Демон

Таня скотчем склеивает разбитые отношения и плачет навзрыд, не стесняясь, что подумают соседи. Балкон не застеклен, за окнами яркий, цветущий май с каруселью из звуков, запахов и людей, от которых тошнит, как от Ритиных пахучих сигарет. «Иди ты нахуй», — думается Танечке, а пальцы на инстинкте все клеят и клеят: не дай бог окончательно развалятся. Рита молчит на ее сообщения, и Таня изводит себя в конец. Стереть бы ее имя из памяти, никогда не знать, не встречать в том злосчастном участке в идеально выглаженной форме. Не говорить, не влюбляться, не влюбляться, не влюбляться и остаться случайно счастливой, никогда не касаясь Ритиных рук. А она коснулась. И обжигается о них до сих пор, все надеясь, что выйдет что-то, за что будет не стыдно, о чем можно рассказать за вином подругам и не разрыдаться на середине рассказа от того, что все через жопу. А Рита молчит, все молчит, и постепенно Танечка костенеет в своем выдуманном безразличии. Ей бы закончить скандалы с Ритой, пресекать на корню свою дикую, неуправляемую ревность, в которой все подъемное и нет летит в Риту, оставляет ссадины на лице и бьет в плечи, но не выходит: Танечка видит ее рядом с симпатичной, милой девушкой — и внутри просыпается зверь. Он, неприкаянный, неприрученный, толкает ее хрупкое тело в скандалы, бьет Ритины руки и одаривает пощечинами, когда та пытается все объяснить. Зверь никого не жалеет. А Рите осточертело. Надоело доказывать, что ее любовь — не вспышка, не секунда и не случайная, вышедшая из контроля шутка. Только что ни говори — все бестолку, и с Танечкой никогда не знаешь, что получишь на вечер: окажешься зацелованной самой из всех или с ее руки вылетишь из квартиры, желая надраться по самое не хочу. [Чтобы притупить боль. А боли у Риты в жизни было немало.] А тут Танечка — единственное светлое, что есть. То самое, что, кажется, дается в награду за все плохое, и его теперь вправду нет, зато есть Таня — и она стоит напротив, кидая упреки в лицо. Маленький сущий демон, готовый разорвать все на своем пути, а затем плакать над обрывками и пытаться все исправить, собрать воедино обратно. А щека Риты до сих пор горит от чужой руки. Рита же ее никогда и пальцем не тронет. Рита знает, что силы свои может не рассчитать, а видеть в Танечкиных глазах страх решительно надоело. В баре подкатывает какой-то пьяный молодой мальчик, подстегнутый явно не одним стаканом; Рита же только дергает плечом: — Отъебись. У меня девушка есть. Есть, но лучше бы не было. Не знать бы ее никогда, чтобы в груди снова камень, чтобы долг только родине отдавать и больше никогда никому не подчиняться, а тут — Танечка, и все разлетается к черту. А ей, неопытной еще, не обремененной серьезностью, не понять, что слово ранит сильнее пули. [Их в сумме у Риты было три, а Танечка — только одна, и потерять ее страшно.] Тане хочется разнести полквартиры и разрыдаться посреди гостиной, увидев свое отражение в зеркале, но больше того — получить ответы на проклятые сообщения. Ебаная Рита. Ебаные ревность и вспыльчивость, что переплетаются воедино и выплескиваются на нее. [А Танечка, кажется, впервые любит.] Она вылезает с балкона, вытерев щеки руками, и наспех надевает ботинки, ветровку; не забыть бы ключи и голову. А последнюю — еще и включить. У Риты впервые появляется мысль: а может, послать все к чертям? Не клеится — и все тут. Будь она хоть трижды хорошей, демону все мало: ему хочется больше, чтобы только он — и никого больше, чтобы Таня, Таня, и ничье имя больше не знать. Как ни старайся, демона не подчинить, а он — властитель, и сердце ему покорное он чует, вертит им, как хочет, словно мячиком на детской площадке, когда тебе шесть и это последнее лето свободы. А первый желтый лист уже падает рядом с кроссовком. Тяжелая стопка бьет стол, рука сжимается в кулак. Она бы с радостью от Тани ушла, не будь привязана к ней неясным, невыносимым образом, когда тянет и не оторваться. Таня же любовью своей выталкивает ее в коридор, гонит от себя подальше, а после ждет, когда Рита вернется, и смотрит во двор из окон в кухне. Рита по-настоящему заебалась. Не устала, не вымотана — заебалась, пытаясь любить этого демона в обличии милом, с голубыми глазами и сладким, завораживающим голосом — все это свойственно ангелам, а этот, видно, изгнан за свой эгоизм. Послать бы и Рите его, но. Но. В баре никто так не близок и не хочется никого, кроме веселой девчонки, которую временами отпускает нездешний. Танечка в такие моменты часто смеется, с легкостью оставляет все неудачи и ведет Риту вперед, буквально в спину толкает, потому что она достойна всего. [А хочется быть достойной хотя бы ее.] Таня влетает в бар. У Риты же из рук падает стопка от пьянства и усталости. Голова опускается на руки следом. Официант в коричневом фартуке заметает осколки и возвращает ей пачку сигарет, выпавшую из кармана. Таня виновато касается ее волос: — Рита?.. Она поднимает тяжелую голову, разглядеть пытаясь, кто говорит голосом самой из всех. А над ней — Танечка, и Рита, кажется, готова простить ей все. — Пойдем домой, — она взваливает тяжеленного капитана на себя, не пренебрегая помощью низкорослого охранника. Они вместе выводят Риту на улицу. Та по дороге домой в полусне лежит на Таниных бедрах, пока таксист отчаянного кружит по двору, пытаясь отыскать подъезд без номера. Дома Таня помогает Рите раздеться и укладывает на кровать. — Я заебалась, Тань, — когда она залезает под одеяло к Рите, та обнимает ее и говорит, как есть. — Не хочу так больше. Давай либо нормально, либо разбежимся. — Прости, — Таня убирает с ее лица волосы, но Рита не открывает глаз. Она говорит, находясь на той самой грани, когда почти засыпаешь, но речь еще идет, хоть и не фильтруется головой. — Я не хочу разбегаться. — И я не хочу, но и дальше так — тоже. Нервы у меня не железные. И мы обе заслуживаем нормальные отношения, а у нас… хуйня полная, Тань. — Как сложно, — Таня прикладывает руку ко рту и отворачивается, стараясь сдержаться. Рита поглаживает ее по талии под одеялом: — Ты только не плачь. Я люблю тебя, просто хочу, чтобы у нас все было хорошо, — она делает паузу. — И желательно друг с другом, а если нет… зачем мучиться? — Я не могу видеть тебя с другими. — Но тебе придется смириться. Нельзя держать кого-то рядом с собой, как вещь. Я твой партнер, а не собственность. — Я боюсь тебя проебать. Ты можешь найти кого-то получше, а я… куда лучше? — Таня, — почти засыпая, смеется Рита охрипшим, прокуренным голосом, — всегда есть кто-то лучше. Только лучшее не всегда желаемое. Зачем мне другие, когда есть ты? — Потому что ты по натуре изменщица. — А тебе я когда-нибудь изменяла? Танечка в своем страхе вытирает лицо рукавом: — Откуда мне знать? — Пожалуйста, оставайся той же девочкой, с которой я познакомилась в участке, — почти проваливаясь в сон, Рита кое-как выдерживает речь. — Я не знаю, сколько смогу терпеть наши скандалы. Но я не позволю себе с тобой так обойтись. И если что-то… скажу прямо. — Я не хочу, чтобы это случилось. — Тогда перестань делать так, чтобы я постоянно оправдывалась. Я не железная, Тань. И хочу возвращаться к тебе, а не к постоянным скандалам. Танечка замолкает, подбирая слова, но когда опускает взгляд на Риту, понимает, что они уже не нужны. Та спит на ее животе и наутро наверняка отойдет, простит Тане все и, быть может, сама извинится за что-то. Потому что перед Таней можно, потому что перед ней растерять свою капитанскую честь не стыдно. Лишь бы она оставалась. А Таня себе обещает, что наутро изменится. И, возможно, однажды перестанет скандалить, не доходя до Ритиных крайних пределов.