Through the night.

      Голова раскалывается от количества выпитого алкоголя за последние две недели. Кажется, будто по его венам бежит горький янтарный виски вместо тёмно-алой крови, обжигая и одурманивая, заставляя сердце биться беспорядочно, сбивчиво. Он сгорает изнутри от горя, обуявшего его, он пытается заполнить пустоту в груди мерзким пойлом, хоть раньше и не замечал за собой пристрастия к спиртным напиткам. Хочется забыться, сбежать, избавиться от малейшей мысли. Выходит, к слову, дерьмово. Совсем никак. Он всё ещё чувствует, как осколки разбитого сердца гремят в этом пространстве, оглушая и отдаваясь пульсацией в висках. Он всё ещё помнит его руку в своей, он всё ещё не забыл то тепло, исходящее от него, когда тот крепко обнимал его холодными вечерами. Но всё это – лишь призрачная иллюзия, жалкие воспоминания, которые навсегда останутся просто яркими фотографиями за разбитым стеклом в закромах его памяти, так надёжно спрятанными, что никто и никогда не сможет сгладить царапающие острые края. Всё это так глубоко в нём, всё это неотъемлемая часть его самого, без этого он себя не помнит и не может представить в будущем. Если бы он только мог остановить, удержать, убедить в том, что они справятся вместе.       Ночами размышления становятся невыносимыми, разрывают душу в клочья, выбивая последние всполохи воздуха из лёгких, нечем дышать. В темноте он чувствует, что рушится, не в силах выдержать ни минуты более. Ему осточертели эти голые стены, эта квартира, наполненная смердящим одиночеством, ранее сияющая и переливающаяся несуществующими цветами, которые они создавали сами, смешивая свои чувства на их палитре. Одному справляться всё труднее, хочется просить о помощи, кричать, раздирая глотку, но кислорода хватает только на тихие всхлипы. С каждым прожитым днём становится только хуже, и то самое пресловутое 'время лечит' провоцирует нервный смешок. Кажется, Хёнвон смертельно болен. Запивая снотворное бокалом виски, он не знает: переживёт ли очередную ночь?       В этот вечер к бутылке он не притрагивается, заглатывая таблетки от головной боли и скрываясь за дверью, ставшей чужой, квартиры. Достаточно трезв, чтобы вести машину, но всё ещё опьянён мыслями о Чангюне. Заводя мотор, он опускает окно до конца в надежде на то, что ветер очистит голову от его голоса и смеха, и срывается с места, оставляя за собой мерзкий скрежет колёс об асфальт, резкий запах резины и чёрные следы, уходящие в неизвестность. Полупустые дороги, освещаемые фонарями, кажутся бесконечными, так же, как и мысли о нём. Быстрая езда, блеск фар и шум проезжающих мимо автомобилей неспособны излечить его, неспособны избавить от воспоминаний, выпотрошить из грудной клетки кусочки, некогда бывшие, наполненным любовью, сердцем. Но он мчит вдаль, не разбирая дороги, не боясь ничего. Всё, что мог, он уже потерял.       Перед глазами сгущается туман. Он сам не осознаёт как так вышло, когда обнаруживает себя у родительского дома Чангюна на другом конце города. Уже давно за полночь, поэтому из окон не льётся жёлтый уютный свет: счастливые люди спят в это время. И лишь из комнаты Гюна исходит тусклое, холодное сияние голубого монитора. Эмоции накрывают Хёнвона с головой, когда он осознаёт, что до самого дорогого человека в его жизни всего лишь садовая тропа, два пролёта лестницы и пара шагов до двери. Но для него вся территория перекрыта жёлто-чёрными лентами и табличкой с надписью 'проход запрещён'. В его воспоминаниях парень выбегает из дома, в спешке засовывая в рюкзак обед, приготовленный мамой, и широко улыбается, когда встречается с ним взглядом. На деле же до боли тихая пустота, тьма, которая больше никогда не будет освещена его улыбкой. Не для него точно.       Хёнвон трёт глаза, когда за окном появляется тёмный, едва различимый силуэт, но он способен воссоздать в памяти каждый сантиметр его лица, каждую линию его тела. Хочется выкрикнуть его имя, помахать ему и получить ответ, но приходится лишь покрепче сжать руль, будто наручники сдерживающий его от опрометчивых поступков. Силуэт неподвижно стоит и неотрывно смотрит на него в ответ, хотя это даже в теории невозможно: вряд ли он смог бы разглядеть его за тройным стеклопакетом пластикового окна и через пассажирское сиденье леворульного автомобиля. Но Хёнвон знал наверняка, что Чангюн прекрасно понимает, что это он. Вряд ли он не узнал бы машину, на которой они не раз ездили к берегу моря, проводя там самые чудесные, самые тёплые ночи вдвоём. Он определённо узнал, иначе быть не могло. Кусая щёки изнутри, Вон чувствует, как обжигающие дорожки слёз бегут к подбородку, пропадая где-то на ткани худи. Кончики пальцев покалывает от невозможности провести ими по угольно-чёрным волосам. Он снова чувствует, будто остатки чего-то хрупкого, словно хрусталь, внутри него рассыпаются, крупным глиттером царапая мягкие ткани и превращаясь в пепел. Дороги назад больше нет. Впереди лишь крепкие объятия небытия.       Рука силуэта тянется вверх и Хёнвон уже готов стать фениксом на секунду, но плотные шторы задёргивают и ни единого проблеска спасительного света больше не остаётся. Кромешная тьма. Обида и досада встают поперёк горла, заставляя схватиться за шею в попытках сделать хотя бы один вдох, но вокруг него будто вакуум. Он с силой давит на педаль газа и мчится вдаль по дороге, словно пытаясь угнаться за единственным глотком воздуха, но тот остался уже далеко позади.       Он несётся среди огней ночного города, стирая слёзы рукавом, со всей дури бьёт по центру руля, разрывая тишину громким сигналом, вторит ему надрывными криками, но боль лишь крепче сжимает его плечи. Больше не будет нежных улыбок, крепких объятий, ленивых танцев среди гостинной, страстных поцелуев, болтовни ни о чём. Больше не будет их. Теперь всё, что осталось между Хёнвоном и Чангюном - непреодолимая стена, очерченная грань, не позволяющая ступить за неё. И Хёнвон больше не видит света, ведь солнце осталось по ту сторону. Он медленно замерзает, выдыхая с облаком пара:       - Продержусь ли я хотя бы ещё одну ночь?