Грязный разговор

— Повтори, — говорит Ял. — Сделай так еще раз, Никит.       Сказанное им звучит слишком невнятно: голос тихий, хриплый, как будто сорванный. Но это совсем не удивительно, потому что Никита прекрасно помнит, сколько Леше пришлось им сегодня пользоваться. И, в том числе, за последние несколько часов.       Но о чем конкретно Алексей просит сейчас, Кейн все равно не понимает.       Он застывает, не решая двигаться дальше, и уж раскрывает рот, желая как можно скорее уточнить и избавить себя от сомнений. Но взгляд цепляется за медленно ползущую по щеке Яла блестящую капельку пота, и Никита теряет всякую концентрацию.       Почему-то, когда дело касается Леши… и секса… секса с Лешей, если говорить точнее, сохранить хоть какое-то спокойствие оказывается совершенно невозможным.  — Сделай, — снова просит Ял, тягуче выдыхая со стоном имя самого Никиты, до того соблазнительно, что испанец захлебывается возбуждением. И теснее вжимается в тело Алексея своим, притирается кожей к коже, с довольным удовлетворением примечая, как тот закатывает в блаженстве глаза.       Увиденная ранее капля соскальзывает вниз, теряется в спутанных прядях, от влаги потемневших и завившихся еще сильнее обычного.  — Я не могу. Тем более не зная, чего именно ты хочешь, — бросает Никита в ответ и тут же протягивает руку, стараясь проследить пальцами оставшийся след.       Кожа под прикосновением влажная, горячая, но и самому Кейну жарко ничуть не меньше. И глубокое дыхание украинца лишь усиливает это ощущение, лаской колыхаясь по предплечью.  — Поговори со мной на другом языке, — щекочуще прерывая ее словами, шепчет Ял и накрепко обжимает Кейна в себе.       Никита вздрагивает, отзываясь чередой прерывистых гортанных стонов, и только сейчас, сумев напрячь до последнего остатки внимания, понимает, что именно примешалось к ним.       Собственный голос звучит как никогда жалобно, особенно если не знать, что означают те самые, до того красиво звучащие по-испански слова. Такими бы покрывать своего негодника, а не того, кто, не зная всей сути, с готовностью приподнимает навстречу бедра.       Если б у Никиты еще остались силы здраво размышлять, то он бы изумился, насколько сильную реакцию, насколько возросшее возбуждение вызвали несколько перченых словечек. Но Алексей лишил его и этой способности, извиваясь, вскидываясь тазом все чаще и выше, уже вынуждая отнять от лица руку и опереться о нее для равновесия.       Можно бы поймать его темп, перехватить инициативу, но замершему, оглушенному от блаженства испанцу слишком тяжело двигаться. И хочется, оставаясь недвижимым, полностью насладиться ситуацией, рассматривать разрумянившееся, словно бы пьяное лицо Леши и говорить ему, иногда ласково, иногда грубо, ругать на чем свет стоит и его самого, и все вокруг, и даже творца, додумавшегося однажды создать между ними такую близость. И удовольствие — острое, как нож, которым Ял несколько раз резался при поспешной готовки. Или то случилось из-за Кейна, отчего-то слишком нетерпеливого в этот раз, слишком несдержанного, как если бы он…  — M-mierda! — На выдохе восклицает испанец и крепко смыкает веки, прежде чем уткнуться украинцу в плечо.       В темноте под ними — воспоминания Кейна о том, как он задержался, как стоял внизу, под окнами, до седьмого колена припоминая далеким собратьям по бизнесу все их грешки и проступки.       Скорее всего, именно тогда Ял услышал голос Кейна. И все те незнакомые, как будто по-особому звучащие слова чужого языка — гортанные, излишне мягкие, удивительно певучие. Казалось бы, совершенно не созданные для ругани, тем более в постели, но…       Но раз Алексею от этого настолько хорошо, то Никите нет резона возражать. И он сам с готовностью накроет собой, прижмется так тесно, как это будет возможно, и расскажет на ухо о том, что вряд ли вообще упомянут в именитых разговорниках.       О, да, подобное наживают одним исключительно опытом, личным общением, да и… многим-многим другим, чего сам Ял, за всю свою жизнь не покидавший пределы родной страны, едва ли узнает.       И, если честно, Кейну бы этого совсем не хотелось. Потому что тогда-то — навряд ли Леша будет реагировать точно так же. Навряд ли будет стонать, задыхаться под Никитой, дрожа и извиваясь, до крови вжимаясь ногтями в кожу на спине. И кончать настолько ярко и бурно, как, наверное, не было еще никогда за все их близости.       А ведь их до этого было не слишком-то мало!       Пожалуй, это Никите обязательно стоит взять на заметку.  — Мог бы и предупредить, — как можно недовольнее бурчит он в подушку всего часом позднее, — что тащишься от таких вещей.       Как и выбор позы для следующего раза.  — Я-то откуда мог знать? Ты у нас всегда был разговорчивым. — Улыбается Ял, как пить дать улыбается и врет — по голосу чувствуется, Кейну даже в лицо ему смотреть не надо, чтобы это понять, — К тому же, знаешь ли, Никит, все всегда познается с опытом.       Наверное, да, есть в этих словах разумное зерно, и чертов Алексей, пусть даже Никите и не хочется того признавать, прав.       Все всегда познается с опытом. А раз так, то пока не попробуешь — не узнаешь наверняка и не утвердишься в подозрениях, что послевкусие подобного новшества может оказаться гораздо приятнее, чем ожидалось изначально.       И все же…       «Ебал я такой опыт», думает Никита. Но все равно тянется, довольно расслабляясь под чужими руками.