Пусть игра повторится, и снова - мы не будем жалеть ни о чем...

Пусть игра повторится, и снова — Мы не будем жалеть ни о чем. Захмелевшая ночь нас укроет, Будто черным укроет плащом.

      Вторник. Вечер. Весна. Эдмунд Мечиславович отзанимался со всеми студентами и, чуть ли не вприпрыжку, идёт домой. Но не к себе. Он идёт туда, где пахнет любовью, в воздухе вечная весна, а на кухне всегда что-то вкусное и новое. Он идёт к своей любви. Он идёт к Марату. Чего только не было уже в этой квартире: радость, печаль, музыка, любовь, секс, алкоголь и далее, и далее по воображаемому списку. Эдмунд влюбился в эти стены и, пока Корчемный был у себя дома, успел соскучиться по ним. По кровати и всему-всему, что напоминало об их связи.       Знакомая остановка. Всё тот же двор. В окне горит свет.       «Он дома!..» — дирижёр расплылся в улыбке.       Код, ключ. И вот, миновав пару этажей, заветная дверь.       Марат открыл ему.       — Привет, — не успел блондин это сказать, как холодные руки осторожно взяли его за щеки, а мягкие губы накрыли сухие. Марат втянул Эдмунда в квартиру, захлопнул дверь и попытался отстраниться, но мужчина зафиксировал его в своих объятиях. Корчемный повернул голову, освобождая губы и вдыхая воздух.       — Эд, бляха, — глубокий шумный вдох. — Нам нужно поговорить, подожди!..       — О чём? Я так скучал, может оставишь на потом все разговоры? — Шклярский не отпускал партнера из крепких нежных объятий, тыкаясь носом в горячую шею и вдыхая милый ему запах.       — Я серьезно. Это касается нас с тобой. Всё может измениться, понимаешь, — музыкант пытался освободиться из рук Эдмунда, но тот, за две недели отсутствия Корчемного дома, безумно соскучился по нему.       Он оставлял его после оркестра, но все время кто-то мешал, и виолончелисту удавалось ускользнуть. Конкретных объяснений не было, почему им надо пожить раздельно, только СМС:       «Эдмунд, нам нужно на некоторое время побыть не вместе. Приблизительно на две недели, а может чуть дольше.»       Всё! Шклярский понял подопечного, не стал расспрашивать, а вчера он написал:             «Жду дома после занятий.»       Конечно, влюбленный, скучающий и безумно романтичный музыкант, да ещё и такой, как Маэстро, поедет к любимому человеку по первому зову.       — Ну что такое? — дирижёр ослабил хватку.       — Во-первых, хочу напомнить, что мы ещё в коридоре, так что раздевайся, руки мой, а, во-вторых, мне нужно сказать кое-что, что может тебе не очень понравиться…       С этими словами Марат легонько оттолкнул Шклярского и ушел на кухню. Мужчина остался один. Вспомнил, что не заперта входная дверь, прокрутил в голове все мысли о репетициях, о семье Марата, об их отношениях в последнее время. Всё было не то.             «Я бы сразу понял по его выражению лица, по его глазам. Это же не человек, а открытая книга!.. Но в этот раз что-то не то… Что не так…»       Он вошёл в кухню. На столе стоял салатник, тарелки с вареной картошкой, жареным филе индейки и бутылка белого вина.       — Ешь сначала. Знаю я, как ничем не питаешься весь день.       — Ну что значит ничего не… ничем… — Эдмунд послушно сел за стол.       После ужина дирижёр ждал любимого в гостиной. Тихие шаги послышались за спиной; мужчина обернулся с улыбкой.       — В общем, — Марат был настроен очень серьезно. — Разговор не долгий, но и не очень приятный.       Эдмунд не шевелился в кресле и приготовился слушать. Блондин развернул стул спинкой вперёд, садясь. Маэстро оценивающе и нежно посмотрел на него.       — Так. Вот такие взгляды, жесты, вздохи, ахи — заканчивают проживание в нашем доме на неопределенный срок.       Шклярский потупил глаза. Он ровным счётом ничего не понял.       — У тебя очень странные намеки, дорогой.       Марат выдохнул.       — Короче, я ходил к косметологу из-за высыпаний, — он обвёл лицо рукой. — Там долгая дебильная история, и после пошел к урологу, по направлению, конечно…       При упоминании врача дирижёр чуть напрягся, потому что мало ли что.       — И после визита оказалось мало тех анализов, которые надо будет сдать. Этот товарищ спросил веду ли я половую жизнь. Я сначала подумал, мол я на кого похож, чтобы нет да тыры пыры, повозмущаться хотел, но решил не спорить.       — И?       — Ну… Он спросил с кем; я замялся; он понял.       — Ладно. Дальше…       — Ну вооот… Сказал, что на время обследований и приёма препаратов…       — Каких препаратов? — Шклярский чуть ли не подпрыгнул в кресле от беспокойства.       — Да всё нормально!.. В общем, лавочку нам прикрыли.       Мужчина поднял одну бровь в ПОЛНОМ непонимании слов партнера.       — Ну нельзя нам пока с тобой в постель, — Корчемный вскочил со стула, покраснел и слегка разозлился: то-ли из-за своих слов, то-ли из-за Эда, невольно заставившего говорить его это.       — Что? — дирижёр совсем отсутствующим взглядом смотрел прямо в лицо парня. — Вот… что?.. Совсем?       — Совсем.       — Совсем-совсем?       — Ну ебный в рот, Эд?! Совсем, — студент был расстроен не меньше профессора.       Эдмунд встал и мягко обнял Марата. Вдруг он весь вздрогнул и, чуть отстранив Корчемного, лукаво улыбнулся. Глаза его заблестели и щеки загорелись.       — Что? — Марат не понимал из-за чего могла случится такая реакция. Маэстро широко улыбнулся, но эта улыбка была какой-то заговорщической.       — Я подумал, что тебе же нельзя половую жизнь с… как бы это сказать…       — Эд? А, Эдмунд Мечиславович? Ты что ещё удумал?..       — То есть тебе нельзя заниматься любовью с проникновением, — дирижёрские руки спустились на талию Корчемного.       — Я… ну…       — Получается что так. Ну?       Он смотрел в глаза парня. В его серо-зелёных омутах плясали черти, горело желание и восклицал вопрос на согласие. Виолончелист и сам соскучился так, что вечерами дома ломало: писать не хотелось, звонить тем более. А что он мог? Все эти врачи, теперь ещё лекарства… Да и хуй бы с ними со всеми!       Марат резко и глубоко поцеловал Шклярского. Преподаватель явно не ожидал такой настойчивости, но ответил. Он осторожно повел блондина в спальню; уронил его на кровать.       — Эд, я больше не могу!       — Да я сам сейчас сгорю… — выдохнул дирижёр в ухо возлюбленного.       Он навис над Корчемным, как коршун над добычей. О, как он скучал! Как плохо переносил эти две недели! И вот…       Руки дирижёра скользнули под вытянутую футболку. Его поцелуй был слаще и желаннее торта на день рождения. Марат обхватил хрупкого на вид мужчину за талию и попытался стянуть кофту, но брюнет решил без посторонней помощи раздеться. Полосатая любимая кофта полетела на пол. За ней и маратова футболка.       — Сними их! — парень щёлкнул ремнем партнера. Последний послушно откинул брюки туда же на пол.       Эдмунд жадно целовал горячую нежную кожу шеи и грудь молодого музыканта, тот нервно выдыхал и говорил, чтобы он не томил так долго.       — Нет, я сначала хочу поиграть.       Страсть безумная накрыла Корчемного. Он резко сел и заставил Эда оказаться под собой.       — Тогда давай играть.       Черная майка улетела к остальным вещам, и мокрая дорожка появилась от шеи по ключицам к соскам. Тихий стон вырвался из-под тонких мокрых губ. Блондин безупречно владел языком.       — Но, Марат… Я…       — Ты?.. Что ты? Кажется это лишнее, — парень нежно и быстро стянул с худых бедер Маэстро трусы. Но не одни они отправились на пол.       — Я тебя люблю…       Марат осторожно провел ладонью по внутренней стороне бедра. Теплые пальцы коснулись ануса. Эдмунд громко выдохнул. Они сегодня будут устраивать вокально-стонущее шоу.       Худое горячее тело Эда усыпали влажными поцелуями: шея, ключицы, плечи, грудь, впалый живот… Студент мокро целовал низ живота, спускаясь к лобку. Выдохи становились все чаще. Парень гладил ноги Шклярского и спускался ниже и ниже. И…       — Бляять…       Виолончелист целовал и посасывал его давно отвердевший член. Он был готов еще тогда, когда они стояли в гостиной. Молодость не знает стыда и предела, а Марат слишком скучал. Язык нежно ласкал головку, заставляя мужчину изгибаться и стонать громче. Парень продвигался дальше, заглатывая больше, параллельно растягивая возлюбленного.       Эдмунд насаживался на пальцы, впутывал свои в белые волосы, сжимая их, направляя партнера. Он стонал, мычал, прогибался и извивался, словно змея, шипя от наслаждения. Оставалось немного. Оставалось чуть-чуть.       — Марат, я люблю тебя… очень-очень люблю…       — Нет, это я тебя люблю, а теперь уж и ты, — Корчемный игриво посмотрел педагогу в глаза.       Мгновенно блондин рванул вперед и вошел в Шклярского почти всем членом. Он не мог больше терпеть. Ему нужно было почувствовать любимого целиком.       — Ах!       Эдмунд прильнул всем телом к студенту. Тепло рук, обхвативших его за талию, холод спинки кровати, к которой его прижали — все это обожаемо Маэстро.       — Да…       Это «да» перекрыл поцелуй. Эдмунд царапал спину партнера, сжимал его плечи. Марат двигался хорошо, медленно, понимая, что был такой резкий вход. Мужчина старался приподняться, но Корчемный не дал ему, входя еще глубже. Дирижёр знает, что ему не так-то просто получить нужную разрядку.       Шклярский поскуливает в самое ухо партнера еще больше возбуждая его; член твердел внутри, доставляя большее удовольствие обоим. Вдруг преподаватель толкает Марата в грудь, роняя его на спину.       — Эд… — Корчемный откидывает голову на подушки. Эдмунд крутит бедрами, освобождает напряженный член.       Теперь он на этой поляне хозяин-барин. Он обхватывает мокрыми губами головку; начинается ария скулящего виолончелиста, становясь всё громче. Уже практически фортефортиссимо. Эд всегда точно выводил на нужную ему высоту тона и динамику. Он мягко и точно ласкает партнера. Он так ждал этого молодого тела. И вот: жаркий, любимый и такой громкий. А самое главное — весь его. Его живая виолончель.       Эдмунд грубо входит в него, нерастянутого, совсем неготового. От этих ощущений кружится голова! Так хотелось — получил. Дирижёр взял медленный темп, но через мгновение он стал ненавистен, и Маэстро ускоряется всё больше и больше, уже загоняя член в парня целиком.       Марат гнётся, стонет и просит ещё. И ещё. И ещё. И грубее, и любовнее.       Вот-вот. Ещё немного и мужчина доведет его до пика. Он не хочет упускать такого! Он садится на готовый к концу член партнера, делает пару отработанных, любимых ими движений и… Одновременно кончают.       Громкий глубокий стон вытек из красных искусаных уст.       — Эд… В следующий раз…       — Без проникновения, я запомню, — Шклярский переполз повыше и лёг на грудь Корчемного, целуя горячую кожу.       — Я люблю тебя…       — И я тебя…