pain on pain

      В квартире Наруто воздух тяжёлый и вязкий, потому что на дворе удушающий август, потому что присутствие Саске душит. Он смотрит, внимательно и тяжело, но темнота его глаз не обволакивает всё вокруг — проблеск окна за спиной расчерчивает комнату и оставляет шаги к отступлению. Выбор. Саске даёт ему выбирать, делает то, что иногда, наверное, следовало делать самому Наруто давным-давно. Забавно.       Они стоят друг напротив друга, всего каких-то жалких тридцать сантиметров, а кажется, что всё как тогда, в Долине Завершения — монументы основателей Конохи и сотни метров, когда нужно рвать глотку, чтобы докричаться. В них слишком много боли, слишком много неуверенности и дрожи на кончиках пальцев. Всего — слишком для маленькой квартирки, и даже Наруто уже не уверен, что они смогут это вынести, что он сможет это вынести. У него за спиной ненависть, вечная гонка, трупы и война, но сейчас, именно сейчас он чувствует себя глупым неуверенным мальчишкой, который не может ничего. Не может главного — протянуть руку и коснуться кожи Учихи, узнать, похожа ли она на холодный мрамор.       Саске судорожно вдыхает воздух и его глаз окрашивается проклятым красным. На мгновение, потому что контроль — штука сложная. Узумаки кажется, что он чувствует, как кровь кипит в теле друга, брата, просто главного человека в жизни. Как вздыбившаяся чакра циркулирует и бьёт в голову, по вискам, по глазам. Осознание, что перед ним такой же глупый неуверенный мальчишка делает всё проще. Когда ты такой, всё оно проще.       Он тянет руку, кладёт на чужую шею и, о боги, она такая горячая. Чертовски горячая, словно Саске — кот, и это никак не вяжется с тем, чего ожидал Наруто. Он делает шаг вперёд и тридцать сантиметров превращаются в три, а чужое тепло сплетается с его собственным, и воздух становится тяжелее. Учиха не отводит взгляд ни на минуту, ничто в нём не дрожит, когда он кладёт руку на чужую поясницу. Рука у него тоже обжигающе горячая. Когда Саске утыкается носом в его щёку, чувство такое, что в сантиметре от тебя трещит чидори тысячами молний — и страшно, и предвкушающе, и дрожит в каждой клетке от электричества. Узумаки находит чужие губы первым, они сухие и обветренные, а прикосновение к ним — тёплое и слегка щекотное. Он не чувствует взрыва в животе, всепоглощающей волны страсти. Саске это просто Саске, родной, уставший, и, на удивление, бесконечно тёплый. Всё, что чувствует Наруто — тошноту и желание спрятаться, потому что даже сейчас глаза напротив открыты. Саске слегка открывает рот и обхватывает чужие губы своими, обдавая тёплым дыханием. Узумаки зарывается в его волосы, сжимает жёсткие пряди меж пальцев и закрывает глаза, потому что видеть ответный взгляд невозможно. Пусть любуется, раз так хочется.       Постепенно поцелуй становится влажным, менее робким, они смелеют и скользят руками, пытаясь преодолеть одежду. Что-то внутри всё же скручивается в тугой узел, когда Саске пробирается руками под оранжевую куртку, когда Наруто тянет молнию чужой кофты вниз. Руки Учихи шершавые и жёсткие, все в мозолях, и каждое прикосновение от того отчетливее. Когда спина встречает мягкость матраса, а тело Саске нависает сверху, что-то щёлкает. Снова становится страшно, хочется закрыться, сбежать, в конце концов, хочется сделать так, чтобы Учиха не смотрел. Он мычит в поцелуй и Саске отстраняется, нависает коршуном на ровных руках. Он большой, сильный, невероятно прекрасный. Хотя, может ему кажется, потому что он не видит растерянности во взгляде напротив, не знает, как чужие мышцы натянулись, готовые в любой момент сорваться и скрыться. Когда страшно обоим — вот что сложно. На Наруто не видит, он видит лишь Саске, такого идеального, словно нарисованного, и вмиг забывает всё то, за что корил девчонок в Академии.       Вы не видите, что он обычный человек.       Сейчас Наруто почему-то не видит. Зато он каждый день видит себя в зеркале — выгоревшие сухие волосы, россыпь веснушек на плечах, неровный загар и шрамы-шрамы-шрамы. Ничего такого, к чему Саске хотел бы прикоснуться. Он сам себе сейчас нескладный, непривлекательный. Почему-то раньше это не ощущалось настолько явно, а сейчас он просто задыхается, и голос трезвости в морде Курамы молчит.       — Прости, — бормочет он, — прости.       И выбирается из-под Саске, садясь на другом краю кровати. Его не держат. Всё, что они выстраивали, всё, над чем работали после войны — летит в бездну. Доверие, принятие, все разговоры. Наруто руками, спасшими мир, лично туда кидает.       — Ну и за что ты извиняешься? — голос у Саске раздражённый, Узумаки не помнит, когда в последний раз ему было так нервно, так непонятно. Саске злится, злится на отказ, и он в этом виноват.       — Я просто… — Наруто выдыхает и трёт переносицу. — Я не могу. Прости, я просто не готов.       — Ты поэтому извиняешься?       — Да.       Его щёлкают по лбу так неожиданно громко, что просто оглушает. Он смотрит на Саске, действительно смотрит, и нет там никакой ни силы, ни раздражения, ни чего-то опасного. Ничего из того, что Наруто видел до этого.       А видел ли?       — Придурок.       — Да какого чёрта, темэ! — Перепалка даёт перевести дыхание и немного собрать себя в одно целое.       — Обычного, потому что ты действительно придурок. — В Саске усталость, понимание, бесконечная неуверенность и невесть откуда взявшаяся мудрость. Он выглядит так, будто готов терпеть, готов говорить и слушать.       Наруто вспоминает закат над Конохой, как он нашёл Саске, сидящем на горе Каге. Позже оказалось, что тот день был Днём Рождения его матери, и Учиху тогда словно прорвало. Он захлебывался, стонал, он всё ещё ненавидел. Вся Коноха, на которую его клан положил свою жизнь, жертва, которую никак нельзя было оправдать — всё это гной, сочащийся из открытой раны. Болит, болит, чертовски болит.       Тогда Наруто слушал, впитывая каждое слово, и впервые думал о том, а было ли куда возвращать друга все эти годы? А стоили ли сгорбленные плечи всех войн со старейшинами за оправдание преступника, если легче не стало. Никому.       Через несколько месяцев, когда Саске всё ещё не заходил на территорию клана Учиха, когда толком ни с кем не общался, когда их отношениям было робких две недели, Наруто сказал: «Ты можешь уйти. Куда захочешь, просто рассказывай мне, как у тебя дела, и будет достаточно». А вот когда Саске ушёл, стало тошно, горько, не-вы-но-си-мо. С одной стороны, он смог, он вернул друга в Коноху, не домой,, а с другой — отпустить, отпустить как свободного человека с правом распоряжаться своей жизнью как он хочет — задача практически непосильная. Привязать, избить до полусмерти, не дать уйти — это Узумаки говорил постоянно, чтобы потом отпустить как друга.       Как любовь всей жизни.       Одна ночь тогда проползла, как те три года. А наутро Саске, всё ещё родной, всё ещё уставший, принес две порции рамена и молча сел напротив. Он не выбирал возвращаться в Коноху, но выбрал вернуться к Наруто, и это было куда большее, хотя бы потому что его не звали и не тянули.       Их отношениям тогда были две робкие недели, а они даже обняться не смогли, как и всё время до этого. Просто всё тогда было слишком.       Сейчас тоже.       Саске подогнул ногу и уставился на Наруто нечитаемым взглядом. Их отношениям месяц, и непонятно, как Узумаки, с его-то талантами, не мог запомнить, какая кожа у брюнета на ощупь.       — Ты ничего не должен, — голос Саске серьёзный, а Наруто считает, что должен. Должен за связь, за болючее возвращение, за все те взгляды, которые он сам испытал в далёком детстве. — Ты же знаешь, добе?       — Ты тоже ничего не должен.       — Если бы я делал всё, что должен, то у меня не было б такой насыщенной биографии, — хмыкнул Саске.       — Просто, ну это же я… А это ты.       — Поразительные умственные способности.       — Даттебаё! Ну ты можешь хоть немного не быть таким придурком! — Наруто взмахивает руками и смотрит на Саске со всем возмущением. От серьёзного взгляда щемит в груди. — Просто я такой… такой весь…       Он окидывает жестом всего себя, и непонятно на что надеется. Что Учиха поймёт, что не все шрамы нанёс враг, или что никогда об этом не догадается.       Саске всегда был умным ублюдком, даже слишком, и поэтому он только вздыхает. Встаёт, снимает расстёгнутую рубашку и у Наруто пересыхает в горле. У них уже нет той подростковой угловатости, лишь закалённые тренировками мышцы, но Саске явно не хвастается. Он стягивает бриджи вслед за рубашкой и руки у него дрожат. Узумаки не понимает, вот вообще, он сейчас спать собирается ложиться, или что? Но Учиха садится обратно на кровать, подставляя лунному свету лицо, а Наруто — спину. Тот смотрит завороженно, словно впервые её видит, и получается, что да, впервые. Прикасается кончиками пальцев, проводит по чуть заметным позвонкам. Кто бы знал, но у Саске спина в родинках, небольших, разбросанных как капли краски. И на шее у него родинка, под самыми волосами. Наруто не знал. Рука смелее ложится на спину, всей пятерней, и скользит сверху вниз, а сердце отчитывает удары до своей гибели, потому что имел ли он право прикасаться так, словно Учиха Саске, тот, которого боится половина Конохи, самое хрупкое, что у него есть?       Он натыкается на слишком гладкую кожу, бледную и затянувшуюся. Она режет горизонталями по чужой спине и Наруто не знает этой части Саске. Неровной, живой, обнажённой. Ему очень хочется познакомится.       — У Орочимару я слишком много тренировался, скаканул в рост, ну и вот.       Наруто знает, что у Неджи были такие же, у Ли тоже, видел в бане. Сакура тогда объяснила, что кожа просто недостаточно эластична, не поддается и оставляет борозды растяжек, напоминания, что всему есть предел. Наруто казалось, что Саске может всё, а его собственная кожа не справилась.       — Похоже на следы от когтей.       Учиха в ответ лишь хмыкнул и развернулся. Он вальяжно перекинул одну ногу через Наруто, умостив её на чужом бедре, а вторую снова поджал, внимательно вглядываясь в лицо напротив. У Саске был взгляд совсем как у Итачи, словно весь груз мира скопился в зрачке. Он взял чужую руку, такую же мозолистую, всю в шрамах, и положил себе на голень. Выждать, прежде чем начать путь и найти то, что пытаются показать. Кожу щекочет жесткий волос, на коленке Наруто находит шрам и улыбается. Они тогда были действительно командой номер семь, у которых всё впереди, и Саске неудачно напоролся на камень. Путь выше и на бедрах волосы чуть мягче, а литые мышцы перекатываются под кожей и ясно дают понять, что они могут преодолеть сотни метров за секунды. Ещё чуть выше, когда у Наруто сжимаются лёгкие, — шрам. Тонкий, ровный. И ещё, и ещё. Узумаки идёт по тому же пути на другой ноге, и там — всё точно такое же.       Он впивается в чужую кожу, будто это отчаянное прикосновение заберёт боль прошедших лет, затянет старые шрамы, и он снова сможет совершить невозможное. Но шрамы на месте, как напоминание о том — что ничего не просто, что некоторые вещи рвут тебя в клочья. И Наруто не может ничего с этим поделать, но он наклоняется, словно в трансе видит, как Саске вздрагивает, когда он прикасается губами к горячей коже, щекочет волосами, обводит каждый шрам. На это уходит вечность, в которую Учиха снова учится дышать. Слишком много открытого и пульсирующего, поэтому он обхватывает лицо Узумаки и поднимает его на уровень своих глаз. Пока Наруто смотрит, топит его в синей радужке, он стаскивает чужую куртку и тоже смотрит, скользит к предплечьям и тоже хочет выкачать боль. Он не знает, есть ли там шрамы, которые нанёс он, но у Наруто плечи в веснушках, и он целует каждую. Скользит пальцами по тонким шрамам и круглым розоватым отметкам, перебирая их. Тогда чудовищу внутри мальчика было всё равно, пока сам мальчик не оказывался при смерти. Хочется плюнуть в рыжую морду за то, что позволил этому остаться.       Наруто ловко стягивает и свои тренировочные штаны, усаживаясь на чужие бёдра и утыкаясь в сгиб шеи.       На равных, всегда.       Саске скользит по чужой спине, где пересекаются следы битв, пока сам Узумаки продолжает изучать последствия его битвы с самим собой.       Никакой поцелуй, ни одно прикосновение не станет рядом с тем, что происходит сейчас. Когда по открытой ране, без страха и отвращения, когда в чужом теле всё как своё — родное, любимое. Когда каждый шрам, случайный или намеренный, часть одного целого и боль к боли, наотмашь чувствами.       Так много боли не должно было сойтись в одной плоскости, никогда, но они тут и больше, вроде бы, не болит. Слова лишние, поэтому всё у них молча и на кончиках, потому что откроешь рот и задохнёшься — так это близко.       Слишком.       Проходят ещё минуты, может, часы, когда они заваливаются на кровать и переплетают руки-ноги. Наруто ведёт по чужой спине, а Саске перебирает выгоревшие на солнце волосы и целует в висок. В глаза они смотрят теперь оба не отрываясь, и впервые за долгое время им спокойно и тепло.       Не горячо, не яростно — просто тепло. Всё стало просто.