***
В тот день, когда заря только начала разгонять предутренний мрак, а Гильгамеш ещё спал, зеленоволосый юноша тихонько проскользнул в роскошно убранную комнату и осторожно опустился на широкую кровать. В изящных руках он держал венок из бледно-голубых, полупрозрачных цветов, с листьев которых скатывались крупные холодные капли росы. Стараясь действовать осторожно, Энкиду опустил цветочную вязь на царскую голову и, умиротворенно улыбаясь, лёг рядом. Гильгамеш приоткрыл глаза. Происходящее просто не могло пройти мимо слуха настоящего воина. Однако ему не хотелось нарушать очарование момента, несмотря на то, что по волосам и шее скатывались бодрящие капли. Утренний гость шумно выдохнул и тут же прижался к разбуженному, пряча лицо на его груди. В ответ лугаль осторожно заключил юношу в объятия. Горячее, неспокойное дыхание Энкиду щекотало кожу и будоражило мысли, а сам он слегка дрожал. Гильгамеш успокаивающе провёл по длинным фисташковым волосам, с наслаждением пропуская мягкие пряди между пальцами. Энкиду, создание богов, природные силы, воплощенные в живое, мыслящее существо, мощное орудие, основной целью которого было уравновесить мощь Гильгамеша и вернуть того богам. Но даже они оказались не всесильны, и продуманная небесная стратегия провалилась, когда ниспосланный на землю Энкиду впервые за своё существование встретил человека. То была храмовая проститутка, и, в качестве благодарности за помощь в обретении внутренних человеческих качеств, Зверь, не имеющий изначальной формы, перенял ее образ. Таково было рождение Цепи Небес. По грациозным манерам Энкиду невозможно было понять, что это — обладающий ужасающей боевой мощью герой, а по андрогинной внешности — определить принадлежность к определенному полу. Впрочем, можно было и не пытаться, ведь способность к метаморфозам была частью врожденных навыков порождения Земли, наравне с возможностью гармонировать с силами природы. Но, несмотря на скрытую мощь, юноша был скромен, и даже в тот момент, когда в очередной раз нанёс утренний визит в покои Гильгамеша, он не сразу нашёл в себе силы поднять взгляд, находясь в смятении от собственных чувств. Тонкие, длинные пальцы сжали покрывало на груди Гильгамеша, и тот мягко накрыл их теплой ладонью в попытке согреть.***
Когда они сошлись в бою в прошлый раз, Кингу сам назначил эту встречу, и Гильгамешу оставалось лишь гадать, что ждёт его теперь. Что и говорить, в искусстве боя его противник знатно преуспел. Их противостояние обрело какой-то особый смысл, где каждый из них снова и снова пытался сделать то, что им не под силу. Но решающий бой оставался ещё впереди. Возможно, Кингу уже почувствовал его слабость, и сейчас, наконец, доломает то, что осталось от Гильгамеша. Но слова, сказанные вслед за этими мыслями, прозвучали для него больнее удара: — Я не могу. Даже сквозь пустынные шорохи, он услышал их четко и ясно. Произнесенные голосом Энкиду, они показались Гильгамешу грубой насмешкой, как, впрочем, и само существование зеленоволосого слуги. Кингу сократил расстояние между ними, и, стоя напротив, вглядываясь в его лицо с какой-то смесью боли и злости, повторил, словно Гильгамеш мог не понять: — Я не могу убить тебя. Кингу дрожал, словно холодный ветер действительно мог воздействовать на него, и выглядел очень несчастным. Гильгамеш вспомнил, как Энкиду никогда не позволял жалеть себя, и ощутил странное тепло и сочувствие к слуге. — Мать рассчитывает на меня, но с каждым разом мне становится всё сложнее держать контроль. Я чувствую то, что не должен, вижу воспоминания, которые мне не принадлежат. Я ощущаю боль. Только свою ли?.. На песок упала капля, затем другая — слезы катились по лицу Кингу, и Гильгамеш инстинктивно протянул руку, чтобы убрать прядь волос с его лица, но, едва прикоснувшись к слуге, отдернул её, чувствуя себя при этом последним лицемером. Как же извращенно иногда сбываются наши желания.***
Энкиду приподнялся на локтях и потянулся, чтобы забрать цветы. Конечно, он собирался вернуть их к жизни в дворцовом саду — такова уж была его суть. Но Гильгамеш мягко перехватил его запястье, легко провел ладонью выше по руке и коснулся шеи. Юноша, пристально наблюдавший за ним, попытался отстраниться, но и тут Гильгамеш опередил его, обхватив за талию другой рукой. — Ты снова ходил в джунгли и купался в озере? Без меня? Энкиду нашёл это место, изучая окрестности, когда звериная природа вела его подальше от людской суеты. Однажды он позвал с собой на ночные купания Гильгамеша, которому было только в радость развеять дворцовую скуку. Он знал о происхождении друга, но, увидев, как льнут к тому не только непуганые дикие звери, но даже растения, был немало удивлён. — Твои люди уже начали охотиться в этих землях. Сорванные цветы — лишь малая часть их действий. Его обязательность иногда была очень некстати, но Гильгамеш уже привык к характеру товарища и этой его черте в частности. — Давай разберёмся с этим позже. Его руки настойчиво продолжили путь под белую ткань одеяния Энкиду, мягко касаясь прохладной кожи, а губы поймали тихий стон, оставляя все разговоры на потом.***
Признание Кингу казалось невозможным, но лугаль давно научился отличать ложь от правды. Слуга не только знал об их тесной связи с Энкиду, но мог её ощутить, и это заставляло его страдать. — Я всегда был его частью, но не думал, что в итоге и он станет моей. Высказав всё, что мучило его едва ли не с появления в этой сингулярности, Кингу вытер слёзы, но лицо его оставалось серьёзным и мрачным. Находясь в смешанных чувствах, он ждал ответа. Финальная битва должна была произойти через несколько дней, и её исход был неведом даже богам. Гильгамеш глубоко вдохнул аромат лунных цветов, навсегда оставшийся на теле Энкиду, и мягко коснулся его руки. — Давай разберёмся с этим позже.