a pair of pixies

Изабелла почти теряет рассудок, когда Шарлотта впервые углубляет поцелуй, почти плачет; пальцы касаются её щеки, плеча, бедра, задней части шеи. Этого слишком много и в то же время недостаточно. Её раздевают медленно, снова и снова поощряя стоять на месте и позволить Шарлотте сделать всё самой, позволить ей вести и, взяв за руку, направить в спальню, позволить ей расплести шнуровки и снять парик, отложить в сторону жемчуг и серьги, позволить ей подтолкнуть Изабеллу к кровати в слабом свете свечей. И всё же он недостаточно слаб, чтобы скрыть их — это одновременно благословение и нет: она может видеть Шарлотту, но точно так же Шарлотта может видеть её. Шарлотта прекрасна — так прекрасна и мягка, что всё, чего хочет Изабелла в этот момент, здесь и сейчас, это потянуться к ней и поцеловать снова, потому что это больше, чем она думала возможно. И потому что от единственного поцелуя её грудь готова взорваться. Странное загадочное чувство, но не неприятное, и она хочет испытать его снова — но Шарлотта медлит. Изабелла в самом деле плачет, когда, наконец, оказывается обнаженной перед Шарлоттой. Она не ожидает этого, но плач вырывается сам собой волной эмоций, которые накрывают её, как только она замечает взгляд Шарлотты, который видит её, видит всё её тело, видит всё. Всё. Это захлёстывает чувства, переполняет её, и, когда слышится первый всхлип, она настолько смущена, что переворачивается на бок, отталкивая Шарлотту и пряча лицо в ладонях. Если бы она могла быстро и легко уйти, не издавая ни звука, она бы ушла. Но Шарлотта не даёт даже минуты, чтобы собраться. Она притягивает Изабеллу, нежно проводит пальцами по её рукам, плечам и нигде больше. — Мне жаль, — удаётся каким-то образом произнести той, прикусывая ладонь в попытке контроля. Это работает, но едва-едва, и, открыв глаза, она обнаруживает, как Шарлотта смотрит на неё: молча и мягко, и Изабелла почти разваливается на части снова. Она хочет встать, одеться и уйти, уйти далеко, где никто её не увидит, чтобы никто не мог посмеяться, упрекнуть или сделать больно. Одиночество доставляет боль, но оно точно лучше, чем всё это. Точно. — Ты скажешь что-нибудь? — Я хочу показать тебе то, чего ты заслуживаешь, — говорит Шарлотта, будто совершенно не видит стыда Изабеллы, и её пальцы покоятся на её животе. — Это всё, чего я хочу, леди Изабелла. Ты позволишь мне? Тяжесть узлом свивается в горле, когда она опускается обратно на подушки и закрывает глаза — чтобы сразу же открыть их, конечно, потому что закрытые глаза слишком напоминают о чем-то, что намного хуже, чем-то, что лучше сейчас забыть. И Изабелла сомневается во многом, но есть кое-что, в чем она уверена: Шарлотта заслуживает лучшего. — Тогда покажи мне, — произносит она, слыша, как лихорадочно звучит собственный голос. Шарлотта отвечает яркой зубастой улыбкой, и волнение Изабеллы без сомнения небольшая цена за эту улыбку — и за то, что следует за ней, когда Шарлотта одновременно поднимается и падает по её команде. Её наслаждение возникает внезапно и быстро, почти насильственно, не взирая на то, что Шарлотта действует медленно и тихо; Изабелла не осознает, что оно наступает, пока этого не происходит — заставляя её бедра приподняться, а руки сжать плечи Шарлотты. Губы той напротив её шеи, уха и груди, они бормочут нежные поощрения, и это так не похоже на что-либо... Так не похоже на всё. Шарлотта не останавливается, как Изабелла думала; её прикосновение уже нежное, уже мягкое, становится лишь нежнее, когда она продолжает, её поцелуи становятся более томными, и понимание того, что Шарлотта касается её так после всего, что она узнала этим вечером... Думать об этом невозможно, иначе сумбур в голове усиливается, мысли вконец путаются и причиняют еще больше боли. Под пристальным вниманием Шарлотты они почти распутываются, как крючками впившись в голову, когда Шарлотта опускается и целует ее. За прошедший час Изабелла настолько переполняется эмоциями, что этого достаточно, чтобы прекратить самой; она убирает руку Шарлотты со своего бедра и на мгновение представляет, как будет сложно, — может, Шарлотта не хочет останавливаться. Но она останавливается сразу же, как Изабелла касается её запястья, и незнакомый пузырь ощущений формируется внутри и выходит пораженным запыхавшимся смехом, когда Шарлотта поднимает голову, укладывается рядом с ней и мажет губами по её челюсти. — Теперь ты мне веришь? — шепчет она ей на ухо. — Ты не проклята. А если это и так, то я тоже. Изабелла закрывает глаза, сжимает пальцами простыни, и, очистив мысли, она почти может в это поверить; почти может поверить, что этот момент может и будет длиться вечно. Две проклятые и не-проклятые женщины, с переплетенными пальцами, сердцами, что бьются как одно, и без её секретов, нависающих, как проклятье. Это не неприятная картинка, не неприятное чувство. И от того ещё более смертельное.