Орбит

Плисецкий идёт по холодной улице в одной олимпийке, а в ушах играет музыка к новой программе. Которую поставил не он. С губ срывается обиженный, с некоторой долей раздражения, вздох. Многократное «Почему?» эхом отдаётся в голове. Юрий ненавидел, но не его и просто негодовал. Парень остановился и поднял взгляд к серому и привычно заволочённому тучами, питербургскому небу. Ощущение предстоящего дождя, такого же  отвратительного, как настроение блондина, заставило ускорить шаг и побыстрее напрявиться к катку. Длинные тонкие пальцы быстро завязывали шнурки коньков. Белёсые брови привычно хмурились, и Юрий уверенно встал на лёд. Недовольный взор окинул помещение и людей в нём, остановившись на двух мужчинах. Один из них, живая легенда, мечта девушек и пример для подражания — Виктор Никифоров, а второй, японец, который таскается за первым, как шавка — Юри Кацуки. Фигуристы мило беседовали и смеялись с румянцем на щеках, который был отнюдь не из-за низкой температуры. Виктор наклонился к своему подопечному и что-то шепнул на ухо, заставив последнего смущённо захихикать. Плисецкий наблюдал за сие картиной с каплей, да кому он врёт, с полным взглядом ненависти. Его сжигало тысячами пожаров в груди, хотелось раздерать её до крови и яростно кричать. — Сволочь, — единственное, что пробубнил себе под нос блондин и отвёл взгляд от «сладкой парочки», включив песню на плеере. Тренировка началась. Острое лезвие коньков разрезало поверхность льда на протяжении трёх часов. Парень не делал перерывов, а только выполнял различные прыжки и вращения. Тройной аксель, тройной тулуп, дорожка, четверной лутц и заключающий сальхов. Он откатывал свою программу раз за разом, будто ожидая, когда же наконец упадёт. Каток постепенно пустел и уже вскоре Юрий остался на нём один.

(почти) Лёд покидали Кацуки и Никифоров, незаметно держась за руки. Для других, может и не было бы заметно, а блондину всё было видно. Можете списать на ревность. Когда мужчины вышли за дверь, Плисецкий громко упал на лёд. Юношеские кулаки с силой ударялись о него, один раз, второй, третий, десятый и стремительно окрашивались в алый цвет. Костяшки саднило настолько, что хотелось снять обувь и провести лезвием по венам. Больно, очень больно и не только от физических ран. — Юрио, что ты делаешь?! — от столь занимательного занятия, парня отвлёк знакомый и немного хриповатый голос. Блондин повернулся к его источнику, укоризнительно смотря из-под опущенных бровей. — Не твоё дело, Никифоров, — огрызнулся Плисецкий и встал на ноги, — за своего Юри вон волнуйся. Чего это он стоит дрожит? — задал вопрос зеленоглазый и заметив, как Виктор отвлёкся на японца, быстро вышел со льда, попутно снимая коньки. Маленькие, почти девичьи пятки шлёпали по прохладной плитке. Когда Плисецкий почти дошёл до раздевалки, его схватили за тонкое запястье и повернули к себе. — Юра, что случилось? — вроде с ноткой беспокойства спросил Никифоров, словно заглядывая в душу блондина. Непозволительно глубоко. — Ничего, отпусти меня, — грубо ответил парень, стараясь выдернуть руку из руки пепельноволосого. Чистые голубые глаза смотрели с натиском и явно не хотели выполнять «просьбу». Юрий начинал злиться и мысленно умолять, чтобы этот момент длился вечно. Он протеворечил самому себе. В духе пятнадцатилетних подростков. — Сначала ответь на вопрос. Просто из прихоти лёд не колошматят. «Хватит так вести себя! Тебе же всё равно! Ты меня не замечаешь! Блять, совсем не замечаешь! Почему чтобы ты обратил на меня внимание, мне нужно сделать себе больно?! Отпусти! Отпусти! Отпусти, твою мать!» — Я же сказал, что ничего не случилось, а если и случилось, то тебя это не касается, — Плисецкий старается говорить как можно отрешённей, но выходит скудно, — отпусти, отпусти… К горлу начинает подступать ком, душащий, не хуже верёвки, завязаной в виселицу и           Виктор серьёзно смотрит в помокревшие изумрудные глаза. — Отпусти, — снова жалкая попытка выбраться. Голос дрожит, а крохотная слезинка бежит по щеке. Юра резко скидывает заправленную за ухо чёлку, стараясь скрыть раскрасневшееся лицо. На секунду хватка ослабла, но в тот же момент хрупкое тонкое тельце притянули к себе. Большие грубые ладони Виктора легли на талию Плисецкого, сжимая крепко-крепко, будто он упорхнёт прямо сейчас, как настоящая фея. Узкие плечи, обтянутые чёрной футболкой, пробила крупная дрожь и Юрий уткнулся в чужую грудь, шумно дыша. — Тише, успокойся, — прошептал Никифоров, проведя рукой по спине, — тише… Юра не знал, что произвело больший эффект: объятия любимого человека, или то, что на него хотя бы кто-то обратил внимание? Блондин вдыхал запах дорогого терпкого одеколона с нотками древесины и не мог остановиться. Он понимал, что нужно отстраниться, но. «Я так долго ждал этого момента!» — Виктор. — Плисецкий мягко вытянул руки и отвернул зардеявшееся лицо, — я в порядке, — коротко отрезал он и скрылся за дверью в раздевалку. Юрий слышал отдаляющиеся шаги и когда они стихли: — Вот же блядство! — окровавленный кулак снова ударился, но на этот раз о стену, оставив на нём красное пятно, — что же ты со мной делаешь?! Мысль о том, что парень позволил непозволительную для себя слабость, не давала покоя. Блондин скинул потную тренировочную одежду и сменил на чистую.      Уже обуваясь, он включил телефон и на дисплее высветился пост в Инстаграмме, где Никифоров вместе с Кацуки, который целует голубоглазого в щёку. Под фотографией красовались хэштеги: «мы счастливы» и «наконец-то вместе». С бледных губ сорвалось: — Сукин сын! И Плисецкий направился обратно в «Ледовый дворец». Из-за приближающихся соревнований Юра занимался день и ночь, открывая пластиковые двери ключами, которые украл у Якова ещё три года назад. Чёрные коньки снова надеты и туго зашнурованны. Они ступили на иссечёный  голубой лёд, и откат программы вновь начался. Минута за минутой, час за часом и Юра уже знатно заебался, но он продолжал себя мучить, чтобы к утру быть выжанным, как лимон. К пяти, парень лежал на лавочке, укрывшись курткой. Он спит глубоко из-за усталости и не видит снов по той же причине. Его будят яростный возглас Якова и удивлённые вздохи Юри и Милки. — Какого чёрта, малец?! Ты как здесь оказался вообще?! — Не тарахти, — недовольно пробурчал Плисецкий и принял сидячее положение, попутно завязывая пучок, — я сейчас-же уйду, чтобы не досождать тебе и сие присутствующих, своим вид. Ему не дали закончить: — Я отвезу тебя домой, — Юрий поднял голову и увидел возмущённого Никифорова со своими вещами. И теперь такого же возмущённого Кацуки: — Виктор, ты не хочешь ничего мне объяснить? — Так, давайте вы решите свои семейные разборки наедине? — грубо прервал блондин, вырывая из рук мужчины спортивную сумку, — без твоей помощи разберусь, — проговорил он так, чтобы его услышал только голубоглазый и махнув на прощание рукой, ушёл восвоясе. Утро началось что надо! Юношеское тело ломало, голова противно гудела, а голоса фигуристов вертелись в ней, как карусель. «Я отвезу тебя домой… И к чему такая забота?! Свинтусу помогай, я как-нибудь справлюсь!» Юра чуть не проспал свою автобусную остановку, ноги были ватными и подкашивались. Хотелось упасть прямо здесь и сейчас, забыться вечным сном и больше никогда не открывать глаз. Блондин уже дошёл до двери в свою квартиру и вставил ключ в замок. Тот послушно открылся, и Плисецкий вошёл внутрь, еле передвигая ногами. Он переодел только спортивки на свои любимые (девчачьи) шорты. Веки уже были полузакрыты и парень, даже не снимая верхней одежды, завалился на незаправленую кровать. Лицо уткнулось в мягкую перьевую подушку и глаза окончательно сомкнулись. Юрий не знал сколько времени прошло, но просыпаться вообще не хотелось. Он бы пролежал ещё дольше, но писклявый звонок в дверь заставив встать из тёплой, уютной обители. Плисецкий поднял уставший, ещё не особо сфокусированный взгляд и заметил пепельную макушку. — Что надо? — в привычной манере спросил зеленоглазый, оглядывая Виктора с головы до ног и заметил пакет, — Нахера припёрся? А там что? — произнёс парень, кивая на него. — Во-первых, я волновался, во-вторых, в пакете продукты, думаю вряд ли у тебя холодильник битком забит, — ответил Никифоров, ухмыльнувшись, — предложишь войти? Живот предательски заурчал. — Заходи, — коротко сказал Юра, попровляя неприлично высоко задравшиеся домашние шорты и попутно забирая из рук Виктора сумку с едой. Парни прошли по коридору в основную часть квартиры. Большая кровать с постельным бельём, у которого кошачьий принт, привлекала своим размером. Рядом стоял маленький столик, куда Плисецкий и поставил продукты, почти мгновенно вытаскивая содержимое. Килограмм зелёных яблок, банка кофе, упаковка зелёного чая, хлеб, яйца, масло, несколько плиток белого шоколада и три маленьких пачки Орбита. Без сахара. Блондин недовольно поморщил нос. — Не выпендривайся, — добродушно улыбнулся голубоглазый, — я же знаю, что тут всё, что ты любишь. — Да, — Юра помедлил, но всё-же сказал, — спасибо. — Пожалуйста, — победоносная ухмылка озарила молодое лицо Никифорова, и Плисецкий невольно загляделся. Выразительные очи, как два озера, обрамленны пушистыми ресницами и всегда смотрят уверенно, с долей насмешки. Тонкие, чуть розоватые губы, уголки которых всегда приподняты вверх манят к поцелую. Острые черты лица, которые всегда будут сниться Плисецкому. Он отвлёкся. Подросток подошёл к кухонной тумбе, на которой стоял электронный чайник и включил его. Тот послушно забурлил и Юрий присел на воздушную кровать, обнимая одну из многочисленных подушек. — А твой Юри не будет волноваться? — задал мучающий вопрос зеленоглазый с недовольной гримасой. На часах было 22:34, очевидно почему парень это спросил. Взлохмаченные светлые волосы были заправлены в хвост, а естественный румянец «стелился» по щекам. Виктор любовался косвенно русской наружностью, которой не было у Кацуки. Узкие янтарные глаза — красивы, но такие родные зелёные, поблёскивающие холодом и неприступностью, переносящие в свежий Сибирский лес, были в миллионы раз прекраснее. Никифоров огорчённо вздохнул: — Мы с ним поссорились, — отвёл взгляд, который и так был равнодушным, — снова… Плисецкому было жаль. Ни саму ситуацию, или рушащиеся отношения, а Виктора, который мог переживать из-за этого. Юра разорвал обёртку от шоколадки и отломил кусочек. — Да не переживай, придурок, — сказал блондин, кладя часть полоски в рот, — он-ф пвостфо кфонченный гфупец.   Голубоглазый рассмеялся, умиляясь с происходящего, а бледное лицо собеседника залилось краской. Вдруг Никифоров встал со стула, на котором сидел, и подошёл к Юре. Последний невинно хлопал глазами и хмурился. Пепельноволосый наклонился к юной, ещё не до конца сформировавшейся физиономии. — Эй-эй-эй, ты фто тфоришь?! — всё с тем-же забитым ртом начал возмущаться блондин, а когда мужчина начал приближаться ещё ближе, подросток начал отодвигаться к стене, и в итоге упёрся в неё спиной. Никифоров приоткрыл рот, высунув шершавый язык, и облизнул торчащий шоколад, попутно откусывая. Лица парней были в сантиметрах друг от друга. Одно горело ярче, чем солнце, заходящее за горизонт, а другое по-доброму язвительно сверкало глазами и выглядело так, будто ничего не происходит. Юра опомнился первый: — Никифоров, пидор несчастный! Иди к херам! Острые коленки мелко подрагивали, а красные щёки пытались спрятать в подушке. — Ох, Юрио, — протянул чемпион, — ты намного прекраснее, чем обычно, когда смущаешься, — ехидная усмешка в конце добивает маленькую феечку и теперь лицо горит не только из-за смущения… — Я сказал иди на хер! И не называй меня блядской кличкой, которую вы мне дали в блядской Японии! — Плисецкий зол. Очень зол. А Виктор лишь подливает масла в огонь своим поведением. Возмутительным, отвратительным, русским поведением! Чайник закипает в ту же секунду, когда Юрий хочет разразиться новой тирадой, и юноша кидает яростный вгляд на прибор, нажимая на пластиковую кнопку. Фигурист подходит к импрофизированной кухне, квартирка-то маленькая, и пытается дотянутся до антрисоли, в которой стоит пара кружек. За спиной слышится активное шуршание, видимо Виктор встал. Приближающиеся шаги и фраза «Давай помогу», сказанная шёпотом, заставила затаить дыхание. Одна рука как бы по-хозяйки улеглась на хрупкую талию, опираясь на неё, а другая взяла фарфоровые чашки, которые Юрий забрал из дома деда после его похорон. Никифоров поставил их на тумбу, но руки не убрал. Молочную шею обожгло горячее дыхание, а острый нос уткнулся куда-то между ней и плечом. Мазолистые ладони поглаживали плоский живот, и Юрий заметно напрягся. — Блять. Витя, что ты делаешь? Фигурист проигнорировал поставленный вопрос, на что Плисецкий лишь вздохнул. В который раз за этот день… Руки Никифорова поползли дальше, оттягивая резинку шорт, тогда уж «Русская фея» резко повернулась и укоризнительно сверлила взглядом красивое, пропорциональное лицо. Чего таить, Виктор многим напоминал бога и служил предметом вдохновения. Юра в их числе и Юра отвлёкся. Снова… Он, вставая на носочки, непроизвольно потянулся к губам, что снятся ему во снах и видятся, в порой неподходящие моменты: во время тренировок, или во время разговоров с Милой. Чёртов звонок в дверь, и Юра агрессивно смотрит туда, откуда исходит звук и, топая ногами, дёргает ручку. На пороге стоит ебаный Кацудон, что моментально реагирует и без спроса врывается в квартиру. Виктор уже сидит на стуле и невозмутимо листает ленты соц.сетей. — Слыш, свинка, ты ничего не попутал?! — яростно вскрикивает Плисецкий, удивлённый такой бесспардонностью и дерзостью, которой в лице японца вообще ни разу не видел. Отношения с Никифоровом зря не проходят. — Юрио, я бы попросил тебя не вмешаваться. Ты не против? — Юри не поворачивался к Юре, а только смотрел на своего возлюбленного немигающим взглядом. — Я не против, но будьте блять признательны, разбираться не в моей квартире! — Плисецкий возмущён, от того и ногти с силой впечатываются в ладони, оставляя красные полукруги, а костяшки с затягивающимися ранами, до боли белеют. — Хорошо, Юр, — Виктор учтиво кивает и выводит злую свинку в подъезд. Металлическая дверь немного приоткрыта и Плисецкий пододвигается к щели, чтобы послушать, что там происходит. Ох уж это поистине детское любопытство. — Как ты меня нашёл? — слышется грубый вопрос со стороны Никифорова. — Взял, да нашёл. Я своих связей не сдаю. — Тем же хуже. Зачем пришёл? — Чтобы забрать тебя домой, поговорить, выяснить отношения, — с ноткой раздражения отвечает Кацуки. — Юри, нам нечего обсуждать. Я всё решил и уже завтра мы объявим о разводе. Эта новость повергла Плисецкого в шок, ошарашила, хотя в глубине души вызвала лютый шквал эмоций, в основном счастье и надежду. Что наконец всё будет хорошо. — Это из-за Юрио, да? — тихо спрашивает Кацудон, на что следует ответ: — Это из-за твоей ревности и постоянных истерик! — Виктор явно начинает терять терпение. — Я просто хотел сберечь нашу любовь, наши отношения! — Да какая к чёрту любовь! — орёт Никифоров, — я не люблю тебя, Юри! Слышется всхлип, потом ещё один и ещё. А потом отдаляющиеся шаги. Юра в осадке и когда дверь открывается, он сидит на потёртом, грязном коврике, который он тоже забрал у покойного деда. Виктор опускается на корточки и поддаётся вперёд, невесомо касаясь таких желанных губ. Плисецкий отвечает, углубляет поцелуй, активно двигаясь языком. «Научился на глупых девчонках» — промелькает в голове голубоглазого фигуриста и от этого ему хочется каждую из них перебить. Дальше поцелуев дело не заходит, и Никифоров поднимает фею на руки. — Я поживу у тебя немного? — Да хоть всю жизнь, придурок, — насмешливо говорит Юра. На следующий день, Виктор объявляет о разрыве отношений с японцем, а об новых решает умолчать. Подросток жевал Орбит, который ему купил Никифоров, что сейчас сжимал маленькую белокожую ладонь.