О боже сплетен

Дома его ждал полный беспорядок. Нет, конечно, Повелитель ветров — бог сплетен, как он сам себя полушутливо-полувзаправду называл, — редко бывал в том месте, которое мог бы назвать своим домом, но подчиненные ему сильфиды исправно поддерживали порядок, ожидая возвращения господина, и вот — дождались. Твердой рукой направив колесницу на приметную круглую площадку, Эол, едва дождавшись остановки, соскочил на землю, кинул поводья подбежавшим конюхам и грумам, оставляя им позаботиться о четверке коней, и поспешил внутрь. Ветер вокруг был напоен тревогой и растерянностью и безустанно бился вокруг, понуждая хозяина поскорее вернуться. Он уступил и оставил важное дело, чтобы найти дома что? Тяжелые двери из ливанского кедра бесшумно распахнулись, повинуясь небрежному взмаху руки. Придерживая складки церемониального гиматия, бог широкими шагами шел по широкому коридору, отделанному мрамором, золотом и драгоценными камнями, а ветер все звал и звал его за собой, понуждая поторапливаться. В обеденный зал — тот, что любил больше всех в своем доме и в котором чаще всего проводил свое время — он практически влетел и чуть не споткнулся о лежащий на боку круглый кувшин. Из горлышка на пол стекала тонкая струйка алого, как кровь, вина. За одним кувшином обнаружился еще один, следом еще два, и три, разного размера, сложенные друг в друга, и еще колоннада из высоких длинногорлых амфор, и все они были пусты. Посреди этой композиции, небрежно уронив кудрявую голову на сгиб руки, беззастенчиво спал Геракл, и, похоже, его не волновали ни устроенный беспорядок, ни то, сколь удушающе разило от него вином, ни то, что шелковая материя едва прикрывала его чресла. Эол, где замер, там и остался, окинул внимательным взглядом открывшуюся ему картину и... вздохнул. Хлопнул в ладоши, призывая к себе легких, как облачка, служанок-аур, и велел: — Убрать. Служанки засновали вокруг, убирая кувшины и амфоры, подтирая лужицы вина и собирая остатки закуски. Проходя мимо софы, на которой изволил почивать самый любимый из сыновей Зевса, они хихикали и стреляли глазками — Геракл, спящий, был на диво хорош собой. Наконец в зале снова стало чисто. Эол уселся в кресло, услужливо придвинутое, и установился на гостя, ожидая его пробуждения. Ждать пришлось долго. Гелиос на солнечной колеснице успел преодолеть все небо и спуститься за горизонт, уступая небесные пути своей сестре Селене, и Эол коротал время, наблюдая, как ее круторогие быки с лоснящимися сверкающими боками медленно переступали своими серебряными копытами, и как неспешно крутились колеса ее колесницы, а сама Луна торжественно-печально восседала, одной рукой держа поводья, другой — прикрывая лицо головным покрывалом. Вот наконец ночь вновь сменилась днем, и Геракл соизволил пошевелиться. До этого он спал в одном положении, как убитый, и то, что он жив, доказывалось лишь легким, едва заметным движением грудной клетки. Солнечные лучи проникли в зал сквозь круглое отверстие в крыше и коснулись лица спящего. Геракл зажмурился, что-то неразборчиво пробормотал, поменял положение, чтобы спрятаться от вездесущего солнца, но Гелиос не желал оставлять его в покое и продолжал эту легкую, но такую невыносимую пытку. Наконец герой издал шумный вдох и тяжело поднялся, садясь и спуская одну ногу на пол, вторую оставив подогнутой под себя. Осоловелым со сна и похмелья взглядом он обвел вокруг, явно не понимая, где находится и что происходит. Что же, Эол был уверен, что его лицо приведет в порядок этого любителя чужого вина. Так и случилось. Встретившись с ним взглядом — и не увидев ничего хорошего в глазах хозяина дома — Геракл мгновенно протрезвел, покраснел, побледнел, а потом, видимо, решив, что хуже уже не будет, сорвался с места и во мгновение ока подлетел к хозяину и припал к его груди. — Старший брат, помоги! — взмолился он, заглядывая в его лицо ясными как летнее небо глазами. Эол вздохнул. — Геракл!.. Но тот замотал головой, мол, нет, не так. — Алкид... - и снова возмущенный взгляд. Эол испустил тяжелый вздох. — Айолия, послушай, — победитель Немейского Льва просиял, — мы не настолько близкие родственники, чтобы ты являлся ко мне по каждому пустяку и вынуждал разрешать твои проблемы. Поиски подарка для тетушки — это одно, но вот это все… — говоря так, он все же дал усадить себя обратно в кресло, и Геракл совершенно беззастенчивым движением уселся на подлокотник, полуобнимая его за шею и положив голову ему на плечо. — Помоги мне, брат Айолос, — попросил он самым жалобным тоном. Нет, все это должно было быть совершенно не так. Раньше все было легко и просто. Вот Зевс, вот Посейдон, вот их дети, и особой дружбы и родственных отношений между ними не было. Конечно, Эол всегда стоял особняком — рожденный смертной женщиной, он стал богом по просьбе братьев-ветров и с тех пор занимал нейтральную сторону — и потому с некоторыми своими кузенами он общался. С Афиной, например. И, как ни удивительно, с Аресом тоже. Бывал на пирушках Диониса и составлял компанию в странствиях Гермесу. С Гефестом поддерживал вежливый нейтралитет. Юную Гебу — баловал. Вот с близнецами — Артемидой и Аполлоном — отношения не задались. А еще был Геракл. Как он сам, принятый в сонм олимпийских богов; казалось, было бы совершенно естественным сдружиться двум полубогам, но... госпожа Гера, за глаза вежливо прозываемая тетушкой, оного бастарда ненавидела превыше всех прочих побочных сыновей своего мужа, и даже скоропостижный брак с ее любимицей Гебой этого отношения не изменил. Потому и Эол, в знак преданности своей покровительнице, Геракла избегал и в лучшем случае вежливо кивал при встрече. А потом все пошло... Церберу под хвост. Первая Священная Война, чьи причины и истоки остались покрыты мраком неизвестности, закрыла богам путь на Землю, запечатав их, как Аида и Посейдона, или, ограничив в силах, заставляя вечно перерождаться из одного смертного тела в другое, как Афину. Эол, благодаря помощи братьев-ветров, отделался сравнительно легко — пока его тело спало мертвым сном в его доме на Эолии, дух его, смешавшись с ветром, блуждал по миру, не задерживаясь нигде ни на минуту. А когда Афина нашла способ связаться с ним и привлечь на свою сторону, дав смертный сосуд, он неожиданно оказался старшим братом. А младшим — невесть как попавший в эту мясорубку Геракл. И вот с тех пор, хотя и были они братьями совсем недолго, в эту новую жизнь Геракл перенес старые привычки маленького баловня Айолии. Эол привычным движением потрепал кузена по кудрявой голове. — Что у тебя случилось? Тетушка лютует? С Аресом опять подрался? Или спускался в Аид к Деянире и потому нажрался как скотина? Геракл посмотрел виновато и смущенно из-под спадающих на глаза кудрей. — И совсем нет, старший брат. Госпожа Гера... ну... в общем, мы не ссоримся. И с Аресом не дрался, хотя, как вижу, сразу этого урода Сагу вспоминаю и хочу дать ему в морду. Аж кулаки чешутся. А в Аид меня не пускают. Еще с тех пор, — и отвел взгляд. Вспоминать «тот раз» ему явно было стыдно. Становилось любопытно. — Что тогда? Геракл наклонился, глядя глаза в глаза, и самым серьезным тоном спросил: — Обещай, что не будешь смеяться? — Обещаю. Давай уже. Глубокий вдох, как в прорубь холодную нырнуть, и выпалил скороговоркой: — ЯлюблюМаринанеГебуноянезнаюкакейсказатьигдееискать. — Еще раз и медленно. — Я люблю Марин, а не Гебу, но я не знаю, как ей сказать и где ее искать, — повторил Геракл, с каждым словом заливаясь румянцем. Под конец он был красным как помидор. Эол снова вздохнул — кажется, это становилось тем, что он делал сегодня чаще всего. — Ты голодный? Служанки-ауры быстро собрали обед, полностью уставив яствами большой каменный стол, сдвинуть который с места не смогли бы и боги. Подобно знаменитой супружеской постели Одиссея, его вытесали из громадного камня, намертво вросшего в землю. При виде еды глаза Геракла загорелись знакомым огоньком, он соскочил со своего насеста-подлокотника и занял место гостя, выжидающе поглядывая на брата. Не желая оставлять гостя голодным, Эол опустился на хозяйское место во главе стола. Тут же на его тарелке появились мясо и овощи, и кубок как будто бы сам собой наполнился вином. Он пригубил слегка, но Гераклу хватило и этого слабого сигнала: словно зверь, он накинулся на еду, урча от голода, как большой кот. Он жадно ел, отправляя в рот один за другим куски мяса и хлеба, запивал вином — и как только не давился. Эол наблюдал за ним с усталой снисходительностью старшего, лениво раздумывая, не долбануть ли, как в старые добрые времена, атомной плазмой, чтобы вспомнил о манерах. Впрочем, скоро гость насытился и наконец вспомнил, как следует вести себя за столом. Эол воспользовался передышкой, чтобы задать важный вопрос. — Кто такая Марин? — спросил Эол. Покопавшись в памяти, он вызвал к жизни смутный образ рыжеволосой женщины в белой маске — наставницы Пегаса-Сейи. Потеряв свой сосуд, он, по возможности, старался как можно чаще возвращаться в Грецию, благо, присутствие в ней его «младшего» брата эту задачу максимально облегчало, и порой он мог задержаться в окрестностях Святилища на полдня и даже больше. До тех пор, пока ветер не менялся. Щеки Геракла снова порозовели, что смотрелось весьма чудно, если помнить о его подвигах и «подвигах». — Ее привели в Святилище сразу после твоей смерти, старший брат. И... она была единственным человеком, который не избегал меня. На мгновение Эол почувствовал укол совести — и в самом деле, многое, что случилось позднее, можно было бы поставить ему в вину: отверженность брата, страшную участь друга, последовавшие за этим многочисленные смерти… но легким усилием воли он отринул эти мысли прочь — все, что он сделал, он сделал правильно. — Потом она получила серебряную материю Орла, и ее поставили наставницей для Сейи… Пегаса. Мелкий пакостник Пегас, ни во что не ставящий их общего отца, был той еще головной болью, и Эол радовался, что не его. — Когда я умер, она оставалась в Святилище, и я… ну… — Не нашел ее после возрождения? Геракл кивнул, а потом сбивчиво и горячо поведал, как сперва наведался к сестре, но она так и не смогла ему помочь; затем пытался пробраться во дворец Гелиоса, но столкнулся с Фаэтоном и подрался, пока тому не приспичило отправиться к своему приятелю на чашу вина, а тем временем наступила ночь, и беспокоить солнечного бога было бы чревато очередным катаклизмом. Ну а Селена просто проехала мимо, не замечая никого и ничего, погруженная в свою обычную задумчивую грусть. Доведенный до отчаяния, он даже отважился сунуться в царство мертвых, но оказался остановлен даже не наглухо закрытыми вратами, но всего лишь висящей поверх них табличкой «закрыто на переучет». И вот тогда-то он вспомнил о своем старшем брате… то есть, конечно, кузене. Глядя в умильные и вопрошающие глаза Геракла, Эол на минуту почувствовал себя снова четырнадцатилетним подростком, на которого в один момент свалилось слишком много — младший брат, золотая материя, надежды старого Понтифика, ревность лучшего друга… — Эвра, пойди сюда, — позвал он. Старшая из сестер-аур, его доверенная служанка, соткалась из воздуха по правую руку. Как и все ее сестры, она была светловолоса и сероглаза, но лицо ее было совершенно незапоминающимся — казалось, оно постоянно менялось, словно узор облаков. — Ты помнишь, как выглядит твоя Марин? Геракл, нахмурившись, неуверенно кивнул. Тогда Эвра, подойдя, протянула ему обе руки, куда он вложил свои. И тогда ее облик стал меняться. Волосы, вспыхнув медью, рассыпались из тщательно собранной прически и легли крупными волнами на плечи. Фигура стала плотнее и немного ниже, плечи налились мускулами и сдерживаемой силой, открытые руки обвили плотные мышцы. Пеплос превратился в подобие материи, но лицо — лицо оставалось безликим: прямой нос, строго сжатые губы, едва намеченный разрез глаз — бесстрастная, безликая маска, как и подобает воительнице Афины. — И ты никогда не видел ее лица, — подытожил Эол очевидное. Геракл сердито вскинулся, но под насмешливым взглядом замялся и выпустил руки служанки. — Нет… Лицо Эвры медленно возвращалось к ее прежнему, неуловимому взглядом облику, последними исчезли рыжие кудри, цветом схожие с кем-то, кто был хорошо Эолу знаком. — А остальные — видели? Хоть кто-нибудь? Казалось, Геракл даже уменьшился, так ощутимо было его отчаяние. Он помотал головой, что значило, что никто и никогда не видел ее лица. Эол едва удержался от тяжелого вздоха — задал родич задачку, что ни говори, — и махнул рукой. — Иди уже, возвращайся домой. А я пока подумаю, чем помочь твоему горю. Оставшись в одиночестве, он долгое время сидел неподвижно, словно дремля. Служанки бесшумно суетились вокруг, убирая со стола, оставив только бокал своего господина и початый кувшин вина, и затем исчезли. Только верная Эвра безмолвным призраком осталась стоять за спинкой кресла. Он задумчиво покрутил в руке бокал, рассеянно любуясь переливами алой жидкости в хрустальных гранях — этот оттенок напоминал медные кудри таинственной и предположительно прекрасной Марин. Но не только… Неожиданно он расхохотался — звук его голоса раскатился по гостиной и помчался по коридорам, подхваченный услужливым ветром, и вскоре весь дом его был наполнен смехом. Одним глотков допив вино, Эол со всей силы бросил бокал об пол и, ступая среди разлетевшихся в стороны хрустальных осколков, со степенной спешкой вышел вон. Ему предстояло навестить некоторых родственников, прежде чем помочь младшему брату. К вечеру Эол был на Олимпе. Поручив своих коней-ветров конюхам, он сунул под мышку некий сверток, который одолжил у кузины, и легко взбежал по ступеням. Двери распахнулись перед ним, божественные слуги склонились в почтительном поклоне. — Владычица отбыли на Крит, — сообщила статная старуха в одеждах старшей служанки. На строгом лице кормилицы Геры было ровное выражение, под которым угадывалось легкое неодобрение — в сторону незваного гостя, разумеется. Эол весело улыбнулся. — Я знаю, — и прошел мимо. — Эол! — Геба поднялась ему навстречу, откладывая в сторону пяльцы, и с радостной улыбкой обняла родича. Она была невысокой и крепкой, с убранными в строгий узел медно-рыжими кудрями. Конечно, ее руки — были нежными руками царской дочери, которая отродясь не держала в руках ничего тяжелее золоченого кувшинчика, и никто и никогда не заставал ее за воинскими упражнениями, но все знали, что Геракл от рождения был немного подслеповат. — Вот уж не ждала тебя! Он запечатлел на ее щеках целомудренные братские поцелуи, заставив юную богиню немного порозоветь. — А где твой супруг? На ее чело опустилась легкая вуаль беспокойства. — Не знаю, — махнула она рукой. Повернулась, направляясь в сторону гостиной, а он следом за ней. — Знаешь, с тех пор, как все вернулось на круги своя, он какой-то сам не свой. И охладел ко мне. Не приходит на наше супружеское ложе… хотя другой женщины у него нет, — и добавила веско: — Я проверяла. Эол засмеялся негромко. — Ведома мне печаль твоя, кузина. Но помочь ей несложно. Ветер налетел ему в спину, ударил, играясь и предупреждая. — Вот как раз и супруг твой. — Он вынул из-под руки сверток и вложил в руки богини. — Надень это, чтобы встретить его. Геба развернула сверток, не заботясь, что ткань обертки упала на пол, и с изумлением уставилась на простую белую маску. Эол уже открыто засмеялся, наслаждаясь ее замешательством и проблесками понимания, проявившимися на лице. А шаги Геракла — тяжелые и уставшие, как у человека, который почти потерял последние проблески надежды, — все приближались. Эол поклонился и, зайдя в ближайшую комнату, выпрыгнул в окно, где его подхватил вездесущий ветер. — Я дома, — донесся до него ровный голос, как будто быть дома Геракл совсем не хотел. Потом на несколько долгих гнетущих мгновений повисла тишина, а затем ее разорвали ликующий вопль радости и довольный женский смех. Понукая свою четверку, Эол отозвал все ветра от Олимпа на эту ночь — он, конечно, бог сплетен, но не всякие вести следует разносить.