***
Стоит заметить, что как человек, терявший память, Перси к идее о жизни на одном месте относился по-философски. А если конкретизировать, то как бы он не любил лагерь полукровок, привязан к нему так же, как остальные ребята, он уж точно не был, и потому был одним из тех «везунчиков», которые вечно участвовали в Поисках, и одним из тех любителей покантоваться пару месяцев в лагере бывшего противника и поучаствовать в местных тренировках в стиле «стенка на стенку», если всё было более или менее спокойно. Вот только последний Поиск как-то незаметно растянулся почти на два года, и потому Джексон, возвращаясь, наконец, в свой родной лагерь полукровок, морально готовился к тому, что многое может измениться. Новые люди. Новые, возможно возникшие в его отсутствие, традиции. Новый внешний вид у старых знакомых — за два года Перси и сам из тощего и немного нескладного 17-летнего парня вымахал в здоровенного (ну ладно, признаемся честно, что не очень) лба с шикарным прессом и новой причёской. Лагерь встретил его всё тем же бодрым гулом, кучей подростков и детей, снующих из одного угла в другой, но всё-таки что-то было не так. Может, Перси так казалось из-за того, что новые лица в лагере и правда были. Может, смущало обилие оранжевого после римского лагеря. А может, дело было в том, что подростки постарше перед тем, как зайти в какое-либо помещение, зажмуривались и громко орали о том, что они входят внутрь, и делали это как минимум метров за двадцать до конечной точки прибытия. Так что по лагерю то и дело с разных сторон доносились вопли. В общем, как говорится, всё было тихо-мирно и ничто не предвещало. Конечно, стоит отдать Перси и его мыслительным способностям должное — он заметил эту странность. Но мысль о том, что это всё очень странно, промелькнула и забылась, ведь стоило ему подать голос и выйти из сумрака, как на лицах местного населения возникла искренняя радость. Лагерь, и до этого не отличавшийся дзеном и спокойствием, превратился в улей, полный ярких оранжевых пчёлок, выползающих из домиков и летящих в его сторону, словно привлечённых цветочным запахом. Широко улыбаясь, он кинулся обнимать и хлопать по плечам всех своих знакомых и незнакомых товарищей, и хвастаться перед Аннабет тем, какой он накачал шикарный пресс. Боги, хоть что-то хорошее он получил от этих «умри, но сделай» приключений. В общем, как говорится, что-то там наверное предвещало, но мозги у Перси видимо и правда были рыбьими, потому что он заполошно подаваемых судьбой знаков так и не осознал. Всё произошло спустя пару дней. Ну, как всё. Как бы не совсем «всё», но впервые в голове Перси забрезжили догадки о том, что могло происходить в лагере. То был летний прекрасный вечер, на небе медленно проступали звёзды, ребята уже рассаживались по кострам, ожидая от вернувшихся историй (по большей части смешных, потому что, ну зачем вообще тогда их рассказывать, если они не смешные). Перси за то время, что находился в лагере, успел подселиться обратно в третий домик и раздарить сувениры своим многочисленным друзьям и знакомым, как вдруг вспомнил о том, что один из служителей храма Феба (а он успел во время поиска посетить и римский лагерь) просил передать детям Аполлона некие растения, которые можно было использовать в деле исцеления. Дела у Перси с мыслями не расходились — он тут же решил быстренько занести всё переданное в их местную вотчину врачевания, чтобы после присоединиться к весёлым посиделкам у костра. Лишь подходя к местному медпункту, Перси понял, что что-то там явно было не так. Первой мыслью при звуке протяжных стонов у Перси было «боже, кто-то ранен», второй — «насколько это серьёзно?», а третьей проскочила тревожно-паническая мысль, что в лазарете мог лежать кто-то из его друзей. Сжав свёрток в руках и свято уверив в то, что он держит драгоценнейшее лекарство, которое тут же спасёт кому-то жизнь, Перси поднажал, ворвался в помещение и уже готов был вломиться в больничные покои, как вдруг замедлился — не иначе, интуиция его остановила. Перси опустил руку на дверную ручку, чуть замер в ступоре, и лишь это спасло его от окончательного позора — в эту секунду бездействия он наконец услышал, что именно выстанывал хриплый, глубокий голос. «Да, боже, да!», «сильнее!», и «глубже, ну!» явно не походили на крики помощи. Разве что помощи сексуальной. Но Перси и его ориентация не были готовы присоединиться к творившемуся за закрытыми дверьми разврату, особенно с учётом того, что этому хриплому певучему голосу вторили мужские короткие стоны, полные наслаждения. Еле разогнув одеревеневшие пальцы, Перси неловко развернулся и слегка шаркающей походкой, на несгибаемых ногах, направился прочь из медицинского крыла. Когда он присоединился к ребятам за костром, его лицо, видимо, было настолько красным, а взгляд — пустым и бессмысленным, что это привлекло внимание его девушки. Аннабет вздёрнула бровь и несильно ударила Перси по плечу, пытаясь вызвать у него ответную реакцию. — Чего застыл, рыбьи мозги? — с любопытством протянула она. Перси колебался (он раздумывал говорить или нет целых 7 секунд!), но после сдался, коротко выдохнул, прокашлялся, чтобы голос не дал петуха, и честно сказал: — Я только что был в лазарете. Судя по выражению лица Аннабет, он в принципе мог дальше ничего и не рассказывать, но всё-таки добавил: — И случайно там подслушал, как кто-то, ну. Он замолчал, не в силах сказать этого вслух, потому что искренне верил, что произнесённое слово заставит его сгореть от стыда прямо на месте. — О, — коротко сказала Аннабет, и сочувствующе похлопала Перси по плечу. — Ты тоже на них наткнулся. — На кого он наткнулся? — встрепенулся кто-то с другой стороны костра. — Лазарет, — многозначительно ответила девушка, и по группе ребят прокатился дружный стон. В этом стоне было столько разочарования, досады и задолбанности, что Перси невольно подавился своим смущением. — Ты ж только недавно вернулся, — уныло протянул Вальдез, смотря в пламя костра и суя туда неведомо откуда взявшиеся зефирки. В глазах его то ли сияли отблески пламени костра, то ли горел инфернально-магический огонёк гиперфиксации на зефире, грозившийся вырваться и сжечь вокруг всё, но преимущественно и как всегда — Лео. — Ты ещё не в курсе… Наверное, Перси не стоило задавать уточняющих вопросов, но любопытство в конце концов губило не только кошек. Оно ещё и целую кучу людей угробило. — Не в курсе чего? — уточнил Перси. Аннабет вздохнула и положила голову ему на плечо. — Что сын Аида и сын Аполлона встречаются. Вот это был поворот. Всем поворотам поворот, честное-пречестное.***
Не то чтобы Перси был гомофобом. До того неловкого разговора с Нико, когда он узнал о его влюблённости в себя, он даже как-то не задумывался особо на тему того, что парень может влюбиться в парня, и, ну, встречаться с ним, и делать всякие разные штуки. Типа целоваться. И трогать друг друга. Заниматься сексом. Да и если учитывать его вероисповедание (после такого-то знакомства с родителем и всеми остальными богами его явно можно было причислить к лицам верующих в… а как эта религия-то называется? Грекопоклонником? Любителем античности?), где боги его пантеона частенько экспериментировали в плане однополой любви, тут как-то особо и не возмутишься. Так что ничего против того, чтобы Нико, вечно выглядящий так, будто прямо сейчас свалится и умрёт от затяжной депрессии, начал с кем-то встречаться, он не имел. Наоборот, он порадовался за приятеля, потому что ему всё равно было неловко о нём вспоминать, даже несмотря на то, что влюблённость в самого Перси, с его слов, у того давно прошла. Почему об этих отношениях все в лагере говорили с такой скорбью в голосе, Перси не понимал. Продолжал он не понимать и тогда, когда в первый раз увидел их воочию, и узнал, наконец-то, с кем вообще Нико встречался. Визуально узнал, конечно. Имя у него уже было, да и предположить по божественному родителю, что это будет загорелый блондин, он мог. Это случилось на обеде, который, как обычно, проводился под открытым воздухом, за более менее раздельными столиками (те, кто был постарше, не слишком сильно заморачивался на тему того, чтобы блюсти правила местонахождения за столиком своего божественного родителя). Перси сидел рядом с Аннабет, набивая рот ягодным пирогом и пытаясь одновременно с этим говорить (за что получал тычки локтём куда придётся от девушки и ругательства в его сторону — «что ты как маленький, Перси!», «сначала прожуй, а потом говори, Перси!», «боже, включи уже свои рыбьи мозги!» — которые принимал с истинным смирением абсолютно и по уши влюблённого парня). И тут, как в каком-нибудь комейдийном ситкоме или фильме ужаса, резко оборвались все разговоры и воцарилась воистину мёртвая тишина. Оборвалась она так резко, что крики ополоумевшей то ли сойки, то ли кукушки, в этой тишине прозвучали резко и заполошно. Птица прокричала свои жуткие вопли три или четыре раза, после чего смолкла, видимо от смущения. Осознавший, что что-то тут явно не так, Перси проследил траектории чужих взглядов, и наконец-то узрел их — сладенькую парочку. Просто чтоб вы осознали, насколько она была «сладкой» — они шли нога в ногу, держась за ручки, прижавшись друг другу и над чем-то вместе хихикали. И когда Перси говорил «хихикали» он имел в виду не только сына Аполлона. Он имел в виду и Нико — этого депрессивного эмобоя, загробный смех которого мог вызвать обычно только очень чёрный юмор, от которого у остальных людей разбегались по спинам мурашки. Нико, конечно, как обычно был одет в чёрное, но видимо в качестве компромисса с удушливой летней жарой, надета на нём была только майка с провокационным принтом (AC/DC, серьёзно? кто вообще сейчас слушает этих стариков, господи боже) и чёрные шортики. Шортики были настолько короткие, что Перси готов был поверить в то, что ему их одолжили в домике Афродиты, и открывали прекрасный вид на длинные и худые ноги, покрытые загаром и частично белыми полосами шрамов. Хотя тут, конечно, у всех такие были — тренировки полубогов были такими суровыми, что иногда с них не уходили, а уползали (и везло ещё, если уползал ты, а не уползали тебя), и это не считая многочисленных стычек что со спятившими старыми богами, что со всякой нечистью. Сам Нико успел заработать лёгкий загар с тех пор, как они с Перси виделись в последний раз. Синяков под глазами было почти не видно, а сами глаза чуть ли не сияли, глядя на сына Аполлона. Объект Никовой влюблённости, как заметил Перси, был смуглым от загара, а волосы его выгорели чуть ли не до белизны. Носил он привычную лагерную вырвиглазно-оранжевую форму, и смотрел своими голубыми глазами (цвет был настолько яркий, что Перси его даже отсюда мог видеть) прямо на ди Анджело. И судя по тому, как сияли глаза парня в ответ на взгляды Нико, смотреть куда-то ещё он и не собирался. Первым голос подал Джейсон. Хмыкнув, он затолкнул в рот остатки сандвича, который ел до всей этой пугающей мизансцены и непринуждённо заметил: — Проснулись, герои-любовнички. На завтраке парней действительно не было. Вообще-то Перси за ту пару дней, что находился в лагере, всё пытался отловить Нико, но у него никак не получалось. Он спрашивал ребят, но те, кто ничего не знал, лишь бурчали себе что-то под нос в стиле «лучше бы тебе на них не натыкаться», а те, кто знали, в основном краснели, кричали «мне нужно срочно промыть глаза!» или начинали плакать (что, конечно, никак не относилось к детям Афродиты — эти просто начинали краснеть, хихикать и смотреть таким взглядом, что Перси шарахался уже сам, не желая знать ответов на свои вопросы). Поэтому Перси решительно ничего не понимал. И так же решительно поднялся со своего места, чтобы активно замахать руками в сторону парочки, приглашая их сесть за его столик. Раздавшийся дружный стон он предпочёл проигнорировать. Нико, впрочем, заметил его не сразу, но когда увидел, радостно улыбнулся и помчался в сторону объединённых столиков большой тройки (до этого направление они держали к детям Аполлона). Держась за ручки, парочка подошла к ребятам, а потом Уилл посадил Нико за столик, позволив тому с хихиканьем повиснуть у себя на шее и подхватив под коленки, чтобы перекинуть ноги ди Анджело через скамейку, и тут же умостился рядом, обнимая Нико за плечи. — Привет влюблённым с планеты Земля! — провозгласил Джейсон, махнув рукой дирижёрским жестом. Второй он потянулся за очередным сандвичем, не обращая внимания на недовольство окружающих. Он-то уже давно и прочно прописался в фанаты Нико и его парня, и чуть ли не в кустах под окнами домика Аида их караулил, чтобы бегать с сияющими глазами по округе и всем рассказывать, что такого сексуально-контекстного эти двое ещё успели натворить. — Привет, Джейсон, — застенчиво отозвался Нико. Голос его задвоился, и только после Перси понял, что они с Уиллом-парнем-Нико сказали это одновременно. Перси вдруг начал что-то подозревать. — Ребят, привет, — поздоровался Нико с остальными. Уилл тоже просиял улыбкой и дружелюбно что-то защебетал, пока Нико заказывал им обед. Что удивительно, еда появилась не только на его тарелке, но и на тарелке Уилла. Перси вообще не подозревал, что можно было так сделать для кого-то. Это что, была какая-то фишка чисто для гейских парочек? — …и потом мы с тыковкой решили, что проведём следующий уикенд с моей роднёй, это в окрестностях Нью-Йорка, такие живописные местечки! — тем временем вещал Уилл. Голос у него был звонкий, кожа — сияющая солнечным светом, что было в принципе странно, но наверное не тогда, когда речь шла о детях Апполона, а ещё Нико кормил его с рук, и Уилл абсолютно не глядя на своего парня вовремя умудрялся открывать рот и так же не глядя впихивать еду уже в него. До Перси только спустя десять предложений дошло, что все «котёночки, птички, рыбоньки, пирожочки» и так далее были не просто перечислением домашних животных и видов пирогов, а предназначались, смертную его мать, в сторону Нико. В сторону Нико-сына-Аида. В сторону Нико-не-подходи-ко-мне-а-то-я-познакомлю-тебя-со-своей-армией-зомби. В сторону Нико-готического-страдающего-затяжными-депрессиями-и-с-явно-очень-чёрным-юмором-принца-Ада. Мозг Перси отказывался воспринимать эту информацию. Монолог Уилла прерывался постоянными обращениями к его «сладенькому пирожочку» и щебетаниями на тему кто кого любит больше (нет, я люблю тебя больше — а я люблю тебя сильнее — а я тебя так люблю-люблю, что ой, всё). Чем больше тонн сахара высыпалось на уши невольных слушателей, тем более осатаневшими становились их лица, и тем больнее было смотреть в сторону воркующих голубков, вокруг которых чуть ли не сверкала радуга и не скакали белоснежные пони в окружении бабочек. Перси правда пытался вставить хоть слово в этот бесконечный диалог двух счастливо влюблённых, но каждая его попытка перевести тему или высказаться обычно перебивалась словами «а мы с Нико» или «а мы с Уиллом» и вновь уходила в долину сахарной ваты и разжиженных влюблённостью мозгов. У него уже голова начинала болеть от этого сахара, так что он в мрачном настроении сжал руку Аннабет и принялся скорбно жевать еду. Аннабет легонько подтолкнула его плечом и беззвучно хихикнув, улыбнулась, последовав примеру влюблённой парочки и попытавшись покормить Перси с рук. Уже не в столь мрачном и обиженном настроении Перси жевал синюю еду из рук своей девушки, и всё ещё наивно думал, что окружающие малость преувеличивают уровень любовной катастрофы, которая воцарилась в лагере с тех пор, как свелись вместе Уилл и Нико. «Соланжело», как с любовью и трепетом называл их Джейсон. Грёбаный же сталкер.***
Последующие несколько дней полностью развеяли все сомнения со стороны Перси. Теперь он вместе со всеми жителями лагеря был готов подписаться под заявлением, что их военизированный, по сути, летний и не особо летний обучающий лагерь, оказался захвачен Любовью и Соланджело. Собственно, сладкая парочка Уиллоника была в буквальном смысле везде. За последующую неделю обитания в лагере Перси 14 раз застал их целующимися, ещё около восьми в процессе всяких сексуальных игрищ, и около сотни раз находил их воркующими на бесконечную тему «а кто у нас тут такой хорошенький?». К чести парня Нико стоило сказать, что комплиментами своего бойфренда в основном обсыпал он, а Нико просто тихо и счастливо млел. Делал он это так, что прерывать сие действие казалось неловким и кощунственным. Поэтому окружающие, наткнувшись в очередной раз на парочку, просто выбегали с криками из помещения и предупреждали всех, что зоной любовного поражения накрыло определённое место, и так до тех пор, пока парочка не меняла дислокацию. А она его меняла. Прямо постоянно меняла. И делала это так часто, что Перси начал подозревать, что Уилл-и-Нико, спугнутые очередным воплем «опять тут ЭТИ!» или «о нет, мои глаза!», с помощью теней перемещались в другое укромное местечко, чтобы помиловаться всласть без постороннего вмешательства. К концу второй недели Перси начал подумывать о том, что надо бы ему с Аннабет подумать о срочном переезде куда-нибудь в римский лагерь или новый Рим. Она же всё равно планировала обучение на архитектора, так почему бы не поехать туда заранее, так сказать, прозондировать почву, найти себе съёмную квартирку? К концу месяца Перси начал жаловаться всем, кто хотел слушать, о том, что он постоянно, постоянно, чтоб его, натыкается на этих двоих. Где угодно. Когда угодно. В столовой, лазарете, закутках между домиков, на причале, на клубничных полянах, в лесу, в душевых, на тренировочных полях. Ничего удивительного, что для Перси привычным стало перед тем, как войти куда-то, закрыть глаза и громко заорать о своём приближении. Слава всему греческому пантеону, Аннабет наконец-то получила ответ из колледжа, и они быстро собрали вещички и поехали в новый Рим, забыв о том, что в любой момент они могут наткнуться на очень активную и любвеобильную гей-парочку. Они нашли небольшую съёмную квартирку, Перси нашёл себе подработку в кофейне, Аннабет с головой ушла в учёбу, а Перси вдруг с удивлением понял, что… скучает по этому всему. И сидя на маленькой кухоньке, пока Аннабет читала конспекты и вдохновенно цитировала уже любимого преподавателя по истории архитектуры, он поймал себя за тем, что умудряется впихнуть своей девушке в рот очередную порцию приготовленной им же лазаньи, а та, как ни в чём ни бывало, прожевав, продолжала пересказ услышанных сегодня лекций. Аннабет прервалась на полуслове, когда увидела глупо-влюблённое выражение на лице своего парня. — Эм, Перси? Ты чего? — спросила она, сбитая с толку. Перси вздохнул, наколол на вилку очередную макаронину и отправил её в рот своей девушке. — Знаешь, милая, — сказал он. — Я как-то неожиданно… начал скучать по «Соланджело». Аннабет молчала пару секунд, а потом неожиданно даже для себя широко улыбнулась. — Мой сладенький смуглый пирожочек, — засюсюкала она. — Моя светлая золотистая пироженка, — в тон ей ответил Перси. — А кто тебя любит сильнее всего? — Мама? — предположил Перси, и ойкнул, когда рассерженная Аннабет ударила его кулаком по плечу. — Ой, конечно же моя светлопёрая сладкоголосая птичка! Они рассмеялись, и Аннабет взглянула на него уже другим, посветлевшим взглядом. — Только давай не будем вести себя так на людях, — сказала она. — А то у меня до сих пор сахар на зубах скрипит, как вспомню этих двух. Через месяц они сидели на площади у фонтана, кормили друг друга виноградом и в лучших традициях Уилла-и-Нико вели бесконечный спор на тему кто из них был красивее. Им было очень смешно. И на удивление, настроение у них было прекрасным.***
Зима в окрестностях Нью-Йорка выдалась стандартно холодной, и Нико, одетый в дурацкий рождественский свитер, с благодарностью принял чашечку горячего какао из рук улыбнувшегося ему Уилла. — Как тебе погодка? — спросил Уилл, плюхаясь рядом со своим парнем и легонько толкаясь ему в плечо. — Сегодня снежный выдался денёк, правда? — И не говори, — вздохнул Нико. Он отпил глоточек напитка, облизнулся и перевёл взгляд на телевизор. — Как на счёт посмотреть какую-нибудь рождественскую комедию? — А мне казалось, вся наша жизнь и так походит на комедийный романтический фильм, — усмехнулся Уилл. — Романтики, — важно заявил Нико, воздев палец вверх, — в жизни мало не бывает. А смех так вообще продлевает жизнь. — Как скажет мой хрюсик-шмусик-мусипусик, — согласился Уилл, а Нико расхохотался, чуть не пролив на себя какао. — Боги, Уилл, это просто ужас какой-то, — сообщил Нико, хотя глаза его всё равно светились от смешинок. — Значит, мне тебя так не называть? — показательно скорбно вздохнул Уилл, лупая в сторону парня своими голубыми глазищами. — Обязательно назови, — улыбнулся пошире Нико. — Мне очень нравится, — шёпотом добавил он, слегка покраснев. — Мой милый, очаровательный хрюсик-шмусик-мусипусик, — полез Уилл к Нико целоваться, отставляя в сторону кружечку с горячим напитком. Может быть, их шутка с этим дурацким показательно-влюблённым поведением и правда затянулась, но бесить окружающих было определённо весело. И Нико ощущал себя бесконечно влюблённым в прекрасного, но такого дурачка Уилла Соласа.