Все дело в контексте

Брок кутался в одноразовых мальчиков, как в кокон, способный согреть. И их бутафорный свет обманчиво гладил шею, пропитывал желчью и медленно стекал к паху механическим возбуждением. Тепла он не чувствовал. Несколько часов единения с кем-то чужим в тусклой гостевой спальне (в собственную кровать их приглашать не хотелось) — как попытка хотя бы на время скрыться от необходимости возвращаться в пустующий дом и после долгого дня вдыхать запах тоски, как масло скользящей по стенам. Проходить в комнату, сбрасывая на пол тяжелую сумку, и в воцарившейся тишине слышать только собственную бравую поступь и возгласы телевизора, мерцавшего в полутьме. Иногда одиночество как кувалда ударяло по голове, в спину толкало за двери, и единственной пустышкой-пилюлей оставался зазубренный намертво алгоритм, как пункты в недетском учебнике: Людный бар, громкая музыка и порция виски. Новая цель — мальчик с приятной наружностью и готовностью «пошалить». Ненавязчивый разговор, может быть, прелюдия в туалетной кабинке. Иногда, конечно, там и заканчивалось, а, бывало, переходило в пункт третий. Гостевая спальня, долгая вакханалия и жаркая суета во взмокшей к утру постели. Наутро — неловкость, вызов для гостя такси и чашка крепкого кофе, приправленная фрустрацией и попыткой взять себя в руки… А после взять в руку оружие и снова вращаться по кругу, как пресловутая белка в своем колесе. Без финиша и ориентира. И в этой пустой обреченности бельмом на глазу были прозвища. Все «заиньки», «киски» и «детки» — синонимы многих имен. Имен, которых он не спрашивал у одноразовых спутников и, что уж там, не хотел узнавать. «Малышка», «красавчик», «мой сладкий» — как сальная точка на взмокшей постели, и так переполненной похотью, обезличивали людей и делали все как-то проще и хуже одновременно. Все было как под копирку: шумящая кровь в ушах, часы забытья в кровати и чья-то теплая шея, в которую на особенно сладком толчке он выдыхал и «сладкий», и «детка», и «да, малыш». А после — работа-служба, вылазки на край света и долгий путь к дому, в котором, конечно, никто никогда не ждал. Рамлоу крутил пресловутое колесо годы, ненавидел безликие прозвища и… черт возьми, реально хотел когда-нибудь вернуться туда, где кто-то готовит ужин. Чтоб свет приветливо выглядывал из окна, а в прихожей встречал запах кого-то личного, с именем и четкими контурами. Брок годы крутил пресловутое колесо, прежде чем, и правда, дождался тех, кого позже смог называть по имени. Баки и Стив. Его монолитный Стив и его шаловливый Баки. Их запах встречал в прихожей. На кухне шкварчала пища, и полуголый Барнс в фартуке с растрепанными волосами и пьяной улыбкой обнимал у двери, стягивая с плеча тяжелую сумку. В соседней комнате слышалась бравая поступь Роджерса, и через какие-то пару минут они сжимали его между собой как половинки шоколадного яйца — игрушку-сюрприз. Броку не нравились прозвища. Но когда Барнс мягко толкал его в поясницу, срывая полотенце с не подсохшего после душа тела, вынуждал лечь оголенным животом на столешницу, все уходило на задний план. И были лишь они трое. Баки порхал языком по спине, сладко целовал копчик, Стив утыкался в шею и мягко шептал: — Наш сладкий… Барнс вторил ему, размыкая в стороны ягодицы, дул на сжавшийся вход и с трепетом пел: — Малыш, давай же, детка, такой нежный тут, — Брок хмыкал в каком-то диком желании провалиться в них с головой, возбуждаясь от действий, касаний и голоса, вертя бедрами и вцепляясь пальцами в стол, упиваясь желанием. За спиной щелкал флакончик смазки. — Расслабься, иди сюда, хороший… Когда Стив успокаивал и жарко вылизывал шею, вынуждая упасть на себя посреди их необъятного ложа, а Баки врезался сзади, Броку плевать было на то, что там раньше ему не нравилось. Роджерс причитал, гладя бедра и раздвигая в стороны ягодицы Брока, пока Барнс ускорялся, горящим взглядом следя за тем, как плавно въезжает внутрь: — Такой жаркий, вкусный… Баки хватал за волосы, заставляя запрокинуть голову, и Стив впивался в открытую шею, а Брок порыкивал от удовольствия, чувствуя мощные толчки, руку Стива на своем члене и сбивчивый шепот Барнса: — Давай, сладкий, еще немного. Брок-Брок-Брок… Все было правильно, сжигало дотла и снова возрождало из пепла, вытягивало из омута поцелуями, сбивчивым шепотом и жаром постели в ставшей их общей спальне. В доме, где он не один. Броку не нравились милые прозвища, слышимые от чуждых людей. Они казались кляксой на грязных простынях и так давно черной жизни. Но он с ума сходил, когда Баки и Стив врезались в него этой нежностью, закрасившей прежние пятна разделенной на всех белизной. В конце концов, дело было в контексте и людях, которые стали родными и обрели лики и имена. Стив и Баки. Баки и Стив. В конце концов, дело в людях.