразложенной плоти сквозь порошок извести и дикой смеси каких-то химикатов, которыми их заставляли мыть полы в выходной день городского борделя. Юноша провел по месту раскола на темном черепе почти бережно, будто не веря, что у него получилось. — Это не сработает, и я продам изделие как ценный металл. Заложу в ломбард. Когда-то это было утерянными технологиями, а сейчас — это просто то, что сделает меня богатым, наконец. Юноша мог заставить их доверять себе. Он обнажил хрупкое смуглое плечо и закинул длинную, стройную ногу на бедро своего клиента. В свете лампы блеснула пустая, опрокинутая на ковер бутылка виски. Подумать только. Ему говорили, что те, кто прошел через столько грязных рук, никогда не будут допущены к клиентам, которые пахнут чистыми рубашками и теплым домом, и щедро оставляют чаевые, которые его сутенер все равно заберет себе. Но мальчик был мечтателем. Он верил, но пока не знал во что. А еще он был красив и здоров, и этого уже было достаточно, чтобы врать каждому новому клиенту о том, что он работает здесь всего первый год, и он — никак не раб, а свободный человек, пришедший сюда по своей воле. — Значит, сэр, — юноша скользнул длинным языком по липкой от пота шее коммивояжера, — это надо вправлять в голову? Мужчина прижал к себе мальчика за тонкую талию, довольно заметив про себя, что будет приходить сюда снова и снова, пока мальчик будет обращаться с ним как с кем-то по-настоящему важным и значимым, совмещая в голосе тихий трепет и бесполые нотки неоформившегося подросткового голоса. Он был счастлив, что после ночей с этим прекрасным созданием можно даже не считать себя мужеложцем. Не корить и не думать. Горячие прикосновения мягких губ заставляли мираж навязчивых мыслей неспешно растворяться как слишком хорошую выпивку в граненном стакане. — Мальчик мой, какой же дурак на это решится? Подумай только! Инструкция по утерянной технологии на английском еще земной эпохи, кажется, гласила, что они втягиваются через зрачки… Труп улыбался полуобнаженными челюстями, когда юноша склонился в последний раз, чтобы попытаться уловить запах мертвого тела. Проверяя чистоту исполнения своего замысла, наклонившись совсем близко своим прекрасным молодым лицом к темной, облепленной клочьями въевшихся химикатов плоти. Иссушенные половицы жадно впитали несколько густых алых капель. Глаза все еще продолжали кровоточить, когда он спустился принимать новых клиентов. Несколько грубых ладоней проверили его зубы и десна, вздернув за подбородок. Кто-то провел по густым темным волосам. — Будто девчонку сношаешь, да, Джим? — Его то здесь и именем бабьим называют, каждый раз новым… Тело его немело и делалось чужим, каждый раз в такие секунды. Однако, новая кровавая слеза, обрисовавшая скулу и оросившая сухие губы, отрезвила его как чистый спирт. Боль внедрения была чудовищной. Это невозможно сравнить с тем, что происходило с ним ранее, даже тогда, когда в его нутре оказалось дуло пистолета, годами до этого момента, когда юноше довелось стать свидетелем чего-то, что он не должен был знать. — Дернешься, и оттуда вылетят ножи. Ты не сдохнешь быстро, обещаю. Нанопровода были сосредоточием из сжатых но едва заметных, поблескивающих на свету переплетенных как колония червей проволок. Они двигались, они дышали, они тянулись к органической природе своего носителя. Они хотели съесть его изнутри, размыкаясь и вновь переплетаясь, будто в нетерпении живого, трепещущего организма… Тело его содрогалось от резких движений очередного грязного мужского тела над ним… После того, как одного один из первых его достойных клиентов, был объявлен пропавшим в без вести в их городе, его босс, будучи человеком предусмотрительным и дальновидным, решил не рисковать более и бросить черта в то самое пекло, из пламени которого он сделал дерзку попытку выбраться. Сквозь лаву и порох. Янтарные глаза юноши никогда не нравились боссу. Они всегда выражали то, что требовалось. И пустовали, когда от мальчика ничего не было нужно. Он не заводил друзей среди других рабов, не требовал нежности и сочувствия, начальство презирал и награждал молчанием, словно будучи грязным, со стекающей чужой спермой по измученным бедрам, считал себя лучше всего, что здесь происходило и шаткой походкой всегда обходил всех, пытаясь выровнять избитую худую спину. «Пора.» — сказало что-то внутри него, когда дом вдруг начал гореть каким-то неведомым, белым как густой пар огнем. Все сущее, живое и рукотворное, охватил вихрь света, несущего смерть. Тысяча видений смерти пронзили мысли юноши как электрический разряд, прошедший через каждый его нерв. Он бежал по тонкой леске чего-то едва осязаемого, как нити, впаянные в его лобные доли. — Как интересно, человек. Худое, смуглое тело отбросило назад словно от удара. Юноша даже не пытался скрыть свою наготу. Он осознал, что лежит на руинах. Это было важнее, чем что-угодно другое, его заботившее. Янтарные глаза сверкнули, и он предусмотрительно опустился на колени перед белоснежным образом вырисовывающимся в силуэт человека. Красивого человека. Сейчас или никогда. — Убей меня, — юноша вскинул голову и их взгляды встретились. Так будет правильно. Глаза его вскоре перестанут видеть. Или им откроется что-то еще, наивысшее из того жалкого, на что способен смертный на Гансмоуке. — Ангел… Мужчина засмеялся. Бесцветно и без удовольствия. Мальчик взял на себя слишком много и, кажется, вовсе не осознает, на что способен. На корабле колонистов около сотни лет назад перевозили всего десять таких экспериментальных образцов, и, кажется, Найвз понял, с чем столкнулся. Извлечь их из головы ребенка будет невозможно. Структура нановолокна слишком плотно срастается с тканями носителя, и, возможно, он окажется последним из тех, кому может принадлежать нечто подобное. В любом случае, следовало перестраховаться, спросив обо всем у Билла Конрада. — Меня зовут Найвз, — настало ненавистное ему время игры в хорошего полицейского. Мальчик мог был опасен. Он смог прикоснуться к свободной воле Найвза, транслируемой рукой ангела, и отвести ее от себя. Ничего, он оторвет ему голову другим способом, более быстрым, чем активация сверхоружия. Пустые глаза наполнились слезами, а лучше бы — кровью. — У меня нет имени, — произносить это было хуже, чем что-либо до этого. Найвз ударил его, и мальчик потерял сознание, оказавшись в моменты собственной растерянности (к счастью Найвза) обыкновенным человеком. Он был легким и гладким, теплым в груди и ледяным в ногах, когда Найвз поднял его, не желая ни говорить более, ни тем более слышать. Резкий, вздымающий песок ветер иногда колыхал темные волосы, и они скользили по плечу Найвза и однажды коснулись его бескровных, плотно сжатых губ. *** Ему было тринадцать. Так почему-то решил, Найвз, хотя мальчик, разумеется, и о возрасте своем мог сказать лишь размытое, неуверенное, четырнадцать или пятнадцать. Казаться лучше, чем он был. Опускал голову, но не так, словно хотел показать, что его здесь не было. Найвз слишком далеко зашел, находясь в самостоятельных и совершенно безрезультатных поисках блудного, ведомого быстрыми и проходящими, как пустынный ветер, мыслями брата Вэша о чем-то таком же несуществующем и неземном. Мальчик с вживленной в его голову утерянной технологией очень бы пригодился. Более того, он производил на людей впечатление куда лучшее, чем Найвз. Их принимали в любом постоялом дворе, даже не проверяя несуществующих у них документов. Несомненно Найвз позволит ему собрать команду, которая ускорит поиски и защитит доктора Конрада, пока тот восстановит что-либо из остатков своих знаний о независимых живых агрегатах. Найвз слышит его тихий смех. Мальчишка сидит на крыльце очередного постоялого двора, глядя как черную кошку выворачивает алым нутром наизнанку от силы его веления. Волосы его оказались не такими уж темными. В них переливались синие блики, оказавшись на удивление, даже удушливо теплого оттенка. Как и его гладкая загорелая кожа. Бесконечное лето Гансмоука. — Теперь ты Легато Блусаммерс, — сказал Найвз, отмечая, что мальчик готовит кофе куда лучше чем он сам. — Как красиво, господин, — он повернулся к Найвзу чуть ли не опасливо резко, будто боялся также, как в первый день их встречи. Однако, голос его звучал тихо, как у ребенка, загадывающего сокровенное желание, произносящего тихую молитву. Найвз сделал нарочито крупный глоток слишком горячего кофе, обжигая горло. Легато обращал на себя частые взгляды людей, и Найвз только сейчас подумал, насколько странно они выглядят, путешествуя вместе. Совершенно разные внешне взрослый мужчина и смазливый подросток. — Я думаю, что могу убить их, господин, — Легато всегда чувствовал то, что раздражало Найвза, задолго до того, как это приведет его господина в бешенство. Легато более бы не притронулся к мыслям господина, не смея. Произнося эти слова, мальчик легко улыбался, уплетая мороженое, и совсем им измазавшись. Найвз вспомнил, когда тайком принес первое мороженое в жизни Теслы. Он часами угадывал код блокировки на стеклянном окне, что открывалось персоналу для подачи медикаментов для испытуемой. Лакомство растаяло, а Тесла не смогла сделать глоток разлагающимся горлом. — Убивать будешь, когда я скажу, Блусаммерс. И как бы мне этого не хотелось, сейчас у нас другие цели, — захотелось сказать что-то еще. — Ты быстро учишься. Мальчик украдкой скользнул взглядом по лицу своего господина, тщетно пытаясь угадать его настроение. Янтарные глаза слегка потемнели, в уголках губ застыло напряжение, словно мальчик очень хотел улыбнуться, но сдержался. — Как пожелает господин, — сказал он еще тише обычного, с другой интонацией, которую Найвз слышал впервые. Он захотел заглянуть Легато в глаза, но мальчик принялся еще пристальней изучать дорогу перед собой. Найвз хотел бы испытать отвращение. *** — Сделай что-то с этим, — слишком пространно для обычного приказа. И все же громко и отчетливо. Настолько, что Легато поспешил снять сковороду с полуприготовленным завтраком с плиты и погасить огонь. Не на секунду не сомневаясь, он отложил тарелки в сторону. Его господин лежал на кровати. Его резкие черты тронула злоба и раздражение. Куда более сильные, чем то, с чем Легато сталкивался ранее. Взгляд мальчика прошелся по рельефу одеяла, укрывающего обнаженного господина до бедер. Густые темные ресницы опустились, чтобы Найвз не мог заглянуть ему в глаза. — Это отвратительно, — констатировал Найвз скорее лично для себя, чем для Легато. Он не мог терпеть этого более. Каждое утро. Его тело было куда несовершенный и человечней, чем он пог подумать, и это угнетало больше, чем что-либо. Найвз открыл глаза, когда губы Легато, влажные и теплые, обхватили то, что Найвз ненавидел в себе больше всего. Мальчик чувствовал, что ничего, кроме этому его не дозволено касаться, что не мешало ему прекрасно справляться со своей задачей. — Ты умеешь что-то еще? — спросил Найвз, пытаясь звучать бесстрастно. Пытаясь заглушить своим голосом небывалый жар там, где в его совершенной природе этого не должно было быть. Легато разделся слишком быстро, все же умудряясь сложить одежду аккуратно у подножья кровати. Он развел стройные ноги, оказавшись над своим господином, все так же почтительно не касаясь его без надобности и не глядя в глаза. Шумно вдохнув, он медленно помог Найвзу войти в него и откинул голову назад, пытаясь привыкнуть к боли, которую уже начал забывать. Легато также желал его. Так заключил Найвз, глядя на стоящий, как у него самого, член юноши. Если бы мальчишке это не нравилось, Найвз бы оторвал бы ему член. Мысли окутывались все большим пульсирующим туманом. Слишком темным и вязким, чтобы различить в нем хотя бы какие-то остатки рациональности, по мере того как мальчик двигался и Найвзу удавалось разглядеть обнаженное человеческое тело слишком близко. Он бы впечатал мальчика в кровать, сорвавшись с места, превратив его в сплошной кровавый фарш… Но Легато обращается то ли к нему, то ли к чему-то абстрактному, все также держа руки за спиной, сдерживая себя, что есть силы: — Господи… И это было точкой невозврата. Потому что в этой комнате, на этой планете не было богов. И Найвз знал об этом, лучше, чем кто-либо. Он снял мальчика с себя рывком, когда все закончилось, нетерпеливо согнав его с кровати, тяжело дыша и чувствуя поразительную легкость, куда более небесную, чем та, которую придавала телу Найвза энергия ангельской руки. Он разбил себя на части и собрал обратно. Легато никак мог залезть ему в голову, и Найвз бы сразу почувствовал чужое присутствие, как в тот день, когда он забрал еще безымянного мальчишку с собой… Это было что-то другое. — Блусаммерс, стой, — сказал Найвз вслед ему, когда Легато, едва переведя дух, забыв про одежду, направился накрывать на стол. Им предстоял долгий путь сегодня. Нужно было успеть в Декабрь до захода немилосердного солнца Гансмоука, вслед за которым пророчили песчаную бурю. Найвз зачастую сам не выполнял намеченные планы, обвиняя в этом все вокруг. Он будет держать руку на горле, пока не выдернет позвоночник каждому живому созданию этой планеты, которое в порядке вещей не должно было здесь родиться. Все, включая Легато. Он пропустил тот миг, как Найвз оказался за его спиной. Так молниеносно, словно он уже давно следовал за ним. Холод лезвия скользнул по смуглой шее и до затылка, и Легато послушно откинул голову назад для своего господина. Он не думал ни о чем, даже понимая, что этот миг мог стать его последним и, причины для этого вовсе не требовалось. — Я отрежу твои длинные волосы. Они будут мешать, — сказал Найвз, полоснув ножом еще раз по черной глади с теплыми синими бликами бесконечного лета. *** Они рассекали простор пустыни на автомобиле, ради которого Легато убил впервые так, как хотел всегда по-настоящему. Медленно и не торопясь. Найвз сказал, что хочет посмотреть, читая мальчика, зная все его мысли, еще до того как они родятся в его голове. У клиентов бывали разные вкусы. Каждый пытался выудить из Легато то, на что сами они способны не были. Найвз же любил, когда за ним повторяли. Он мог все. Он хотел всего. И всякий раз, когда он наблюдал за тем, как Легато убивает, ему казалось, что пустота может еще больше расширить свое бесконечное определение. Было безопаснее думать, что нановолокна в мальчишеской голове преображали его, но Найвз знал, что это — истинное обличие человека. — Я взял нам мяса в дорогу, господин. — Всего разрезал? — Найвз не отрывал взгляда от пустой песчаной дороги. За горизонтом их несколько дней ничего не будет ждать. Ни единого города. — В багажнике, — кивнул Легато, тряхнув уже короткими волосами. Обнажилась его шея, и это было еще невыносимей чем ранее. Иногда. Когда Найвз вспоминал о необычайной легкости, прозрачной кровью наполняющей уставшее тело. — Тебе нужно научиться пользоваться оружием. Есть технологии, противоборствующие твоей. Они разорвут тебе голову, если будешь оставаться таким же самонадеянным дураком, как сейчас. В такие минуты Легато всегда становился расслабленней. Все больше похожим на обычного подростка. Он благоговейно затих, ожидая от Найвза продолжения. — У меня будет пистолет? — мальчик все же не выдержал. Найвз ненавидел, когда Легато переспрашивал очевидное, совершенно по-человечески смакуя радость момента, и потому всю дорогу они молчали. Легато — со счастливым томлением. Найвз — еще больше углубившись в себя. — Еще раз выберешь тот, что тебе не подходит, и мне это надоест, — сказал Найвз, вырвав оружие из руки мальчика так, что тонкие пальцы хрустнули. — Ты должен найти то, из чего тебе захочется застрелить самого себя. В салуне было совершенно пусто. Ни одного тела, живого, стоящего прямо. Взгляд Легато устремился на труп одного из убитых силой его смертоносной мысли головореза. В руке тот зажал что-то воистину кощунственное. Револьвер с длинным, сияющим стволом, что продолжал свою металлическую плоть двумя смыкающимися ножами. Когда Легато обернулся, он застал своего господина, потерявшего интерес ко всему происходящему. Найвз сидел за барной стойкой, наливая в стакан виски из единственной уцелевшей бутылки и сосредоточенно смотрел на плакат на стене перед ним. Если Найвз, равнодушный ко всем проявлениям человеческого, позволил себе выпивку, не иначе как произошло нечто исключительное. Легато подошел к господину бесшумно, насколько мог и все равно прогадал. Легато не успел увидеть лицо изображенного на истрепавшейся газетной бумаге. Найвз всегда опережал его, срывая и комкая чьи-то портреты, разрывая в клочья и бросая как мусор, и поступал так снова и снова, в каждом городе, в котором ступала его нога. Словно жаждал стереть кого-то с лица пустынной Земли Гансмоука больше, чем все человечество вместе взятое. И делал это с отрешенностью, с которой убивают самого себя. Никто не имел право видеть лицо Вэша, кроме самого Найвза. Их невозможно запечатлеть на бумаге обыкновенным человеческим умом и талантом. — Сделай это снова, Блусаммерс, — глухо произнес господин, допивая виски залпом. И Легато, спрятав новообретенный револьвер за пояс, неторопливо опустился на колени. Во взгляде янтарных глаз, вскинутом на своего господина, Найвз увидел то, что ненавидел в людях больше всего. Осознание собственной правоты. Мальчик взял его член полностью в свой чувственный, маленький рот, тихо втягивая в себя воздух и полноту чужого естества. Легато тихо застонал от удовольствия, когда Найвз позволил ему прикоснуться руками к своим бедрам. Будто Найвз сам его удовлетворял. Наверное, так бы звучали колыбельные, которые Рем никогда не пела Найвзу, отшучиваясь, что петь не умеет. Да и песни хорошие ей не знакомы. Она всегда выражалась метафорически, а Вэш был слишком глуп, чтобы разбираться во всем этом. *** Конрад приказал населению города, в котором он заправлял всем, не выходить на улицы под страхом смерти. Он всегда издавал такой указ, когда Найвз возвращался, подменяя названия разных источников трагедий. — Работай, — кратко бросил Найвз, швырнув на стол Билла Конрада скомканную бумагу, которую тот все не решался развернуть. С боссом был подросток с абсолютно равнодушными глазами и изящным, почти не тронутым взрослением, телом. То, как близко они находились друг к другу, как соприкасались рукавами курток, означало полный стратегический провал для Конрада. Сколько женщин, чистых и порочных, коих он в распоряжении имел великое множество в городе, в котором его величали графом, он пытался отдать на съедение этому дракону и все без толку. Даже собственных дочерей, вот так по-ветхозаветному, ему было не жалко пожертвовать для этого варвара. Игра могла стоить свеч, если бы Конрад отыскал в Найвзе что-то человеческое. К тому же, как и следовало ожидать от Найвза, он так и не представил ему мальчика, словно он так назойливо не выглядывал из-за широких плеч своего господина. — Кто же ты? — Конрад знал как разговаривать с детьми и пытался звучать снисходительно. Мальчика можно было подкупить, он, конечно же, продавался, как все, что угодно, что умело дышать и бояться за свою жизнь. — Я? — лицо Легато приобретало совсем другое выражение, когда к нему обращался не Найвз. — Правая рука моего господина. Это прозвучало настолько многозначительно и пошло из этих порочных, юношеских губ, что Найвз пытался не улыбнуться и не рассмеяться, понимая символизм сказанного. Ведь это было бы похоже на что-то слишком человеческое. Когда-нибудь Найвз обязательно свернет эту красивую, смуглую шею.