Мыльная опера

      Я никогда не думал, что такой день в самом деле настанет. В нашем Доме закончилось мыло (вообще-то оно иногда заканчивалось, но скоростная доставка не заставляла себя ждать), а мой отходняк начался так невовремя. Настроение резко упало, я начал мыслить остатками работающих извилин мозга, а воспоминания врываются со всеми ненавистными эмоциями, к горлу подступает давящий ком. Меня тошнит. Выворачивает наизнанку. Еще чуть-чуть и я буду готов сложиться в мешок с остальными непригодными телами на сжигание.       Я не ожидал увидеть здесь Шарлотту, но кто бы сомневался в том, что она явится сюда без слова и без стука. Противная и наглая девчонка, тебе так нравится отравлять нам жизнь? Насколько сильно тебя нужно ненавидеть, чтобы все твои жизненные силы иссохли окончательно? Ты трогаешь меня с удовольствием тогда, когда мне тяжело контролировать себя (а я контролирую себя под мылом?) и получаешь то, что заслужила. Нужно было разбить твою голову и размозжить мозги по всей стене, но какой толк, если у тебя так много тел для твоей души? Я ненавижу тебя. Просто сдохни наконец и освободи Дом от своего присутствия.       Я ушел, оставив её одну истекать кровью, не прикасайся ко мне, когда я так всё ненавижу, а в моей голове вторится лишь одна фраза.

Мне срочно нужно мыло

      Я не могу придумать ничего лучше кроме того как пойти к Феликсу Хониккеру. Мне не хочется просить мыло ни у кого из своей команды, пусть это было бы, может, и лучшим решением, но не думаю, что кто-то поделился бы со мной своей дозой так просто.       Вероятно, я хочу к Хониккеру, потому что, пожалуй, Феликс — тот (не) человек, который поймёт меня. Но неужели мне так важно чьё-то понимание? Мне и не нужна забота твоя или кого-то еще. А в голове все так резко друг другу противопоставляется, будто во мне зарождается диссоциативное расстройство.       Проникнув в кабинет, без какой-то детской мелодии стука, я посмотрел на Феликса всеми своими глазами, будто выжидающе, а Хониккер в свою очередь не сильно удивился. Его взгляд был таким же умным и понимающим, привычным, каким я видел его почти всегда, но в его глазах отражалась усталость и какая-то толика печали, они будто говорили мне: «ну, вот опять ты», «не мешай мне, поищи себе кого-то другого». Но я убеждал себя в том, что это лишь проснувшийся от мыльного сна мой мозг ставит перед нами барьер, который я просто вынужден разрушить. Больше не в моих силах терпеть все это.       Я ничего не могу придумать кроме того, что хватаю Феликса за плечи крепко, а он настороженно сжимает в руке скальпель. Вероятно, Хониккер что-то там болтает, но я не слушаю. Я так устал видеть между нами барьер почти каждый раз, как я возвращаюсь в себя. — Мистер Хониккер, вы потрясающий (не) человек, способный творить чудеса не хуже доктора Хаксли. Можете помочь мне выдохнуть спокойно и в последний раз или сейчас же дать большую мыльную дозу, чтобы я пришел в привычное для нас всех состояние?       Убейте меня на месте, если я действительно сказал ему это так, как оно сейчас прозвучало. Напряжение не спадает, но я стараюсь не выглядеть угрожающе, что выходит довольно жутко.       Феликс не поддерживает социализацию, не поддерживает мою мыльную наркоманию, но он не отказывается помогать и потакать моим прихотям в моменты ломки. Ему не нравится смотреть на меня в безумии и не нравится я страдающий. Ну, а что ему вообще нравится, а? Заниматься своей дурацкой наукой безвылазно? Страдать? Бояться? А что ему требуется от меня?       Он кидает мне что-то о том, что я бестактный эгоист и отдергивает мои руки.       А я виноват? (Я виноват.) Мыло увеличивает нашу работоспособность, иначе как бы мы выдерживали столько времени на работе. (Мыло помогает забыть о том, что я чувствовал. Эмоции — не твой враг, — когда-то говорил Феликс, они помогают нам ориентироваться и видеть разницу между убийством родных и съедением хлопьев, а чувства говорят о том, что ты живой и нисколько не призрак, не пустышка, которой ты так стремишься быть.)        Пропав в своих мыслях, я подхожу к Феликсу ближе, прижимая его к столу. Мне не разбить барьер между нами настоящими каким-то светским диалогом, который мы проводим из раза в раз. Но вот он уже давно заметил кровь на моих руках. — Если ты так отчаянно пытаешься обсудить со мной что-то, то необязательно лишать меня личного пространства, чтобы обратить на себя внимание. Я прекрасно слышу и вижу тебя.       А еще держишь в руке скальпель на случай, если я сделаю что-то совсем неподобающее, пока ты ограничиваешься предупреждениями.       Я молчу и прикрываю глаза, подавляю в себе желание схватить его за волосы и притянуть к себе насильно. Если Феликс так боится меня, то на кой черт пугать его еще сильнее?       В голове проскакивают мольбы о том, чтобы он вырезал все мои глаза так, будто разделяет на дольки мандарин, не очистив сам плод от кожуры, а затем просто сшивает яркую оранжевую кожу. Если было бы так легко, то я бы уже не мучился.       Перед Феликсом без зрения сейчас я безоружен, а прижимаясь телом и притягиваясь к его лицу своим, ощущаю тепло Хониккера. Он не прикрывает мой рот, глаза или не накрывает ладонями лицо, не бьёт меня и не толкает, совсем не вырывается. А я слышу, как звякнул на столе скальпель, и какая-то одинокая пустая пробирка только что покатилась по столу и бумагам. Почувствовав мягкий холод от его движений, а затем тепло его рук на своей спине, по телу побежали мурашки. Феликс просто меня обнял, а я не сразу среагировал ответно. Он вздыхает, потому что от чего-то вновь устал, и я повторяю за ним все также. Теперь я вижу разницу между поцелуем и объятиями. Объятия Феликса более сильные, будто властные, усмиряют и заставляют меня слушать, внимать каждому слову и чувствовать буквы так, словно я сам проговариваю их, словно я вывожу языком и чувствую изгиб каждого незамысловатого символа из всего этого алфавита. — Не действуй так резко и радикально.       Я лишь молча слушаю и едва киваю, пока он шепчет мне свои очередные психолого-докторские мудрости-хитрости, которые в голову бы мне никогда не пришли. Я получил свой интимный момент и понимаю, что барьера и не существовало вовсе. Особенно тогда, когда Феликс беззвучно касается моей скулы губами и говорит опрометчиво и глупо о том, что хватит с меня мыла, а я кормлю его очередными отговорками и получаю то, что хочу.       Приняв побольше сразу, я рассказываю Феликсу в мельчайших подробностях о том, как разбил башку Шарлотты об стену, соответственно, приукрашивая историю, говорю, что уверен в том, что убил её навсегда. Феликс, вроде, счастлив, но его эмоции для меня сейчас сложны. Пора отпраздновать смерть поганой суки. Украсим все по-праздничному и готически, от иголочки, от ручки веселятся куски мяса.       Кому нужны Дни рождения, когда мы бесконечно можем праздновать Дни её смерти? Но этот праздник не только в честь нее, но и в честь нас, уродов мыльных, пробирочных умников, сумасшедших учёных и промытомозговых кукольников.