Любимый

У большинства приютских детей я замечал пристрастие к сладостям. В Вамми не было проблем с питанием, не было жестокого обращения, как в других приютах, тех, что для самых обычных детей… И все-таки, он не может расстаться со своим любимым шоколадом. Он с таким удовольствием, с такой жадностью заедает одну свою очень важную проблему, свою глубокую обиду. Эта обида, эта жадность до признания истощает его – он всю жизнь худой, как жердь, он нервный и вспыльчивый... Мне нравится думать, что он злой, жестокий. Мне нравится его грубость. Мне нравится думать, что я принадлежу ему, что я «его». Что я у него единственный. Ведь я один на земле знаю, какой он на самом деле ранимый и чуткий. Я сам уже давно смирился со своими недостатками и комплексами. Со своими извращениями. Я просто позволил их себе, когда он впервые поцеловал меня, искусав мне губу до крови. Я не боюсь выглядеть глупо, не боюсь унижений. Он пользуется этим, самоутверждается за мой счет… Он пьет меня до дна: после очередной ночи я всегда вымотанный и грязный, как уличный пес – весь в ссадинах и кровоподтеках. У него есть длинная плеть, кожаная, хлесткая, злая. Он заставил меня купить эту плетку, я сам ее выбирал, предвкушая, как он выпорет меня. Бей же, бей! Не оставь живого места! В замочной скважине поворачивается ключ – я чувствую, как холодеет у меня сердце. Сейчас он войдет… Я никогда не встречаю его. Я плохой пес. По комнате гулко раздаются его шаги. Я чувствую – в этот раз он не просто хочет развлечься, он действительно зол. В комнате темно, но он не включает свет. - На колени, шлюха. Ползи сюда и встречай хозяина, мразь! Наверное, это выглядит дико, выглядит глупо: обычный парень в самой обычной одежде пытается играть в раба. В футболке, джинсах, опускается на четвереньки и, покорно опустив голову, ползет к своему «хозяину». Хозяину нравится унижение. Я подползаю к его ногами и, о Боже, трусь об его ноги головой и плечом… - Раздевайся, – слышу шепот над головой. Я знаю, что будет дальше. Полностью раздевшись, я снова униженно ползу к нему и несу ему в зубах ту самую плетку-семихвостку. У меня уже стоит, обливается смазкой, хотя я знаю, что все это только начало. Он берет плеть – кожа его перчаток скользит по моим губам. Я нечаянно встречаюсь с ним взглядом, за что тут же получаю наказание. Наотмашь по лицу и сапогом в живот. Так больно, что хочется выть… Нельзя смотреть хозяину в глаза. Он связывает мне руки за спиной и заставляет встать на колени. Снимает брюки, и я могу видеть его поджарый живот и дымок светлых волос в паху. Он проникает мне в самую глотку одним толчком, придерживая за затылок. Я наконец-то слышу стон удовольствия. Но его член еще немного мягкий, и мне приходится очень стараться, чтобы угодить хозяину и не выпустить изо рта. Я стараюсь: облизываю его головку, играю с ней языком. Да, я научился ловко это делать…Обрабатываю ствол губами, нежно лаская его языком. И погружаю его в себя, пропуская головку как можно дальше. Так глубоко, что носом упираюсь в твой пах. А ты снова держишь меня за голову и начинаешь двигаться сам, грубо, жестко. - Шлюха… Когда и он, и я уже на пике, он выходит из моего рта. Грубо тащит к кровати, и я ложусь животом на край нашей постели, неудобно оттопырив задницу, которую он принимается охаживать плетью. Ее хвосты раздирают мне кожу. И когда плеть случайно попадает по самому нежному месту, я наконец-то кричу от боли и кончаю. Он опускается на колени позади меня, разводит мне бедра и входит, совсем без подготовки, но я не могу сопротивляться. Он трахает мое безвольное тело, а я постанываю в такт его толчкам. Когда он кончает, меня обдает внутри нестерпимо горячей спермой. Он встает и снова бьет меня ногой, чтобы я повернулся к нему. Пожалуй, только он имеет надо мной такую власть. Пожалуй, только он обладает таким умением довести человека до слез, до истерики. Я стою перед ним на коленях, плачу, меня трясет в ознобе. Веревка натерла руки. Из разодранной задницы вытекает его сперма. Тупая боль во всем теле… Я представляю его глаза, слипшиеся светлые прядки на лбу, тонкие губы... чтобы отвлечься от боли. Он хватает меня за волосы и заставляет опуститься ниже к полу, лицом к его сапогам. - Вылизывай, сука, - шипит он, точно змея. И внутри меня что-то ломается. В очередной раз я смиряюсь со своими недостатками и плюю на комплексы. Я бросаюсь целовать его сапоги и вылизывать их гладкую кожу, как двадцать минут назад облизывал его член. - Я так люблю вас, хозяин… - шепчу я в перерывах между поцелуями. В такие моменты я думаю: пусть он чувствует себя сильным, пусть он чувствует себя всемогущим, самым-самым. Мое унижение и синяки – это такая мелочь. Пусть будет доволен. Да, да, я из тех приютских детей, что никогда не станут «такими, как все». Я полон изъянов, но я смог принять себя вместе с ними, а на это нужно действительно много мужества. Я из тех странных людей, что никогда не обижаются на правду и не боятся смерти. Ведь мой самый любимый немец уже сломал мне хребет.