***
— Джеймс запретил мне ездить в город — и теперь я понимаю, почему, это место не лучше лондонских трущоб, но в моем доме в глубине острова порой невыносимо одиноко. А недавно у меня было плохо с деньгами и пришлось продать кое-что из драгоценностей, чтобы продержаться до его возвращения. Боюсь, пират из него пока не слишком удачливый, — Миранда замолкла, глядя в кружку с ромом. На ней были юбка и блузка Элинор: юбка открывала щиколотки, а блузка не предназначалась для того, чтобы её носили с корсетом — и видно было, что миссис Барлоу от этого неуютно. — Все мы тут выживаем как можем. Даже я, — отчего-то у Элинор было чувство, что эта женщина нуждается в утешении. — Джеймс рассказывал мне о вас. — Миранда снова сделала паузу, на этот раз глядя Элинор в глаза. — Я думала, вы старше. Элинор фыркнула и невольно возвела очи горе. — В этом месте, — Миранда обвела взглядом контору Элинор, в которой они сидели, но явно подразумевая Нью-Провиденс в целом, — должно быть, рано взрослеют. Не то что в Англии. — Не знаю. Никогда там не была. — Ребенком Элинор жила с родителями в Бостоне, но у неё почти не осталось об этом воспоминаний и ей было не с чем сравнивать. К тому же Бостон — не Англия. Повисло неловкое молчание. Элинор не была мастерицей светских бесед, а Миранда Барлоу явно жила по каким-то своим, совершенно другим правилам, чем она. Манерой одеваться она отчасти напоминала мать, но та пыталась перестроить Нассау под себя и в то же время — вникнуть во все здесь, разобраться, как местная жизнь работает, а Миранда, казалось, намеренно остается чуждой этому месту. В этом сдержанном высокомерии было одновременно и что-то неприятное — и напоминавшее Флинта, который Элинор скорее нравился. — Распоряжусь, чтобы вас проводили до дома, — поднялась она из-за стола. — Мало ли кто еще пристанет.***
Каким-то чудом платье Миранды, вопреки словам хозяйки, удалось спасти — Элинор глазам не поверила, но когда прачка принесла его, высохшее и отглаженное, оно было вполне чистым. Несколько пятен тут и там остались, но не бросались в глаза, а то, что на лифе, можно было замаскировать брошью. Пожалуй, решила Элинор, надо вернуть его. Миранда, верно, обрадуется — платье явно было сшито еще тогда, когда у неё было лучше с деньгами. Элинор хотела отправить посыльного, но в последний момент передумала. Миранда невольно раздразнила её любопытство: она была умна, с ней можно было говорить на равных — не то что с торговками на рынке или со шлюхами. Подруги у Элинор не было с тех пор, как погибла Мади — тело так и не нашли, но и живыми ни она, ни её мать не объявились — и она, пожалуй, истосковалась по женскому обществу. Поэтому, взобравшись на лошадь, Элинор в сопровождении нескольких своих людей с утра пораньше отправилась по дороге, ведущей к центру острова. Прежде она ездила по ней несколько раз в месяц, когда они с матерью выбирались в город за покупками. Даже до того, как остров разорили испанцы, Нассау был полон падших женщин и сомнительных личностей, и отец полагал, что не стоит его жене и дочери все это лишний раз лицезреть. У них был дом посреди плантации, правда, не такой большой, как у соседей — основным занятием отца было не земледелие, а торговля, по большей части — не слишком законного свойства. Но поскольку жена Ричарда Гатри была также главным его советником во всех делах, то в Нассау, где располагались склады предприятия Гатри, она бывала достаточно часто. Почти всегда, несмотря на протесты Ричарда, она брала с собой Элинор. «Бога ради, — пожимала она плечами, — ты правда думаешь, она еще чего-то не видела здесь, после того, как мы первые несколько лет по приезде жили в городе? Не будь смешным». Для Элинор эти поездки означали, что можно снова бродить по улицам — как же она была обижена на отца за этот дурацкий переезд вглубь острова, — любоваться на лазурные волны и корабли в гавани, под присмотром няньки собирать ракушки на пляже, пока мать сидела в конторе с отцом, играть с уличными оборванцами в мяч, словом, делать все то, чего ей не хватало в доме на плантации . «Неудивительно, что Миранде тоскливо». Сожительницу Флинта Элинор нашла в огороде за домом. Миссис Барлоу сидела на корточках у грядки и выпалывала сорняки. Даже Элинор, далекой от подобных работ, было видно — она это не слишком хорошо умеет. Заслышав звук шагов, Миранда подняла на неё глаза. — Я привезла ваше платье, — Элинор показала сверток, который держала в руках. — Несколько мелких пятен осталось, но в остальном оно почти чистое. — А-а, — протянула Миранда без особой радости на лице. — Да, конечно, благодарю. Она встала и принялась отряхивать руки о передник. — Не стоило, право, трудиться, ехать в такую даль. — Ничего. В конце концов, это же я его испортила. Миранда приняла из её рук сверток. — Не хотите ли пройти в дом? — указала она рукой на задний вход. Элинор вежливо кивнула. Хозяйство Миранды было не очень большим, по крайней мере, по сравнению с их старым домом, который сожгли испанцы, но выглядело вполне опрятно. Дом был именно домом, а не жалкой халупой, каких хватало в Нассау. Кухня — именно кухней, с кучей посуды и прочей утвари, которой явно часто пользовались. Миранда жестом пригласила её сесть, поставила на огонь чайник, выставила из шкафа на стол пару чашек, молочник и сахарницу. Элинор отметила, что посуда была из неплохого сервиза. Может, миссис Барлоу и была вынуждена продавать свои украшения, когда Флинту долго не фартило, но это была бедность богачей. — Я хотела поблагодарить вас, — Миранда наклонила носик чайника, и золотистая жидкость полилась в чашку. — В прошлый раз я была слишком потрясена — и, простите, обижена. Это было одно из моих любимых платьев. — О. — Здесь, в этой глуши, любая мелочь, что напоминает о прежней жизни, становится дорога: книги, одежда, — Миранда обвела рукой комнату. — Эта суровая жизнь вовсе не то, к чему я привыкла. Она замолкла, словно ожидая ответной реплики Элинор. — У вас красивый дом. Небольшой, но уютный. И прочный. Выдержит сильную бурю. Миранда принужденно рассмеялась. — Сразу видно уроженку здешних мест. Все здешние женщины всегда говорят о практическом назначении вещей. О том, насколько они прочны, как долго прослужат. В моей прежней жизни говорили об их красоте. Мне не хватает этого здесь. Эта речь была столь внезапна, что Элинор уставилась на Миранду в растерянности. Чего эта странная женщина ждет от неё? — Вы бывали где-нибудь, кроме Нью-Провиденса? — вопрос был еще более внезапен. — Нет. То есть... бывала, но не помню. Бостон. Я родилась в Бостоне. Мои родители приехали оттуда, чтобы начать свой бизнес здесь. — Я слышала, Бостон большой город по меркам колоний, — с тоской произнесла Миранда. — Хотела бы я там оказаться.***
Разговор с Мирандой продолжался еще почти час с попеременным успехом. Любые попытки говорить об искусстве отскакивали от Элинор как мяч от стены — она в лучшем случае любила красивые картины, но не могла выразить, что ей в них нравится словами, и Миранда, осознав тщету своих усилий, приуныла. Элинор невольно ерзала на стуле — неловкость беседы вызывала желание встать и распрощаться, но хозяйка дома так явно страдала от одиночества и старалась развлечь гостью, что уходить слишком быстро казалось оскорблением. — Придумала, — воскликнула Миранда. — Я для вас сыграю. Без хвастовства, я в этом мастерица — у меня был прекрасный учитель музыки. «Ты могла бы играть для короля», — говорил он мне. Элинор натужно улыбнулась. Ей уроки музыки давала мать — и без особого успеха. Закорючки на нотном листе вгоняли Элинор в тоску, и она, как ни старалась, не могла связать их с мелодиями, которые издавал клавикорд, когда мать садилась за него. У самой Элинор неизбежно получалась какофония. Когда она была совсем маленькой, ей казалось, это какое-то волшебство, а её мать — колдунья. Инструмент Миранды был похож на тот, что стоял в прежнем родительском доме. Когда она опустилась на стул перед ним, изящно подобрав юбки, и её тонкие пальцы легли на клавиши, Элинор показалось: она смотрит на совершенно другого человека. Не одинокую, подавленную хозяйку фермы, но существо из другого мира: быть может не волшебного, но прежде Элинор не виданного. Разминаясь, Миранда пробежалась пальцами по клавишам туда и сюда. Элинор помнила, мать так делала, когда отец просил её сыграть для них. Несколько аккордов для разминки, и затем — открывала ноты. Либо играла по памяти что-нибудь задорное — мелодию, которую можно было услышать в таверне. Отец, бывало, хмурился от такого выбора, но матери всегда удавалось вызвать у него улыбку. — Что же мне вам сыграть? — Миранда перелистнула ноты. — Мне все равно, — пожала Элинор плечами. И, сообразив, что её реплика звучит грубо, добавила: — Я не разбираюсь в музыке. Миранда вздохнула, грустная ироничная улыбка тронула её рот. — Что ж, тогда выберу сама, — она откинула голову, словно вспоминая что-то. Кивнула сама себе. Поудобнее устроилась за инструментом и начала играть. Это была музыка, бесконечно далекая от Нассау, пропитанных ромом и табаком вечеров в таверне, грубых моряцких голосов, горланящих шанти, и вульгарных песенок, какими, бывало, завлекали клиентов девицы в борделе. Далекая — и знакомая. Элинор не смогла бы точно сказать, слышала ли раньше именно эту мелодию — но в сочетании звуков и настроении было нечто из прежних времен. До рейда, до смерти матери. Из вечеров, когда в доме на плантации мать сидела за инструментом и играла им. «Мне никогда не нравилась такая музыка», — подумала она, чувствуя, как горло предательски сжимает. Миранда, поглощенная исполнением, казалось, вовсе забыла про неё. На губах играла улыбка, щеки разрумянились. Элинор видела лишь её профиль, но готова была поклясться — глаза Миранды счастливо блестят. Смуглые пальцы летали по клавишам, как по волшебству извлекая звуки, не имеющие никакого отношения к этому времени и месту. «Какая она красивая». Раньше это не бросалось в глаза. Тишина за порогом дома — никаких грубых голосов и пьяной ругани — словно отрезала их от остального мира. Миранда играла и играла, воодушевленная, забывшаяся, счастливая. А потом музыка кончилась. Последние звуки, казалось, еще висели в воздухе. Элинор моргнула, ощущая предательскую влагу в глазах. «Блядь». Она вытерла слезы тыльной стороной кисти, пользуясь тем, что Миранда на неё не смотрит. Та не спешила вставать из-за инструмента. По-прежнему сидела, глядя теперь уже не на клавиши, а прямо перед собой. Так прошла, наверное, минута. — Ну вот, — грустно вздохнула Миранда. Трудно сказать, что это означало. Элинор не ответила.***
Домой Элинор возвращалась по темноте. С Мирандой они распрощались неловко, и напоследок хозяйка фермы пригласила её заезжать в гости. Отвыкшая от таких церемоний Элинор невнятно пообещала повторный визит, и в свою очередь пригласила заходить к ней в таверну, если Миранде вдруг снова случится оказаться в Нассау. Со стороны все эти расшаркивания, верно, выглядели ужасно по-дурацки, да такими и ощущались. Испытывая странное смятение, Элинор мягко направляла лошадь по освещенной факелами провожатых дороге. До чего все-таки странная женщина. Еще страннее этого Флинта, если подумать. В ушах все еще звучала музыка.