Люмос, придурки!

Мы разговариваем с Антоном в понедельник. Диалог крутится вокруг очередной мелочи. Я даже не вникаю в тему, внимательнее вглядываясь в лицо друга. Гриффиндорец выглядит иначе, чем обычно, он более... помятый, что ли? На бледном лице выделяются янтарные глаза, да и они как будто потускнели и стали серее. Каштановые волосы, обычно прилизанные, сейчас растрепаны и торчат в разные стороны. Мешки под глазами никуда не пропали, а стали только больше и темнее. Я спрашиваю у Звездочкина о его состоянии, но тот только отмахивается и переводит разговор в другое русло. Я списываю все на полугодовые экзамены, усложненную школьную программу и ЖАБА, который предстоит сдавать Антону на этом курсе. Мне всё равно неспокойно. Во вторник Звездочкин подходит ко мне в перерыве между уроками. Его взгляд еще более усталый чем вчера. Он с тяжелым вздохом облокачивается об стену и прикрывает глаза. Гриффиндорец выглядит настолько плачевно, что на него нельзя смотреть без жалости. Я уже пытаюсь аккуратно намекнуть другу, что, возможно, стоит посетить больничное крыло, но меня, конечно, не слушают. Звездочкин по природе своей был упрямым, а когда дело доходило до таких «мелочей», как его здоровье, он и вовсе закрывал на все глаза и отказывался слушать. Я никогда не мог с ним спорить. В среду Антон начинает чихать и покашливать в кулак. Гриффиндорец, кажется, и сам осознает своё состояние, но отказывается это принимать. В библиотеке остальные ученики оборачиваются на его чихи и бросают на нас косые взгляды. Я настоятельно прошу друга лечь сегодня пораньше, на что тот мне отвечает мимолетным кивком. Я всё равно ему не верю. Звёздочкин, похоже, понимает это, так как он начинает убеждать меня в правдивости своих слов. Я облегченно соглашаюсь, зная, что он сдержит обещание. Он всегда их сдерживал. В четверг Антон опаздывает на первый урок. Это мне рассказывает знакомый когтевранец с седьмого курса. Со Звездочкиным мы встречаемся только за обедом в Большом Зале. Он выглядит еще более бледным, чем два дня назад. Когда гриффиндорец пожимает мне руку, я замечаю, что обычно теплая и сухая ладонь теперь холоднее льда. Когда Антон отворачивается, я заменяю его бокал с тыквенным соком на кружку горячего чая. Парень, кажется, вообще ничего не замечает, даже когда машинально большим глотком отпивает напиток. От меня всё чаще поступает предложение посетить больничное крыло. Позже, когда я говорю с Олей, она спрашивает меня о состоянии Звездочкина, ссылаясь на то, что он выглядит даже более усталым, чем обычно. Я не знаю, что сказать. В пятницу я целый день не могу найти Антона, он словно сквозь землю провалился. Но его однокурсники говорят, что он за сегодня не пропустил не одного занятия. Это хоть немного, но успокаивает. Когда мы всё-таки сталкиваемся в коридоре и я поднимаю на Звёздочкина глаза, сдержать шокированный вздох не выходит. Гриффиндорец еле стоит на ногах и сонно моргает, на его щеках играет нездоровый румянец, а сам он выглядит настолько отдаленным от всего происходящего, насколько это возможно. Тихо выругавшись сквозь сжатые зубы, я хватаю друга за руку и без объяснений тащу в больничное крыло. Плевать на вялые сопротивления Антона, который еле плетётся за мной. Плевать на то, что полшколы видело, как я через весь Хогвартс иду за руку со звездой. Сейчас сознание затмевали две эмоции. Первая – острое желание помочь Звездочкину, я больше не в силах смотреть на мучения парня. Вторая – жгучий стыд. Я ведь должен был принять меры раньше. Я наблюдал за его состоянием всю неделю, так что же мешало мне помочь ему до этого? Природная стеснительность? Да пошла она к черту! За этими размышлениями я довел Антона до больничного крыла, где передал его под строгий надзор мадам Помфри. Правда, меня сразу же вытолкали из палаты за дверь. Постояв немного у входа в раздумьях, я медленно побрел на занятия. В субботу меня не пускают к Звездочкину, аргументируя это тем, что ему нужны отдых и покой. В воскресенье мадам Помфри всё же сдается под моим напором и отводит меня к гриффиндорцу. Антон не спит, лишь задумчиво сверлит взглядом потолок. Завидев меня, он приветливо приподнимает уголки губ. Робко улыбаясь в ответ, я захожу в палату. Но прежде, чем я успеваю хоть что-то сказать, тишину разрезает такое непривычное, но такое приятное слово: - Спасибо