Объятия для двоих

Фиолетовый галстук превращается в удавку, которая норовит стянуть горло так, что фиолетовым затем станет всё тело: сначала лицо — первыми будут губы — следом растечётся по щекам и лбу, мутно-фиолетовым, где-то бледнее, где-то ярче, где-то с синевой — а затем всё остальное. Фреду душно, но он продолжает улыбаться, иногда оттягивая накрахмаленный ворот дорогой заграничной рубашки и то и дело перекручивая надоевший галстук — поправляет его кто угодно, кроме него самого, возвращает в прежнее положение, утягивает снова. Остаётся только отстранять от себя мягкие девичьи руки, осыпая их поцелуями, или шутливо отталкивать руки парней — «чуваки, всё понимаю, но не ко мне и не со мной» — и смеётся, как ни в чём не бывало. Пола нет нигде: ни в зале среди танцующих, ни в гримёрке музыкантов, ни на улице, возле дверей Кока или на углу, где мнутся обычно опаздывающие. Из-за него некрасиво тревожно — улыбка криво надламывается, дрожь чуть не выбивает из узловатых пальцев сигарету (стащил несколько штук у отца и не стыдится нисколько), яркий певческий голос срывается в ответ на какой-то совершенно простой и не провокационный вопрос. Фреду душно, неуютно, липкими от пота ладонями — по влажному от него же лицу; он лезет в нагрудный карман за платком и совсем не эстетично — тоже живой человек, в конце концов — утирает лоб и места под глазами. Возможно, стоило решить конфликт как-то иначе, не так грубо, не так по-свински — надавливая на больные темы, на «ты в тусовке только потому что я так решил», тыкая Пола — во время ссор исключительно Пашу, даже Павла, так нарочито вежливо, чтобы напомнить об его правильном комсомольском прошлом — в то, о чём они зареклись никогда больше не вспоминать. Это так глупо, так бесчеловечно — Фред вспоминает его твёрдый, всегда уверенный взгляд, который Павел всё же увёл в сторону, не желая показывать, насколько чужие слова звучат обидно. Фреду от этого воспоминания хочется удавиться этим чёртовым фиолетовым галстуком, но вместо этого он лишь небрежно запихивает платок обратно в карман и снова улыбается — ослепительно, жемчужно, как умеет. Только немного потерянно. Ему говорят: «Скоро на сцену, соберись давай», — и Фред правда пытается собраться, но выходит из этого ровным счётом ничего. В порядок приводит Бэтси: поправляет уже измятый Фредом воротник, возвращает галстук на то место, где он должен быть (Фред на нервах сдвинул его как-то набок, так, что он теряется за пиджаком), приглаживает несколько выбившихся прядок, тоненьких-тоненьких, наверняка незаметных из зала — но Фред слишком идеален для всех и должен этот образ поддерживать. Слишком много внимания, в голове гудит и жужжит, хочется сбежать — хотя бы и в гримёрку, выгнав оттуда всех и заперевшись — но так нельзя. Надо делать вид, что всё хорошо. — Всё в порядке? — Бэтси легонько ведёт ладонями по плечам, будто бы стряхивая с них пылинки, обеспокоенно заглядывает в глаза. — Ты сегодня сам не свой. Фред только и может, что мягко погладить её по щеке и вкрадчиво заверить, что всё правда в порядке. — Просто неважно себя чувствую. Простудился, может, — поверить в это легко: бледный весь, в испарине, взгляд бегающий, ищущий, движения дёрганые, — не переживай за меня. Она заставляет его слегка наклониться и ласково целует в щёку, улыбаясь затем и пальцем стирая оставшуюся на лице помаду — уже не в тех отношениях, чтобы оставлять какие-то следы друг на друге. Поняв всю серьёзность своих чувств к Паше, Фред решил ничего не скрывать, не утаивать и не разрываться на два фронта — это низко, несерьёзно и неправильно. Так нельзя было поступать с Бэтси — она очень, очень хорошая, и потом, когда всё бы вскрылось, ей было бы слишком больно. Впрочем, больно было и так: в тот самый момент она долго молчала, не глядя в глаза, привычно чмокнула на прощание и попросила уйти. Фред думал, что тот вечер был последним, когда они видятся, но Бэтси пришла на тусовку через несколько дней. В новом платье, со свежим макияжем и сияющими глазами — поняла, приняла, «но мы ведь можем дружить, так?» Конечно так — Фред то и дело обнимал её тем вечером, норовит обнять и сейчас при любой удобной возможности. Он извинялся, она понимающе кивала головой. Так нельзя было поступать и с Пашей — Полом — потому что он слишком, слишком принципиальный, и потом, когда бы всё вскрылось, Фред не успел бы и объясниться. Поэтому первым делом: «Я расстался с Бэтси», — честно, резко, чтобы показать всю серьёзность своих намерений. Паша как-то непонятно улыбнулся одними уголками губ, неопределённо хмыкнул и сказал, что ему нужно подумать. За несколько дней ожидания Фред чуть не сошёл с ума, но потом, на очередной тусовке, попросив уединения, Паша его поцеловал. Уверенно, пусть и осторожно, без лишнего напора. А следом: «На большее пока не рассчитывай, хорошо?» Фред, как заворожённый, кивнул. Собственнические объятия не прекратились, но рука ни разу не опустилась ниже талии — Паша доволен, спокоен и позволяет себя целовать. С Пашей вообще много как нельзя поступать. С ним тяжело, сложно, и в последнее время они слишком часто ссорятся. Бэтси приобнимает Фреда за шею, заставляя обратить на себя внимание: — С Полом проблемы? — наверняка об их отношениях знали практически все; благо, эти самые «все» не лезут не в своё дело — только Бэтси, но ей можно. Она слишком близка, много знает и всё понимает. — Настолько заметно? — Фред тяжело вздыхает, и тот притворный огонёк в его глазах — спичка вместо пожара, к которому все привыкли — тухнет окончательно. — Ты слишком часто оглядываешься. А его я сегодня не видела, — она говорит тихо, так, будто их кто-то может услышать, осудить, вмешаться. — Так что случилось? — Я повёл себя как последний подонок, — увести Бэтси в более тихое место всё же приходится, — сорвался на него из-за своих сомнений. Высмеял, обозвал... Вовремя заткнулся. Не сказал, что жалею о том, что сошёлся с ним. — А ты жалеешь? — взгляд у неё, как и интонация, несколько удивлённый. — Нет, нет, не жалею, нисколько, просто... — Фред прикрывает глаза и ненадолго запрокидывает голову назад, пытаясь собраться с мыслями. Галстук душит вновь. — Просто с ним тяжело. Я устал ломать голову над тем, что он чувствует ко мне. Он играется, не даётся, переворачивает мои слова в шутку. Я думал, мы начнём встречаться, и всё будет легко и хорошо, потому что, ну, ты сама подумай: если сошлись, значит, он мне нравится, я ему нравлюсь — а в итоге я бегаю вокруг него, а он шутит, смеётся и выставляет меня дураком перед всеми. — А ты никогда не задумывался о том, как сам себя ведёшь? — Бэтси тянет за руку, заводя в гримёрку, заставляет усесться на стул и запирает дверь. — О чём ты? — руки — на подлокотники стула, глазами — похлопать непонимающе; поёрзать стыдливо, потупить взгляд. Фред пытается задуматься: ничего плохого вспомнить не может — от этого только более тревожно. — Ты шутишь, смеёшься и единственный не дурак, как думаешь сам. Хотя иногда кажешься... — она сдерживает тихий невесёлый смешок, — самым дурным из всей компании. Расстался со мной, чтобы сойтись с ним, но поведение не изменил. Фред, если я знала, что ты не изменишь мне ни с кем, то он — нет. Он видит то, как ты с кем-то обнимаешься так же, как с ним, видит, что ты заигрываешь с другими. И ты же обвиняешь его в том, что он играется? Фред молчит. Ему и вправду казалось, что главное — не встречаться ни с кем больше, а всё остальное — все заигрывания, подмигивания, улыбки — ерунда. И Бэтси к этому нормально относилась всегда — он ведь с ней, с ней только, какая разница, кого обнимает? Но ведь и объятия бывают разные. И прижимать к себе чувих на глазах у Пола, наверное, не стоило. Стоило ли прижимать вообще, если вот он — человек, который нравится, которого любишь, с которым хочешь быть во всех смыслах и планах? Фреду странно. Руки потеют вновь, и он вытирает их об идеально выглаженные узкие брюки — фиолетовые, в цвет галстука. Или галстук в цвет брюк. Да какая к чёрту разница? — И что делать? — он поднимает крайне озадаченный взгляд на стоящую рядом Бэтси и даже, кажется, заикается. — Он же после всего, что я ему наговорил, не придёт больше, наверное... — Значит, иди сам, — Бэтси пожимает плечами и гладит по уложенным волосам. — Ты говорил, он в медицинском учится и сейчас практику проходит. Ну так иди к нему в больницу. Колеблется Фред долго, думает, сомневается — и всё же срывается. Просит передать, что сегодня выступить не сможет, пусть кто-нибудь подменит, пусть сыграют что-то другое, споют без него, да что угодно. Бэтси, улыбаясь, только подталкивает его к выходу: «Скажу, скажу, иди уже давай». Фред не идёт — бежит, как будто у него ограниченное время, и он попросту умрёт, если не успеет извиниться. В больнице его встречают косые взгляды, слова осуждения, нескромные выражения. Фреду всё равно. Он сам затягивает галстук потуже и несётся по коридору, заглядывая за каждую дверь. Простите, извините, ошибся, ой, я не к вам — слишком много слов, слишком много движений, дышать тяжело, в пиджаке жарко, но не снимать же. Он дёргает за ручку очередной двери и видит процедурную. И Пашу, стоящего у окна и лениво курящего. Он торопливо оборачивается — начальство или пациент — и так же скоро отворачивается вновь. — Адресом ошибся, — сухо говорит Паша, затягиваясь в очередной раз. Фред сглатывает, шагает вперёд и тихо прикрывает за собой дверь. — Не ошибся, — он подходит ближе, медленно так, неторопливо и тихо — всё равно стук подошвы ботинок о пол сдаёт его целиком. — Кок в другой стороне, — Паша всё так же невозмутим и стоит на своём. — А здесь больница. — Я знаю. Я из Кока, собственно... сбежал с собственного выступления. — Вот как, — наигранно усмехается, — очень интересно. И что? — Паш, я придурок. Я должен был сразу всё понять, а в итоге... Тебя обидел в итоге, вот что, — Фред подходит практически вплотную, кладёт свою большую ладонь на Пашино крепкое плечо. — Мне надо было посмотреть на своё поведение, полностью измениться, а уже потом к тебе лезть. То есть не лезть. То есть... — Сам понял? — Если честно, то Бэтси помогла... — Понятно. Фред не решается нарушить тишину — боится сказать что-то не то. А Паше сказать попросту нечего. Докуривает и тушит бычок в стоящей на подоконнике пепельнице. А когда собирается уходить, Фред не даёт пройти. — Фред. — Паш. Я идиот. Но... Я сегодня ни с кем не заигрывал. — Надо же, это достижение, поздравляю, — он пытается пройти ещё раз, но теперь Фред осторожно, но уверенно удерживает его за плечи. — Я не хочу быть ни с кем, кроме тебя. И я перестану вести себя... вот так. И задевать тебя больше не буду. Дай мне ещё один шанс. Последний, обещаю, клянусь, если подведу — отстану тут же. — Я не знал, что ты можешь быть таким серьёзным и переживающим. Уж тем более не думал, что по отношению ко мне. Фред молчит. Паша касается его губ своими — горько, сухо, невесомо. — Это значит, что я прощён? — Это значит, что тебе нужно бежать на своё выступление, а мне — идти дежурить дальше. Беги, актёр, певец и герой-любовник. Встретимся завтра вечером. А галстук Паша Фреду всё же ослабляет. Чтоб не задохнулся от радости и пока будет бежать назад.