***
Ацуму мысленно считал до десяти. Секрет был в том, что к седьмой секунде злость закипала так сильно, что вырывалась с тройной силой. Убийственный поток направился на мальчишку, который позволил своими корявыми руками обнимать его Саори. Нельзя трогать то, что принадлежит ему. Мия отшвырнул его одним точным и сильным движением. В его руках хватило бы сил поделить его на три одинаковые по длине части, но она смотрела на него с таким испугом, что волейболист растерялся под этим взглядом. Пришлось извиниться и сослаться на дружеское беспокойство, ведь, мало ли, что могут выкинуть молодые парни в порыве чувств. Он по себе знал, но это не было озвучено. В этом с давних пор заключалась разница в его отношении к ней и другим: до извинений он обычно не опускался. Саори представила его, как самого близкого друга, который временами несказанно ее раздражает. Ацуму же хотел повернуть время назад и вырвать сердце, которое поддерживает жизнь в теле, которое передвигается с жалким намеком на ходьбу, когда ему озвучили, что их связывают без пяти минут отношения. Презрение на его лице говорило больше, чем какие-то слова. Его глаза разрезали бедолагу на куски. - Вот это? С тобой? Не смеши меня. Пойдем, найдем тебе что-нибудь получше, - он хотел взять ее за руку, но она отстранилась так, будто проказа была недугом, на который ему оставалось только надеяться. Саори смотрела в ответ с горечью и обидой, а Цуму бессильно сжимал кулаки и клялся, что когда-нибудь они доберутся до этого ехидного лица за ее спиной. Он хотел силой утащить ее подальше от этого отброса, но брат вовремя сгладил углы. Талант Осаму в демократии не раз помогал его вспыльчивому близнецу, но за этот второй шанс Ацуму готов был простить ему все те мучения, которые пережил за время, пока тот добивался свою даму сердца. Только позже. Сначала он со всем своим упорством обвинял его за то, что Осаму вмешался и не дал проломить череп этому скользкому убожеству. Братья разбирались в девушках, как и в волейболе, на все сто, но и дерьмовых парней они чуяли за милю. В случае Саори ей попался тот самый вариант. Цуму хватило ума прислушаться и подождать, пока Накама сама разочаруется в своем выборе, и уже потом сеттер с чистой совестью размажет все его внутренности по полу той дыры, из которой он вылез себе на горе. Примирение прошло гладко благодаря миниатюрной девушке из команды черлидинга. По просьбе Саму она несколько вечеров внедряла в голову своей соседки, что ее лучший друг, которого она так беззаветно любит, просто погорячился с проявлением своей заботы. Саюми кропотливо работала над устранением осадка, который остался после встречи в университетском коридоре. Ацуму извинялся неловко, неумело, и нервничал на себя за переминания с ноги на ногу; за руку, которая сама по себе тянулась взъерошить волосы; за идиотскую улыбку, когда она подошла обнять его; за все, что он вообще сейчас делал на этом месте, вместо того, чтобы отвечать признаниям от студенток соседнего университета. Ближайшую неделю он избегает любой встречи с ней всеми правдами и неправдами, под емкие синонимы к слову "тупой" от своего брата, громкий смех сокомандника Бокуто Котаро, и жуткие взгляды Киеми Сакусы, когда он почти ногами запихивает идущего сзади брезгливого знакомого обратно в кладовку, потому что нет, он туда не выйдет, пока Саму ее из зала на пять километров не уведет. Ацуму злится на себя за то, что ведет себя как малолетний девственник, и от таких примеров его поминутно швыряет из состояния "да и зачем она мне нужна, я себе в сто раз круче найду" до "украду ее, посажу на холодильник и буду любоваться по утрам". Мия сам себе напоминает тех, кто большую часть времени проводит по ту сторону здравого смысла. Мать моя, где же я так налажал? Ацуму хранил знание о том, что влюбляться - болезненное занятие, а френдзона так вообще смертельное. Само существование этого термина ставило под сомнение чувство его собственного достоинства с недавних пор. Он и не думал, что болит до рвоты. Его многочисленные микротравмы ни в какое сравнение не идут с этой тупой болью под ребрами. А так хотелось бы сравнить хоть с чем-нибудь, чтобы избавиться хотя бы от туманного ощущения пиздеца, так бесцеремонно вломившегося в его будни. Это было похоже на какую-то трагикомедию, когда все внутри протестует против адекватности в присутствии его кошмара. Только если в расплывчатых очертаниях можно придумать хоть что-то комичное и будет не страшно, то у этого кошмара есть форма, имя, голос и болтающаяся на шее подвеска, подаренная им с братом на какой-то из ее дней рождений. Ацуму не предполагал, что будет сожалеть, что чего-то не помнит.***
В жизни одного из самых талантливых связующих в Японии было четыре переломных момента: знакомство с волейболом, знакомство с позицией сеттера, второе пришествие Саори Накама, и теперь - кто бы мог подумать, что эта дата будет обведена красным символическим кружком в календаре, к которому он обращался только по праздникам - дата ее разрыва с тем правом на ошибку природы. Ацуму посетила идея сначала отметить этот праздник с масштабами свадьбы британского наследного принца, а следом за ней проверить, что будет, если перекрыть поступление крови к нижним конечностям, напичкать испытуемого кардиомагнилом или каком-нибудь еще кроворазжижающим препаратом (спасибо, Господи, за знакомство с Тецуро Куроо на первом курсе), а потом медленно перерезать сухожилия, оставив подопытного истекать кровью до приезда скорой помощи. В этом случае лишить причину ее поникшего вида возможности ходить - верх добродетели с его стороны. Все равно его ходьба больше напоминала отсроченное падение. - Хочешь, я ему пальцы переломаю? - бросает он невзначай, ободряюще поглаживая ее по спине. Ее соседка смотрит настороженно. Ацуму удивляется, когда подрагивающее тело прижимается к нему сильней, цепляясь руками за широкие плечи, утыкаясь в плечо. Горячие слезы впитываются в ткань его любимой футболки, а он радуется, как ребенок, и допускает, что одну ногу этому парнише можно оставить. Обнимая тонкую девушку, он понимает, что от ее мягкости, теплоты, податливости у него внутри что-то нежно-нежно щелкает. Мия всегда думал, что до конца дней своих будет играть в волейбол, употреблять различную вкусную еду, а в перерывах трахать молоденьких красавиц, но что-то существенное от него ускользнуло, поэтому все пошло наперекосяк. Находясь в двухместной комнате, он подумал, что на третьего человека здесь места не хватит, сколько мебели не выбрасывай. В новой жизни, в которую он по несчастью залетел, тоже было так. Ацуму горяч, хорош собой и временами даже умен, он не вмещается в определение "заботливого, любящего и верного", но почему-то идет за стаканом воды, и каждый их двухсот сорока шести шагов до кухни и обратно у него внутри что-то с мерзким хрустом ломается. Ему саркастично думается, что это его эго не выдерживает ее влияния и обваливается огромными кусками. Прекрасный месяц, проведенный им в успешных попытках вытащить Саори из депрессии и загнать туда себя, завершился случайным поцелуем. Он не удержался. Он не захотел. Для такого непоседливого Ацуму было бы в порядке вещей целоваться порывисто, жарко, жадно, но на деле он был мягок, аккуратен и ласков. Слишком много для него лишних движений: провести рукой вдоль острых скул, убрать пряди темных волос, опустить руку на шею и осторожно притянуть. И это вместо того, чтобы утащить в свою комнату и протестировать первые двадцать страниц камасутры. Нельзя. Она отвечает умело, и ему это не нравится до завтрашних следов его пальцев на светлой коже. Поцелуй вышел долгий, чувственный, тягучий и сладкий. У Мии в голове после него только розовая дымка, вытекающая из ушей. На утро на той стороне провода безжалостно ржет Куроо и нечеловечески спокойно вещает Акааши. У Ацуму жизнь перевернулась вверх дном, а Кейджи будто рассуждает о типичных ошибках в прогнозе погоды. Это кажется таким оскорбительным, что Цуму злостно прерывает комментарии о том, что сука-любовь настигла его откуда не ждали, и упирается лицом в подушку, в попытке удавиться. Еще три дня он скрывается от подруги так успешно, что даже не озабоченный ничем, кроме инфекционных заболеваний, Сакуса нервно сообщает, что он ведет себя в лучшем случае, как аутист. Нападающего уже порядком заебало быть частью траектории побега своего давнего знакомого. В ответ на такое обвинение Ацуму подтверждает поставленный диагноз: он в бреду говорит, что они на пути становления друзьями, что так и зародилась дружба брата и его самого с бывшими капитаном Некома и сеттером Фукуродани. В бессилии перед пустым взглядом и произнесенным бредом Киеми зовет Осаму. Тот смотрел на отчитанного бедолагу и прикидывал, где он в этот раз растерял все свои мозги. Когда же история была услышана, Саму закатил глаза и арктическим тоном сообщил, что конкретно сегодня она вообще не выходила из комнаты, поэтому со всей оставшейся смелостью его брат может покинуть излюбленную кладовку - последнее пристанище потерявшегося в себе Ацуму.***
Пинками загнаный в комнату с букетом цветов (талант Акааши и Осаму в сфере флористики оставлял остальным только один выход - открывать и закрывать рот в немом шоке), коробкой конфет (спасибо Куроо за мастерство в сексе, иначе Мия бы не получил это шоколадное произведение искусства в такой короткий срок) и корзиной фруктов (спасибо волейболу, иначе на восьмом магазине Цуму бы уже отдал Богу душу), Ацуму чувствовал себя до того неуместно, что впору было сигануть в приветливо распахнутое окно. Его предупреждали, вообще, что когда сердце бьется в бешеном ритме, и это не после часовой кардионагрузки, это верный признак того, что в скором времени придется распрощаться с жизнью для себя любимого. Но парень тогда привычно отшутился - ядовито, скользко, ехидно - потому что это его не касается, потому что с ним такого точно не произойдет. Но это самое "да вы че, ребят, да я лучше сдохну" произошло, и он правда подыхал. Прямо на этом месте, прямо с забитыми барахлом руками, загинался, как от удара поддых. Корчился, скулил, но широкими шагами преодолел расстояние до кровати и слишком уж резко приземлился на край пушистого покрывала - ха! запутался в своих же ногах, позорище. Ацуму стало слишком страшно, страх этот поднимался из какого-то детского протеста против правил. Кто сказал, что он будет следовать указаниям, кто ему прикажет страдать от одного только присутствия и еще больше от отсутствия? Он всегда был за рамками, всегда был на голову выше всего этого дерьма, поэтому будет выше и сейчас. Нужно просто сделать вид, что вчерашнее было случайностью, что его ни капли не пробирает от ярких воспоминаний, что его руки не чешутся погладить волосы на этой безобразно торчащей из под одеяла голове. Он совсем не хочет, чтобы эти уродливые темные глаза смотрели на него с таким же безумием, чтобы эти отвратительно длинные пальцы переплетались с его собственными. Нет. Пусть это ванильное говно останется его брату и всем остальным придуркам, которые так и не смогли с этим справиться. Он сильнее. Он сможет отказаться от того, что ему и даром не нужно. Ацуму думает именно так, когда она перехватывает его уже протянутую руку и прижимает тыльную сторону ладони к потрескавшимся губам. В глазах ее отражается пустота, которая захлестнула его за те три секунды, пока Саори притягивала к себе онемевшую конечность. - Цуму... - сеттер отчетливо слышит страх в ее голосе, свое собственное сердцебиение, плотной стеной закладывающее уши, и молится, чтобы она не сказала... - Ты меня любишь? Он находит себя, хаотично целующего намертво зажатое между собой и кроватью тело. Накама не сопротивляется, молча слушает и терпит непрекращающийся поток слов и болезненные укусы. Ацуму говорит. Говорит много, сбивчиво, без передышки, до хрипа, до пустынной сухости во рту. Говорит так, как если бы она сейчас умирала на его руках. Он грешным делом думал, что ему станет легче после исповеди, что его отпустит, но когда он выдохшийся лежал на часто вздымающейся груди, отделенной от него слишком толстым одеялом, он не нашел в себе успокоения. Тянуло внутри все также. Мия отрывает чугунную голову от мягкой поверхности, смотрит так гордо и нежно, и выдает глухое, неожиданное для себя: - Да. Она смеется так радостно, что у Ацуму черепную коробку разрывает от фейерверков. Цветные огни выжигают его опасения, и он с неописуемым восторгом сгребает в охапку улыбающуюся девушку. Цуму шепчет, что убьет ее, если она кому-нибудь об этом расскажет, что прикует к батарее, если она захочет уйти, потому что нельзя просто так вселиться в его мир и оставить. Саори берет его лицо в свои ладони и вглядывается в карие глаза, подернутые дымкой абсолютного непонимания происходящего. - Цуму, ты с раннего детства говорил, что я скучная. Ты от меня не сбежишь? Его пробивают одна за другой сменяющиеся картинки из его детства. Вот он ее защищает от одноклассников; вот он приводит ее, потерявшуюся, зареванную, домой; вот он приносит ей домашнее задание; вот угрожает осмелевшему третьегодке, пригласившему ее на выпускной. С благоговейным ужасом Ацуму добивает осознание, что это началось не сегодня. Все эти сопли и слюни просочились в его жизнь с первым ее восхищенным "Цуму!" в средней школе. И пошло поехало. Он не был хорошим ребенком и не стал хорошим человеком, но у него есть возможность стать хорошим парнем. Наверное. Если он перестанет подметать челюстью пол-бетон-асфальт, когда мимо проходит хорошенькая девчонка. Ацуму фонтанирует идеями по своему преображению, пока она покорно ждет его ответ в этом плюшевом одеяле, и на исходе первой минуты уже ловит себя на том, что делает ей предложение в месте с непременно живописным пейзажем. Ему тут же хочется блевать, потому что такое он себе думать позволить не мог. Это не он. И если все предыдущие душевные драмы еще имели хотя бы типичную мужскую примитивность, то это пусть остается на уровне педиков с ногами-палочками и зефирными комнатами. Он-то мужик. Сильный, выносливый, уверенный, смелый. И поэтому он смело выдает: - Нет. А потом уверенно добавляет: - Думаю, нет.***
На следующее утро на той стороне провода угрожающе обещает приехать Куроо, монотонно присоединяется к нему в угрозах Акааши. И это так нелепо, что Ацуму сбрасывает звонок и быстро строчит сообщение "Доброе утро. Сегодня вечером познакомлю тебя со своими друзьями", после чего утыкается лицом в подушку и думает, как же это он так, сука, не знал, что влюбиться не так уж и хуево.