Глаза океаны...

      Мэтью ненавидит, когда Англия курит. Он с несвойственным, казалось бы, ему рвением и непримиримостью постоянно ругается с ним из-за этого, отправляет в мусорное ведро одну пачку за другой, не обращая внимания на их отнюдь не маленькую стоимость, обещает в следующий раз не пустить Артура в свою квартиру, если тот снова притащит с собой эту гадость, однако...       Сейчас Кёркланд сидит на его подоконнике, выпускает ядовитые кольца через открытое настежь окно на улицу, и их обоих это совершенно устраивает. Не помешало бы сделать замечание хотя бы о том, что из окна в комнату проникает ледяной воздух и что Альбион, в конце концов, может банально подхватить простуду, если сейчас же не слезет оттуда, но Канада молчит. Он ведь знает, что Англия просто не может иначе — даже проведённая с ним ночь не может заглушить тупой, противной тоски...       Потому что он не тот, кто способен исцелить его. Потому что не о нём Артур когда-то мечтал (а может быть, мечтает и до сих пор) перед сном. Уильямс далеко не наивный дурак, он чувствует это кожей, душой, на подсознательном уровне всё понимает и прощает... Ну и что с того, что от этого больно? Ему ли привыкать стискивать зубы и терпеть?.. Он уже давно не ребёнок. Поэтому не будет ни жаловаться, ни кричать, ни, тем более, плакать. Ведь Кёркланду ещё тяжелее. Наверное...       Англия красив. А в глазах слишком влюблённого Канады и вовсе сравним с Аполлоном. Нет, даже не так: затмевает его, само олицетворение мужской красоты... Даже чертовски уставший, даже с ненавистной сигаретой в руке, с неестественной бледностью и худобой, с помутневшими, уже не сияющими, как редкие зелёные сапфиры, глазами...       За окном предрассветный туман, делающий его образ ещё более прекрасным... Артур сидит в одной лёгкой рубашке и то не надетой, а просто накинутой на плечи для непонятной псевдо-формальности, ведь ему откровенно плевать, как он выглядит — в квартире Уильямса ему стесняться некого. Совершенно. К Мэтью Альбион может приползти ободранным, грязным, пьяным в хлам, в слезах, в соплях и в прочей гадости — его всё равно не выгонят, его всё равно встретят с заботой и (не)трогательной теплотой. Он знает это, знает и пользуется. А Канада, кажется, и не против...       А Канада каждый раз любуется им, рассматривает его, как музейный экспонат, как ценный трофей, хотя трофей из них двоих — только он. При чём крайне сомнительного качества. Однако... Из всего множества существующих в мире стран видеть Артура таким уязвимым разрешено только ему. Именно ему — сломанному, бесполезному, практически ненужному (Альфред, определённо, был намного ценнее) трофею, доставшемуся Англии после победы в Семилетней войне. Это факт. И он изнутри греет душу Уильямса — откуда в ней только взялось столько нелепого самолюбия?.. Да, это, несомненно, льстит... Но в то же время убивает изнутри, заставляя кусать губы, руки, лишь бы случайно не сорваться...       Мэтью скользит взглядом от лица вниз, по груди, по впалому животу, ещё ниже... Ему вдруг отчего-то становится слишком стыдно, щёки покрываются румянцем, и он натягивает одеяло по плечи, скрывая собственную наготу, отворачиваясь и опуская взгляд. Как будто бы не они только что переспали. Как будто бы они сделали это в первый раз... Ну что за глупости?       Он ведь не девица переходного возраста и никогда ею не был...       Тем временем, Альбион крутит в руках сигарету, переводит взгляд с сумрачных пейзажей на Уильямса... Кёркланд смотрит на него, однако Канада чувствует (или ему только чудится?), что он всегда видит вместо него кого-то другого. Может, Америку, может, Францию, может, кого-нибудь ещё... Всех, с кем не получилось, с кем "не срослось". Интересно, а сколько их вообще было?.. Мэтью не знает, а спросить не решится. А даже если и спросит, Англия всё равно вряд ли ответит... Потому что уже не считает, потому что уже давно сбился со счёта. Страны, люди...       Он просто устал. Устал от них всех. Надоело, осточертело их враньё, двуличие, притворство... До тошноты. До колик. До желания однажды разорвать свою же грудную клетку, вырвать своё же сердце, лишь бы никогда, никогда и ничего больше не чувствовать.       Каждый из них обещает быть вместе до какого-то там неясного конца, клянётся в вечной любви да верности, а в итоге... Англия усмехается. С кем бы он не пробовал «начать всё с начала», попытаться ещё раз, треклятый итог всегда был одинаков: Артур вечно оказывался слишком...       Сложным.       Надоедливым.       Гордым...       Список можно продолжать до бесконечности. Разумеется, некоторые сперва начинали банальное «дело не в тебе», однако Кёркланд никогда этого не слушал. Кёркланд смотрел в глаза и видел правду, горькую правду, что по началу вставала поперёк горла. По началу. После привык...       У самого Альбина в глазах уже давным-давно ничего, кроме оставленного сгоревшей надеждой пепла. А под глазами — подарки бессонных ночей. Глубокие, тёмные круги, отдалённо напоминающие синяки...       ...синяки, оставленные им на теле Уильямса. Англия, правда, никогда не хотел делать ему больно. Просто Канада отбирал сигареты... Просто один раз упрекнул его в том, что он перебрал со спиртным... Просто у Артура привычка брать его грубо. Временами Кёркланд, честно, пытается быть нежнее, честно, старается сдерживаться, но что-то вечно идёт не так...       Излишняя покорность Мэтью выбешивает, и Альбион снова срывается... К тому же...       Канада слишком похож на своего брата. Слишком похож на этого напыщенного француза... Что явно не может пойти на пользу. — Мэтью, — Англия выбрасывает сигарету в окно, спрыгивая с подоконника; Уильямс не говорит ни слова, смотря не столько на него, сколько на его ноги, насторожено следя за каждым их шагом. — Мэтью, — повторяет Артур, останавливаясь совсем рядом и чему-то усмехаясь. — Посмотри на меня...       Его голос — или Канаде опять-таки лишь показалось? — дрогнул на этой последней фразе. «Посмотри на меня» всегда имеет в виду «посмотри мне в глаза». Стыд сжимает горло, непонятный страх волнует сердце, но Уильямс делает над собой усилие и всё-таки поднимает взгляд...       Тот, кто сказал, что в мире всего пять океанов, вероятно, ошибся. Потому что Кёркланд каждый раз видит шестой... Он скрывается в его глазах. Он красивее любого другого.       Красивее всех океанов вместе взятых.       Альбион смотрит в него и не может наглядеться. Альбион смотрит в него и, не отдавая себе отчёта, утопает в нём с головой, с неосознанным удовольствием опускаясь на самое дно... Утопает, но никогда не признаётся в этом даже самому себе. И не признается. Наверное...       И совершенно не важно, что последние несколько лет — или веков? Или так было всегда? — он держится лишь потому, что для него, только для него двери в дом Уильямса открыты в любое время дня и ночи.       И совершенно не важно, что только рядом с ним, на удивление, на огромное удивление, ему, утерявшему покой, казалось бы, навсегда, на веки вечные, становится более-менее спокойно и...       И совершенно не важно, что без его взгляда, без его прикосновений, без него самого у Англии начинается ломка во всех смыслах этого слова.       Совершенно не важно...       Артур наклоняется, берёт его, так доверчиво и покорно смотрящего на него, руками за обе щёки, вовлекает в поцелуй, но... Не столько целует, сколько покусывает и без того уже истерзанные самим же Мэтью губы. Кусает, тут же зализывая место укуса, но не чтобы извиниться — некоторые из старых ранок открываются, а чужая кровь всё ещё обладает невероятным вкусом...       Отстраняясь, Кёркланд самодовольно любуется результатом: и без того по-детски пухлые губы стали ещё чуть больше, а запачкавшая их кровь лишь усиливала и без того нехилый магнетизм, делая их более выразительными, более...       Альбион, правда, честно-честно, никогда не хотел делать Канаде больно. Просто так вышло, что гематомы слишком хорошо сочетаются с его лицом...       Одну из рук он заводит за ухо, оглаживая чужие — частично ненавистные — волосы. А после снова целует, нагло толкаясь языком в чужой рот, не интересуясь, против Уильямс или нет. Да и, чёрт подери, разве он может быть против? Разве он мог когда-то быть против?..       Вновь отстраняясь, Англия переводит дыхание, подозрительно хмурясь. Изображать привычную ухмылку почему-то стало тяжелее...       Уильямс не собирался плакать. Однако сейчас Артур почему-то отчётливо видит стекающие по его губам слёзы. Странно, ведь обычно это реки текут в океан, а не иначе...       Чему-то смутившись, отчасти, даже испугавшись, Кёркланд выпрямляется, и... Наваждения как не бывало: Канада лишь недоумённо, всё так же покорно, доверчиво и тоскливо, словно какая-то подбитая дворняга, смотрит на него снизу вверх... Никаких слёз. Никаких...       Что-то с характерным треском рвётся у самого сердца. Рвётся, стремительно ухая вниз...       Альбион как-то странно усмехается, а после его губы растягиваются в широкой, сумасшедше-идиотской улыбке... Явно дурной знак. — Англия? — осторожно спрашивает Мэтью, свешивая ноги с кровати, после касаясь ими ледяного пола. — Что-то...       Он хочет встать, но Кёркланд падает на колени перед ним раньше. Уильямс вздрагивает, тотчас замирая, когда чужие руки обнимают его ноги. — ...не так?.. — Канаде страшно не то, что говорить, а даже просто дышать, но он превозмогает себя, как может, чувствуя, что это необходимо...       Альбион содрагается в приступе неконтролируемого смеха. Из его глаз, совсем как в далёком сейчас для них обоих Лондоне, идёт крупный, обжигающий дождь, но смех становится лишь громче...       Смех от боли. Тот самый, что изнутри доламывает до конца всё то, что каким-то необъяснимым образом смогло уцелеть. — Артур... — дрожащей рукой Мэтью гладит его по голове в надежде, что это поможет. Главное показать, что ты рядом, несмотря ни на что...       Никто не скажет, как долго длился этот — по мнению Уильямса — кошмар. Но в итоге, смех всё-таки смолк, хоть Кёркланда и продолжало трясти... От холода, скорее всего... Странно, что только сейчас. Ведь в комнате было холодно всё это время. — Мэтью... — устало шепчет Англия в каком-то полузабытье, оставляя на чужом колене поцелуй и прижимаясь к нему щекой... — Мэтт...       «Спасибо» и «прости» слышится Канаде в собственном имени...       «Спасибо» и «прости», повисшие в воздухе, где-то между ними...       «Спасибо» и «прости», что за всё чёртово время, что они знают друг друга, так и не были озвучены вслух...       «Спасибо» и «прости», которых вечно поочерёдно съедают то гордость, то страх. А может, и что-то ещё... — Не за что, Артур... — поникшим, нет, убитым голосом выдыхает Уильямс.       «Спасибо» и «прости», безжалостно рвущие душу, потому что, как бы искренне и сильно Англия (где-то в глубине своего всё-таки негнилого сердца) не раскаивался, как бы искренне и сильно он не был благодарен, Мэтью никогда, никогда не услышит от него ответного, желаемого «люблю». Никогда...       Но быть может...       Только «спасибо» и «прости». Несмотря ни на что, ставшие дороже долгожданного признания.       Альбион неверяще поднимает на него глаза. Его поняли без слов?.. Канада странно улыбается, сам тянется к его губам, после затаскивая на кровать, обнимая и кутая в одеяло, чтобы согреть...       А за окном занимается рассвет.