О любви в алфавитном порядке

      Всё вокруг неё алое: алый костюм на стройной фигуре, алая кровь, окружающая её всюду, алая магия, лентами переплетающая её тонкие пальцы. И воспоминания её алые-алые, окрашенные в багрово-красный, тягучей жидкостью внутри разливаясь, глаза застилает своей краснотой. В чужих головах копается ежечасно, ежеминутно, ежесекундно, только бы в чужих кошмарах забыться и свои к себе не подпускать. Ведь стоит глаза закрыть, и в голове словно вспышка — мёртвое тело брата, а вокруг всё те же алые ленты.       Ей говорят — она спасает мир, но сама Ванда-то в это не верит и прекрасно знает — она не герой. Просто девочка ломанная-переломанная и алыми лентами переплетённая. С огромными ранами на душе этими же лентами затянутыми-перетянутыми и в ужасные шрамы преобразованными.       В голове у Зимнего Солдата, вернее там, что от неё осталось, память на осколки разбита и в мелкую крошку растёрта. Алые ленты в этом хаосе вьются, переплетаются, но только между собой, моменты из памяти не вытягивая. Память его похожа на пепелище костра, где старые воспоминания — те, что остались в голове ещё со времён войны, до того, как он стал оружием, — всплывают с самого дна, взрываясь своими яркими образами.       У Ванды каждый раз от всего этого в глазах рябит, но она упорно зубы сжимает и продолжает алыми лентами память Зимнего переплетать, собирая всё воедино, раз уж свои мысли она никак в порядок привести не может. Солдат от её помощи уже не отказывается, напору девчонки поддаётся, и каждую ночь тихо открывает дверь в её комнату и говорит так же тихо: «Я опять вижу их». Ванда его понимает, лишь улыбается сонно-устало и, свои длинные волосы слегка приглаживая, усаживается удобнее, начиная снова заплетать в его голове алые ленты.       Теперь Барнс для неё — словно открытая книга, которую она читает с интересом, как бы не пыталась убедить себя в обратном. Она видит его насквозь, фрагменты воспоминаний восстанавливает один за одним, начиная с войны сорок пятого. Она знает его лучше его самого, видит Роджерса, видит Романофф, видит кровь, смерть. С каждым разом алые ленты между её пальцами всё сильнее затягиваются, ведь Солдат слишком напоминает ей себя саму. Возле него только боль, смерть, кровь, и ничего, что подошло бы синонимом к «счастье» или «радость». Как и возле неё.       То, что происходило между ними, было трудно назвать любовью, практически невозможно. Для их странных взаимоотношений, когда днём они даже не смотрят друг на друга, а ночью в тусклом свете луны выскальзывают из собственных спален, чтобы побыть вдвоём, стараясь спрятаться от своих кошмаров, лишь бы не одному, больше подошло бы слово «привязанность». Впрочем, если бы кто-то спросил их, они бы оба лишь пожали плечами.       Ни Ванда, ни Баки не заметили, как алые ленты, затягиваясь узлами в сознании Барнса, накрепко связали две поломанные жизни, практически превратив их в единое целое.       Кошмары Зимнего защищают её от собственных кошмаров. Она предпочитает чувствовать его боль каждой клеткой, вместо того, чтобы чувствовать смерть Пьетро и просыпаться от ночных кошмаров. Лучше теряться в чужих, обрывочных воспоминаниях, вместо липкого страха, окутывающего с головой. Лучше слиться воедино с памятью Зимнего Солдата и раз за разом переживать горести войны и тяготы нахождения в ГИДРе, чем тонуть в собственной боли.       Ведь стоит Ванде закрыть глаза, она тут же видит обломки здания, чувствует запах гари, и перед глазами у неё неразорванная бомба с надписью «STARK».