struck by your (ice) love

Юра увидел его тогда впервые, в аэропорту, и сразу же послал к чёрту подальше. Кто этот парень такой и какого чёрта так пялится на него? Хотелось в тот момент сказать ему что-то колкое в собственном стиле, нечто едкое о том, что каким-то там казахам не место здесь. И пусть он самый сильный у себя дома, Плисецкому на это наплевать: он решил всё и за всех. Ему плевать на их старания, которые ничего не стоят, плевать на мечты, которые он растопчет, плевать на них всех. И на Отабека Алтына тоже. Нахер Отабека Алтына. Единственное, что начало его беспокоить в тот момент — почему же он так отчётливо запомнил его имя? Неважно, это всё неважно сейчас! Он лучший, он первый, он здесь не просто так. Он всю жизнь стремился не к тому, чтобы оказаться на этом чёртовом Гран-при, а чтобы стать его звездой. Чтобы не мельком ухватить золото, а крепко и уверенно вцепиться в него. Он не просто заслужил — он достоин. Юрий Плисецкий — неисправимый победитель-идеалист. Но одно слово разрушило всё, о чём Юра мог думать, всё, для чего он старался держать лицо и выдавать себя за неприступного бога. И всё это — удивительно, мать вашу — из-за одного-единственного человека. «Садись», — сказал ему Алтын, подъезжая на своём очевидно взятом на прокат мотоцикле, хотя Плисецкий в тот момент вполне ясно подумал, что дома, в Казахстане, у парня точно есть что-то покруче этого. Поймав запасной шлем (как знал, блин), Юра колеблется, словно не знает, что решение, в действительности, уже было принято в тот самый момент, когда их взгляды встретились. «Ангелы Юрия» идут по пятам, и это неплохая причина поймать себя на мысли, что вариант поехать куда бы то ни было со своим соперником — не самый плохой. — Давай, давай, — ловко запрыгивая на сидение позади Отабека, парень натягивает шлем и тут же чувствует, как ветер со всей скорости врывается в его волосы, отчего те лезут в глаза и в рот. Юра крепко сцепляется в спину Алтына перед собой, сильно жмурится, как будто может вот-вот слететь нахрен с чёртового мотоцикла, и вовсе уже не до тех щелчков камер в телефонах его фанаток, остающихся позади. — Это было близко. Ему приходится наклониться к самому уху Отабека, чтобы тот мог услышать его; в ответ его соперник ухмыляется, чуть развернув голову. Юра тут же сжимает его торс сильнее, второй рукой возвращая его голову обратно. — Смотри на дорогу, придурок! — Страшно? — Разобьёмся — уже ни за что не выйдем на лёд. Устраивает? Алтын хмыкает снова, набирая скорость. Юра закатывает глаза, но почему-то уже не слишком страшно — он улыбается. Когда они едут по дорогам Барселоны, ещё неизвестным и таким красивым, а Плисецкий думает о том, какой же он дурак, если в самом деле согласился на нечто подобное. Что ещё более дебильное — так это то, что ему вполне это нравится. Ему легко и хорошо: он позволяет себе то вжиматься в спину нового знакомого, без смущения устраивая подбородок на его плече и оглядывая жизнь вокруг, то чуть окидываться назад и смотреть прямо в самое небо, высокое и светлое. Отабек, конечно, предупреждает, что делать так не стоит, но Юра лишь шикает в ответ, крепче прислоняясь. «Глаза воина» — вот, что Юра запомнит, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Да, он и «Русская фея», и «Ледяной тигр», и «Самый молодой фигурист-участник Гран-при», и о чём там ещё пестрят заголовки. Но это… Это звучит так правильно, так серьёзно, что Плисецкий даже вздрагивает, когда слышит это сначала. Они стоят на возвышении, перед ними словно весь мир, открытый и распахнутый, но Юра смотрит только на Алтына. Он поражён его спокойностью, которая, оказывается, вовсе не напускная — он переносит всё это на лёд от себя, он сам по себе такой холодный, или же… Нет, точно нет. Его горячая рука ощущается даже сквозь перчатку, когда он предлагает ему быть друзьями, и Плисецкий ни за что не позволит себе поверить, что этот парень насколько уж далёк от него. Всё же они не боги. Всё же у них есть что-то общее. Он необычный, про таких чаще всего говорят — «тёмная лошадка». Наверное, именно по этой причине Плисецкому всегда нравится быть с ним рядом: каждый раз он узнаёт что-то новое о нём. Что он любит пить зимними вечерами, прозрачным взглядом изучая идиотские передачи по телевизору (глинтвейн с яблочным соком и апельсиновой цедрой). Какой его самый сильный страх — Отабек, кстати, сначала не хотел признавать, но потом, закатив глаза, пробурчал что-то о грозе, а эту тему они больше никогда не поднимали. Какую яичницу он предпочитает по утрам, какую музыку слушает во время тренировок, а какую — чтобы просто расслабиться дома. Юра знает теперь прекрасно, когда его лучше оставить одного, в какое место он любит ходить развлечься и какие поцелуи ему нравятся больше всего. Поцелуи в скулу, кстати. Нежные и осторожные. — Юра. Юр, — Алтын легонько толкает его в плечо, тихо зовёт по имени, чтобы вдруг не разбудить. Сидя перед телевизором после тяжёлого дня — они прошатались по магазинам, где Плисецкий всё никак не мог выбрать себе футболку, — неудивительно, что оба так быстро расслабились на диване. — Чего, Бек? — это краткое прозвище привязалось к старшему фигуристу слишком быстро. — Отнести тебя в кровать? Светлая макушка выныривает откуда-то из-под бока Алтына, хмурым, слегка сонным взглядом изучая лежащего рядом. Отабек всегда коротко улыбается ему в такие моменты, как сейчас, ладонь мягко кладёт на волосы, чуть поглаживая их и перебирая. — Нет, — бурчит Плисецкий в ответ, рукой обвивая горячую талию, а носом утыкаясь куда-то в шею между подбородком и ключицей. — Ты не голоден? Можем взять что-нибудь на кухне или заказать пиццу… — Всё в порядке, Юр, давай просто полежим, — Алтын мурчит низким голосом, стискивая парнишку в объятиях и, несмотря на его недовольное ворчание, прижимая к себе ближе. — Ну что ты всё бубнишь, Юрио? Они много смеются, что вовсе не свойственно ни одному, ни другому, но так хорошо сейчас, потому что по телику крутят какое-то комедийное шоу, потому что им не нужно отходить друг от друга ещё как минимум неделю, пока они в Барселоне, а затем, наверное, всё будет так, как в этих глупых историях о любви: будут созваниваться каждый день по видеосвязи, рассказывать что-то о прошедшем дне, о том, чем будут заниматься завтра; будут засыпать, так и глядя друг на друга; будут скидывать, наверное, даже фотографии, чтобы хоть как-то скрашивать тоску. Но Юре оставлять его точно не хочется, чтобы вдруг оказаться одному в ситуации, когда тот больше всего и нужен. Да и плевать, существенно, на то, кто они — соперники-несоперники — и на то, что выступать им через нужно уже совсем скоро и кто-то обязан будет победить. Важны лишь две вещи сейчас: то, как они могут до слёз хохотать, вот так лёжа на диване, и то, что победить ни к коем случае не должен Джей-Джей. Между прочим, что Виктор со своим Кацуки, что Леруа со своей Изабеллой — на всех смотреть противно и отчего-то даже тошно. Поэтому когда сначала те, а затем и вторые объявляют о помолвке, которая неизбежно приведёт к свадьбе только после победы, — боже, Виктор, вот где твой тупик! — Юра сильно стискивает зубы. Его бесят-бесят-бесят их дурацкие улыбки, счастливые и широкие, их горящие смущением щёки, их неловкие перешёптывания. Но, когда на обратной дороге в отель Отабек вдруг берёт его за руку, переплетая собственные пальцы с чужими, вся злость моментально улетучивается. Это чертовски глупо, и… Плисецкий улыбается, старательно пряча лицо в капюшоне. — И что, тоже пообещаешь сделать мне предложение после моей победы? Старший хмыкает, глядит лишь себе под ноги, но всё ещё старается выглядеть серьёзным и холодным, что всегда ему шло. Юра хотел бы хлопнуть себя по лбу за такие идиотские мысли, которые ему почему-то не удаётся сдерживать внутри, но он только крепче сжимает чужую руку в своей, не переставая думать о том, как всё это бессмысленно. Поэтому, когда Алтын спрашивает у него утром перед выступлением, что бы тот ответил на предложение руки и сердца, Юра просто замирает с расчёской в руках у зеркалом, но глядя не на себя, а за спину, в отражение, прямо на Отабека. «Но только если ты победишь, герой», — уточняет казах. Выражение его лица не меняется, оставаясь по-прежнему сдержанным, не поддающимся эмоциям, но вот его глаза… Его глаза сверкают. И если у Юры глаза воина, то у Отабека глаза того, кто всегда ждёт воина обратно домой. И поэтому, когда его программа откатана, когда на его шее висит победное золото, когда фотосессия с чемпионами на пьедестале завершена — Юра бежит к нему. Ему плевать на камеры, плевать на косые взгляды, которые непременно направлены на них сейчас, плевать на всё то, что о них подумают и скажут. Он просто позволяет себе плакать, запрыгнуть на него и прижаться так крепко, как только сможет; как когда-то сильно-сильно прижимался на дорогах Барселоны и ночами в отелях во время сильной грозы, чтобы успокоить тихим «Тш-ш, всё будет хорошо». Плисецкий позволяет себе эмоции, которые заслужил, не слезать, пока тот сам не попросит, а он и не попросит ведь. — Я выиграл, я сделал это, я выиграл, я здесь, Бек, — он судорожно шепчет и целует его скулы, бездумно тычась носом в тёмные волосы. — Ты выиграл. Юр, ты молодец, — старший фигурист улыбается так, словно не расстроен — и он не расстроен вовсе. — Не забудь сказать мне размер своего кольца. И куда мы посадим Джей-Джея? В самый дальний угол? Юра усмехается сквозь слёзы, аккуратно перебирая волосы на затылке Алтына, и думает о том, что это не первая и уж точно не самая важная победа в его жизни.