неСвятой

Колокола раздавались по всей округе, разрезая свежий кристальный воздух, отливающий голубым. Звоны можно почти увидеть в бликах-зайчиках, отскакивающих от светящегося золотом в благоговеющем солнце купола собора. Весь мир замер, прислушиваясь будто к небесным мелодиям сильных отдающихся во всем теле звучных колоколов. Созданный богом мир. Мир, верящий в бога. Антон стоял поодаль, с замиранием сердца наблюдающий за бабушками, останавливающимися около входа и крестящимися с поклоном. Тут же рядом продавали вербу — небольшие веточки, облепленные пушистиками. Люди, верящие в бога. Антон ждал, когда можно будет преодолеть расстояние до громадных дверей святого места и войти, не крестясь. Конечно, не крестясь и не кланаясь. Момент скоро придёт. Антон с точностью и ненормальной мелочностью запомнил, как в расписании 3 курса увидел «Основы православия», тут же внутренне подобрался, взунтовался и грамогласно высказался: — Какого хрена?! Они курсом поносили новый предмет, который непонятно зачем поставили для будущих журналистов, когда он ещё даже не начался. Все ждали толстого старого батюшку в чёрной рясе, бегущей за ним грязным подолом, с серой длинной бородой и огромным крестом на груди. Он ещё должен был повторять «Уверуйте в Бога, грешники! Аминь!» 3 курс журналистики местного университета Воронежа давно так не ошибался. Антон Шастун давно так не проебывался. Красавец. Статный красавец в чёрном костюме-тройке и черной рубашке, с обворожительной улыбкой и уложенными шоколадным волосами. Его чистая кожа лица так и лоснилась, когда он говорил или задумчиво проводил указательным пальцем вдоль щеки и к губам — чистый шёлк. Антон помнил, какое чувство прекрасного тогда на него снизошло то ли с небес, то ли с потолка, то ли от Матери-Земли. Вот с кого надо рисовать Иконы, чтобы молодёжь толпами хлынула в храмы и уверовала. Священники не должны так выглядеть, ей-богу. Дьявол воплоти. — Здравствуйте, меня зовут Арсений Сергеевич, я из Покровского Кафедрального собора. Голос стелился звоном колокольчиков в кабинете. Антон с неудовольствием отметил, что не только он открытым ртом и чуть ли не слюнками отреагировал на нового преподавателя. Движения Арсения Сергеевича были с лёгкой ленцой, но в то же время очень правильные и точные. Голос увлекающий, но не опошленный. Глаза глубокие, с поволокой и призывом, но без чертят. Мужчина умело балансировал на тонкой-тонкой грани между «чересчур» и «правильно». Между «грех» и «святость». Антон знал, что Арсений Сергеевич врал. С первой минуты заметил, что он обманывал всех вокруг и, похоже, самого себя. Антона это взбесило до жути и клокотания в груди. И началось — ссоры, почти театральные сцены с «выражением своего мнения», психи, поддевки, упреки, потому что Арсений Сергеевич был слишком церковен, он с благоговением втирал свою ересь, а Антон был слишком язычник, ему нравились обряды, ритуалы, народная культура, уж много он о них успел прочитать. Один говорил, другой тут же отрицал вслух. Один утверждал, другой опровергал. Сцепились они как кошка с собакой, это оставалось неизменным на протяжении нескольких месяцев. И ещё одно — Антон не мог перестать дрочить на батюшку по ночам и кончать, скуля сквозь стиснутые зубы его имя и упоминая бога, наслаждаясь. В этот момент парень представлял себе мужчину в алтарной части в чёрном одеянии и с самой пошлой улыбкой на лице. Горячий язык скользил по губами и шептал пошлости. А вокруг все так и сияло золотом и красным бархатом, и с икон смотрели лица святых, молча порицая. Антон учился хорошо, слушал все темы, потому что не мог не слушать голос. Он прокрадывался в мозг и взрывал все к чертям, тем самым, что прятались за фальшивыми ангелами на плечах Арсения. А ещё студент ждал и искал, к чему же можно придраться. «Не было никогда гаданий, » — говорил Арсений Сергеевич, а в ответ: «Как это не было? А то, что девки валенки через порог кидали? Или на перекрёсток в ночь приходили? Все же записано этнографами!» Особенно Антон запомнил одну тему урока. Содом и Гоморра. Он уже её знал, он уже читал в интернете, он уже с ней познакомился из праздного любопытства. Тема такая греховная, такая зовущая, такая нереальная. После нее не может произойти то, что потом произошло в туалете. Шастун что-то громко гаркнул в своей любимой манере на очередную, по его мнению, глупость и вышел, звучно и с удовольствием захлопнув за собой дверь, которая тут же, к слову, открылась. Он успел добежать до туалета, в который все же последовали за ним. — Антон, — мягко позвал сладкий голос за спиной. — Вернись в кабинет. После занятия поговорим. — Идите вы, — в этот момент Арсений его не то, что раздражал, а заводил, сильно и дико. Своим голосом, рассказывающим о грешниках, предающихся любовным утехам. Своей позой, расслабленной, почти вседозволенной, манящей — мол, забирайся ко мне на колени. И только стойкий запах ладана вопил о том, что он священник. Долбанный, блять, священник, который не должен выглядеть таким желанным, от которого не может сквозить развязностью в каждом движении. — Вы не такой, каким пытаетесь казаться, — вдруг сказал Шаст, разворачиваясь. — Я же вижу. Вы не святой, ох, вы далеко не святой! — Антон, каждый грешен по-своему. — И какой же Ваш грех, позвольте узнать? — Главное — это не поддаваться своим грехам, не идти у них на поводу. Они созданы, чтобы испытать нас… — Я спросил — какой у Вас грех? — надавил Антон, и заметил, как Арсений сдался. Так легко, будто ждал момента. — Ты. Арсений врезался в юношеской крепкое тело с жаром, с желанием, с вызовом. Он припечатал Антона к стене, прижался к нему, сцепил руки на головой и зарычал. Так по-животному страстно. — Ты мой главный грех. Знал бы ты, как я тебя хочу, — непроизвольный рык, несдержанный, рождённый в глубине за грудиной. Антон знал, потому что тоже так хотел. — Так возьмите. Шаст поддался вперёд, сплел их конечности и, пока священник не мог решиться и отдаться своему желанию, оттолкнул его к другой стене, пал на колени и растегнул брюки. — Нет, Антон… Руки так неубедительно отталкивали, скорее звали к себе. Антон сосал так неистово, так громко и пошло, что Арсений глаза открыть не мог, не мог поверить, что в плотской грязной связи с мальчиком с универа сам не лучше тех грешников из Содома. Сам должен гореть в адовом пламени. И горел, когда горячий рот насаживался на член, зубы опасно царапали плоть, а хлюпающие звуки рвали перепонки. Он уже сам толкался и почти «Боже» сорвалось с его языка, когда он прочувствал каждым нервом, как стонет Антон, как головка упирается в глотку и вибрация отдаётся по всему стволу. Он кончил в рот, так и не открыв глаза. — С моей точки зрения, это не грех, Арсений Сергеевич, а обряд, — Антон застегнул брюки, поправил одежду, отряхнул свои колени и улыбнулся все ещё закрытым глазам. — Обряд посвящения в мир, где человек может быть счастлив и делать то, что он хочет. — До конца пары ещё 40 минут, — послышалось за спиной, когда Антон выходил из уборной. Так и застыл, даже не повернулся. Голос такой мягкий, пусть и немного хриплый, сбитый. — Иди в кабинет, я скоро вернусь. И останься после пары. Шаст плотно закрыл за собой дверь и почти побежал. На ходу поправил растрепавшиеся волосы, за которые его притягивали ближе и сильнее насаживали на член. Напустил на себя безмятежный вид и вошёл в кабинет. Его встретили улыбками. — Не радуйтесь так, батюшка сейчас вернётся. Да успокой его душу господь. Следующие полчаса пролетели слишком быстро. Антон не запомнил ничего, кроме запаха ладана, врезавшегося в его нос и «Все свободны. Антон задержись.» И, конечно, как его трахали, заткнув рот рукой, припечатав к преподавательскому столу и на ухо шепча пошлое и почти молитвенное «Это так неправильно, мальчик мой, ах, да, ты такой узкий, мы грешники, мы оба грешники.» Следующие две недели пары «Основы православия» были отменены. Антон не видел своего батюшку все эти дни. Не только обманщик, ещё и трус. Шаст не из робкого десятка, он не пай-мальчик и не на ромашковом поле вырос. Он решил прийти сам лично и расставить все точки над и. Поэтому сейчас он около собора в это цветующее замечательное воскресенье, которое в народе именовалось Вербным, по сути было языческим, а по убеждениям незнающих — религиозным. Колокола отзванили свою мелодию и замолчали, оставляя после себя глухое послевкусие. Шаст двинулся в сторону входа в святыню и к своему священнику. Запах ладана и мира ударил в нос, парня чуть не снесло от яркости и приторности. Он сделал несколько неуверенных шагов, осматриваясь. Почему здесь так много бабушек? Около алтарной части, чуть сбоку стоял его Арсений Сергеевич, как из его пошлых фантазий. Свет от свеч пудрил лицо в золотой цвет, чёрное одеяние стекало по его плечам, рукам, спине, ягодицам и к полу. Руки покорно опустились, только пальцы переплетены между собой. Горячо. Антон подошёл к нему со спины, наклонился к уху и зашептал: — Святой отец, я согрешил. — Арсений дёрнулся от неожиданности и повернулся на голос. Глаза сверкали, в них плясал огонь. — Спасите меня, хочу исповедаться, Вы меня примете? Лично и желательно у себя дома? — Антон, что ты тут делаешь? — так же шёпотом в ответ. — Пришёл решить незаконченное дело, — парень вздернул брови и ухмыльнулся. — Точнее, тогда я кончил, конечно, но в общем мы не пришли к консенсусу. — Антон, — предупреждающе начал мужчина, поняв о чем парень. — Нам нельзя это обсуждать, а тем более повторять. — Я не божий одуванчик, Арсений Сергеевич. Да просит меня господь за мой каламбур, — Антон дельно серьёзно возвел глаза к потолку собора, украшенного фресками, и сложил руки в молитвенном жесте, за что тут же по ним получил жесткий удар чужой ладони. Он тихо рассмеялся. — И не собираюсь им становиться. Но и у меня есть честь, уважение к себе и принципы. — Не здесь, Антон. — Тогда пойдёмте. Они вышли на улицу, и священнослужитель устремился за собор, ведя пацана за собой непонятно куда. Антон покорно и молчаливо шёл, пока не поднял с земли одинокую веточку вербы. — Верба бьёт, бей до слез, — рассмеялся он и хлестанул веточкой Арсения по заднице. Тот подскочил на месте и укоризненно посмотрел на парня. — Так раньше говорили и друг друга били, чтобы потом весь год здоровыми быть. — Нет, Антон, так никто не делал. — Верба бьёт, вербе хлест, — снова хлестанул парень и рассмеялся от эмоций увиденных на лице мужчины. Раздражение и упрёк. Арсений затащил его в какую-то маленькую постройку на территории, где валялись доски, инструменты, стояли ведра и другая хозяйственная дичь. Свет пробивался только сквозь задернутые лёгкой тканью окна. — А мне Вас называть батюшка или «папочка»? — с пошлой улыбкой начал Антон и растегнул верхнюю пуговицу рубашки. — Всегда нравился дэдди-кинк. — То, что случилось в университете — Большая ошибка. Очень большая ошибка, — остановил его Арсений серьёзностью голоса и жестом. — Этого никогда не повторится. — Вы так уверены? — Антон подошёл ближе, нависая сверху из-за своего роста. Он морально давил. — Конечно. Все мы властители своих желаний и грехов, мы можем ими управлять. Я уверен, ты послан мне в испытание, а я его не прошёл. — Первое задание вы выполнили на пятёрочку, — с удовольствием вспомнил Антон, намекая на сцену в кабинете за закрытыми дверьми. Он наклонился вперёд, но Арсений сделал несколько шагов назад, пока не упёрся в полки. — Нет, Антон, ты меня не понимаешь… — Нет, Антон. Нет, Антон. Нет, Антон, — стал передразнивать Шаст. — Слишком много нет, когда видно, что очень даже да. Так они и встали друг напротив друга, не говоря ни слова потому что больше и сказать нечего. Близко, слишком близко. Полутемень, соблазнительная полутемень. Вдвоём, очумительно только вдвоём. Арсений Сергеевич, верящий в бога. Антон Шастун, увлекающийся богами. Кажется, в его списке на одного больше и имя ему Арсений — бог любви. — Это неправильно, — наконец отозвался мужчина, когда Антон взял все на себя и поддался вперёд, опаляя кожу дыханием. — Неправильно быть счастливым? Разве не этого хотят все боги для людей? — Бог один. — Он бы не хотел, чтобы Вы стали счастливым? — Моё счастье в служении и отречение от земного. — Ваше счастье во мне. И Антон поцеловал. Страстно, с напором, проводя языком по губами и запуская его в горячий рот. Почувствовал ладони на своей спине и прижался ближе, зарываясь своими руками в тёмные шоколадные волосы. Будет сложно переделать этого фанатика, — подумали оба. И оказались, конечно, правы. Но что в этом мире важнее — быть счастливым или быть верным своим убеждениям?