You got me spinning like...

      Виктор выше поднимает ворот своего пальто и тут же прячет руки обратно в карманы. Шуршит в одном из них и, найдя там одинокий билет, с некой злостью сжимает его в кулаке. Февраль, что говорится, разбушевался не на шутку — метель гоняет мелкий снег по всему городу, а холодный ветер проскальзывает в самые захудалые уголки, поэтому Виктор в который раз чертыхается, сильнее укутывается в пальто, и, как может, ускоряет шаг, чтоб поскорее оказаться в театре.       И, только когда он оказывается внутри здания, Виктор смахивает со своих плеч налетевший на его пальто снег, снимает шляпу и взъерошивает рукой короткие волосы. Протяжно вздыхает. Его тело застыло на месте и отказывается следовать дальше по намеченному маршруту. Он вновь чертыхается — сегодня ведь у него осталось не так-то много времени.       Он надеялся, правда надеялся, что в этот вечер никакие чувства не смогут потревожить его, ведь, как ему казалось, в его-то душе давно уже лишь снежная гладь, да вьющиеся над ней метель. Он делает пару шагов и приторно улыбается — ведь если там, внутри, лишь лед, то почему так больно жжет?       Виктор, наконец-таки, ускоряет шаг, ныряет в боковые двери театра и следует по давно заученному маршруту. Театр еще, конечно, не кипит, но встревоженные сотрудники шастают тут и там — сегодня дается очередное представление и финальная подготовка идет полных ходом. Парень, будто не замечая мельтешащих вокруг людей, бредет вглубь по коридору и, оказавшись у нужной двери, стучит по ней костяшками пальцем, а потом, услышав тихое «Войдите», исчезает за ней.       Фелис сидит за столом перед зеркалом в углу комнаты и расчесывает прядь своих волос. Они с Виктором встречаются взглядом через зеркальную гладь и девушка непроизвольно улыбается. Виктор знает, что у Фелис для каждого существует своя, персональная улыбка, и ему досталась самая нежная из них, хоть и с глубоко скрытой за ней печалью.       — Здравствуй, Виктор, — начинает Фелис. — Что-то ты сегодня рановато, до представления еще больше часа.       Виктор мнется у двери еще какое-то время, а потом, потупив взгляд в пол, говорит:       — Строительство Эйфелевой башни уже завершено, как ты знаешь. Теперь Эйфель отправляется в Америку, продолжать работу над своим следующим проектом, и хочет чтоб я поехал с ним, в качестве его помощника, — он берет небольшую паузу. — Я… Я и согласился.       Виктор все еще смотрит в пол, не решаясь подвести глаза, пока чужая рука не ложится на его плечо, заставляя вздрогнуть (и как эта девушка может так бесшумно перемещаться?). Они встречаются взглядом и сердце парня пропускает лишний удар — её глаза в этот момент туманней глубины.       Фелис еще несколько секунд прожигает Виктора глазами — нужные слова никак не подступают. Она ведь никогда неумела их находить.       — Пожалуйста, скажи, что это неправда, — только и произносит, буквально просит его, Фелис, вцепившись пальцами в рукав его пальто.       Виктор лишь машинально пожимает плечами, да отводит взгляд в сторону. Что-то бы ответить, да в душе стало холодно так, что во рту замерзают слова.       — Откажись от его предложения. Ты ведь еще можешь? — спрашивает Фелис, сжимая ворот его рубашки. — Оставайся в Париже, слышишь? Что-то ведь может тебя здесь удержать? Ты только-то и скажи, чего тебе нужно?       Лицо Виктора озаряет легкая улыбка. Он подносит руку к лицу девушки и убирает ей за ухо прядь выбившихся волос.       — Ты ж моя отрада. Много мне не нужно, и так много надо.       Фелис требуется пару секунд чтоб до нее дошел смысл сказанных им слов. Вздыхает. Честное слово, как снег на голову. Она заглядывает ему в глаза, чтобы развеять последние нотки сомнений, — он до сих пор влюблен в нее. В нее, несносную дурёху, помешанную только на своем балете.       «Сожги эту страницу для меня,» — так она ему когда-то сказала, попросила точнее, после того злополучного свидания на этой, черт бы ее побрал, Эйфелевой башне. Понимала же, что ничего у них не получится и, как ей тогда казалось, Виктор принял это. А теперь… А теперь он собирается уехать куда-то далеко отсюда. И все из-за нее?       Фелис медленно выдыхает в грудь Виктору, переплетая руки у него за спиной в замок, надеясь передать через объятия, дыхание и стук ее сердца все те чувства, которые она испытывает к нему, просто потому что не в состоянии облечь их в нужные слова.       — Прости, — только и может выдавить с себя Фелис.       Виктор лишь наигранно фыркает, да поглаживает копну рыжих волос. Почему-то сейчас ему настолько же сложно подобрать правильные слова.       — Не переживай и не бери в голову, — отвечает Виктор, выскальзывая из ее объятий, и направляется к выходу. — Пожалуйста, готовься к выступлению, а поговорим уже после.       Виктор собирается уже покинуть комнату, но замирает в дверном проеме, и с полуоборота обращается к Фелис:       — Кто любил, уж тот любить не может, — немного издевательски говорит парень. — А кому как не мне знать, что ты любишь танцевать больше всего на свете?       И он выходит с ее гримерки, следует вглубь по коридору, да сильнее кутается в пальто, будто бы в здании пляшет метель, точно как за окном.       — Постой, — окликает его Фелис, в пару шагов преодолевает расстояние между ними и, обязательно приподнявшись на самые кончики пальцев (всегда так делает), оставляет поцелуй на его щеке. — Прощай, Виктор.       Рука парня инстинктивно тянется к щеке и он проводит подушечками пальцев в месте поцелуя. Жжется.       — Прощай, Фелис.       Он выпускает ее из объятий только когда она сама разнимает руки у него за спиной. К сожалению, как бы Виктору сейчас, в этот самый момент, не хотелось покинуть этот чертов театр, он идет в сторону центральной сцены, заходит в нее с черного входа, и, пройдясь по закулисью, оказывается на сцене перед пустым залом. Ну или почти пустым.       Поодаль Виктор замечает одинокую фигуру, расположившуюся на одном из зрительских мест, и, тяжело вздохнув, он медленно направляется к ней. Усаживается по левую руку от единственного занятого в зале места и молча, подобно своему новому компаньону, смотрит на сцену, будто бы представление в самом разгаре.       — Все таки уезжаешь, Виктор? — нарушает повисшую тишину Одетт. Вопрос глухим эхом разлетается по залу.       — Да… Уезжаю, — отвечает парень, почесывая рукой затылок.       — И как она отреагировала?       — Намного спокойней, чем я ожидал.       Одетт тяжело вздыхает и слегка покачивает головой из стороны в сторону.       — Виктор, взгляни на меня.       — Я ее, конечно, ни в чем не виню.       — Виктор, — повторяет женщина, — взгляни на меня, пожалуйста.       Парень поворачивает голову направо и из взгляды сходятся. В взгляде Одетт читается то, насколько она сочувствует и понимает его. Сама, как когда-то говорила, попадала в подобную ситуацию.       — Да я ж в глазах твоих читаю, — говорит Одетт. — «Она не любит. Ей и не жаль». Поверь мне, как же ей понятна твоя любовная печаль.       Виктор протяжно вздыхает. Слова вновь начинают застревать в горле.       — Я ее ни в чем не виню, — только и может повторить он.       Они сидят еще некоторое время в полной тишине, пока Виктор не подводится со своего места.       — К сожалению, мне пора. Скоро мой рейс.       — Конечно, — роняет Одетт. — Только возвращайся поскорее, Виктор. Ты ведь знаешь, что нужен ей.       — Обязательно, — говорит парень напоследок и направляется к выходу из зала, а потом из самого театра.       Снаружи все та же метель да холод. Виктор замирает и устремляет свой взор ввысь, в ночное небо, густо усеянное желтыми точками. Наиграно фыркает — нет тепла от звездного огня.       Да и не ясно, что все это значит. Кто-то в сердце смеется и плачет.       Он шуршит по карманам, достает пачку сигарет и, выудив одну из них, закуривает. Делает глубокую затяжку и медленно выдыхает. Смотрит, как в морозном воздухе тает легкий дым, как за этим дымом опять открывается небесная высь.       И он глядит на небеса с покорною душой. Они свершали чудеса, но не для нас с тобой.       «Конечно же, — думает Виктор, — я обязательно вернусь. И конечно же, мы вновь обязательно встретимся. Примерно в один из таких февральских дней.»       Он еще раз выдыхает сигаретный дым и обращается в пустоту:       — Делаю ставку на тридцать первое.