Семь цифр

9348777 Гарри пишет эти цифры одним росчерком, представляя, что бросает их Мэрион в лицо. — Если тебе так неймётся, иди к нему и отработай себе на вмазку! Не будешь зря психовать! И я не буду бегать по улице, как идиот, и морозить себе яйца! — выкрикивает он и выбегает из квартирки, с каждым днём становящейся всё больше похожей на бомжатник с горами мятых бумажек на полу и обломками мебели. Гарри херово как никогда. Ломка медленно, но верно подступает, уже тянет свои загребущие ручонки, чтобы выкрутить ему все суставы. Но не это главное. Главное то, что он облажался, подвёл себя и Мэрион. Да, пару секунд назад он отбрёхивался и орал, что ни в чём не виноват, но себя-то не обманешь. Он обещал, и он не выполнил, а Мэрион за это назвала его ничтожеством. Скорее всего, в сердцах, и прямо сейчас она уже жалеет об этом, но что сказано, то сказано. Гарри это страшно задело, до боли в груди. Хотя, может, боль вовсе не от оскорбления, а от нехватки наркоты? Кто знает. Гарольд, бесцельно хлопая себя от злости по карманам, идёт в винный магазин на углу квартала. Раз нет ширева, нужно хотя бы выпить. Это поможет расслабиться и, может, на чуть-чуть отсрочит ломку. Он берёт бутылку самой дешёвой водки (надо же экономить, со дня на день его ждёт самая важная в жизни поездка), заходит в ближайшую подворотню, садится на гору синих пластиковых ящиков и делает большой глоток отвратительно горькой жидкости. Горло начинает жечь так, словно он выпил не водки, а соляной кислоты. Гарольд морщится, завинчивает бутылку и роняет голову на руки. Как же ужасно, Господи. Да какой там «Господи»! Если бы этот парень наверху существовал, то не допустил бы того, чтобы Гарри опустился на дно помойки, которую кто-то называет «жизнь». Не допустил бы, чтобы он сидел сейчас рядом с кучей мусора, постанывая от боли, разливающейся от сердца по всему телу. Не допустил бы, чтобы ему в голову пришла эта мысль… 9348777 Каким-то чудесным образом Гарри умудряется до сих пор не просрать хорошую память, поэтому семь цифр номера Большого Тима записываются ему на подкорку за секунды. Что если… Нет, о таком даже думать нельзя! Или… Гарри, обнимая себя руками, пытаясь унять дрожь, которая только усиливается по мере того, как гадкое пойло стекает по его пищеводу в пустой желудок, вспоминает слова Тайрона: «Я бы и сам дал ему раком, но он сказал, что я ему не нравлюсь». Но ещё Тай говорил что-то типа: «Он просто конченый извращенец». — Да что с тобой такое… — шепчет Гарольд сам себе. Что такое, что такое! Завтра ему надо сесть за руль и проехать почти тысячу миль, а как он это сделает, если страшные судороги будут его буквально избивать? Да, не зря ломку называют именно ломкой, ведь она ломает. Ломает твоё тело, разум, сердце и душу. А заодно и волю с гордостью. Гарри знает, каково это, когда ты с одной стороны хочешь сжаться в клубок, а с другой — залезть на стену. И часто это даже не фигуральное выражение. Эта боль, она… Она сводит с ума и лишает человеческого вида. Разъедает не хуже палёной водки на голодный желудок. К тому же, эта чёртова рука… Сердцем он чует, что с ним происходит, но осознавать этого не хочет. Потому стоит только подумать о страшной синюшной ране на сгибе локтя, как она начинает ныть и печь. Если же он назовёт её «по имени», та, наверное, просто взорвётся вместе со всей его левой частью тела. Было бы хоть чуть-чуть наркоты, любой, даже простой косячок сошёл бы, всё было бы по-другому… Переступить через остатки самоуважения и получить заветную дозу или остаться подыхать в подворотне в обнимку с бутылкой десятидолларового бухла? Гарри закрывает глаза. Открыв их вновь, он медленно поднимается с ящика, делает пару глотков своего пойла, стараясь не морщиться, и идёт в аптеку, которая мерцает вывеской «Круглосуточно» прямо напротив алкомаркета. Чем-чем, а вот гигиеной Гарольд никогда не пренебрегает, даже в самые худшие дни, но сейчас он зачем-то покупает дезодорант и, спрятавшись за припаркованную около аптеки машину, обливается им с ног до головы. Он хочет понравиться Большому Тиму. Как бы гадко, мерзко, унизительно это ни звучало, это факт. Если тот спустит его с лестницы, Гарри, наверное, тут же пойдёт и вздёрнется, ведь выйдет, что он даже на роль «удовлетворителя» не годен. Он ещё ничего не делал, но ему уже хочется прополоскать рот. Конечно, водка не лучший освежитель дыхания, но она хотя бы замораживает, не пропускает никакого вкуса, почти как новокаин. Или кокаин… Тряхнув головой и надев капюшон, неосознанно желая спрятаться от всех, в первую очередь, от себя, Гарри подходит к телефону-автомату и набирает семь цифр. 9348777 Большой Тим долго не отвечает, но когда Гарольд уже хочет с неким внутренним облегчением опустить трубку на рычаг, из динамика доносится: — Слушаю. Гарри застывает, не зная, что сказать. Что вообще говорят в таких случаях? — Здравствуйте. Я… Меня зовут Гарольд и я… Он замолкает, думая, что Тим, услышав мужское имя, буркнет: «Не интересует», и отсоединится, но тот лишь усмехается и протягивает: — Голос у тебя очень даже белый, да и имечко… — Я и есть белый, — не понимая, к чему это он, шепчет Гарри. — Приезжай, посмотрим. Гарольд… — вновь смеётся Тим, — пиши адрес. Гарри не на чем и нечем писать, поэтому он вновь надеется на свою хорошую память, благодарит Большого Тима, кладёт трубку и бежит к дороге ловить такси. Весь путь до квартиры Тима он думает лишь о трёх вещах. О трёх людях. «Если бы Мэрион узнала, она бы больше никогда не взглянула на меня». «Если бы мама узнала, она бы умерла от стыда». «Если бы отец узнал, он бы отрёкся от меня». Гарри душат слёзы, он отворачивается к окну и, стараясь сдерживаться и не всхлипывать, смотрит на своё размытое отражение в покрытом капельками стекле. На секунду ему кажется, что это и не он вовсе. Впалые щёки. Прилипшие ко лбу, на котором из-за подступающей ломки выступил пот, волосы. Паутинки синих венок на висках. Только глаза всё ещё те же. Глаза мечтателя, ярко-голубые, широко распахнутые. Наполненные ужасом. Гарольд отворачивается от стекла. Невыносимо смотреть на себя сейчас, думать, что через каких-то пару часов он вообще себя не узнает, ведь в его глазах отразится всё пережитое унижение.

***

Квартира Большого Тима находится в высотном жилом комплексе, оборудованном по последнему слову техники: тут тебе и домофон, и видеонаблюдение. Гарри дрожащими пальцами набирает номер его квартиры и поворачивается к глазку камеры. Гудки тянутся долго — Тим не спешит открывать дверь, точно так же как не спешил снимать трубку. Внезапно гудки прекращаются, их заменяет какой-то треск. Гарри продолжает смотреть в камеру, не мигая. В динамике домофона слышится знакомый смешок и дверь подъезда открывается. Гарри становится противно от того, что его только что пару минут рассматривали, изучали, как кусок мяса, думали, подходит ли он или нет. Соответствует ли вкусу. Он, продолжая дрожать от смеси физической и душевной боли, приправленной ужасом, заходит в лифт и нажимает на кнопку с номером нужного этажа. Благо, в кабинке Гарри один, поэтому может не сдерживаться и сотрясаться всем телом, неприятно стуча зубами. Квартира Тима находится в самом конце коридора, и Гарольд считает шаги до неё, будто идёт на казнь. Руки не прекращают дрожать, поэтому он не может попасть по звонку, но дверь открывают и без этого. В прихожей его встречает сияющий довольной улыбкой большой чёрный мужик. Должно быть, со столь же большим чёрным ч… Гарри прикусывает язык почти до крови — только этих мыслей ему сейчас не хватает! — Ну, здравствуй, Гарольд. Зачем пожаловал? — Тим медлит, не пускает его в квартиру, мерит плотоядным взглядом. — Я слышал, что у вас есть наркотики, — мямлит Гарри, опустив голову. — Правильно слышал. Но тогда ты, наверное, слышал, что я их не продаю. У меня немного другой тариф, — приваливается к косяку Большой Тим. — Да. — И ты готов на это? — Тим внезапно берёт его за руку, отчего Гарри вздрагивает. — Я не готов на… всё. Я бы… по-лёгкому, понимаете? — Гарри хочется развернуться и убежать, и только мысль о том, что через несколько часов его мышцы перекрутит, словно на дыбе, заставляет его стоять и сгорать от стыда. — Если по-лёгкому, то и товар лёгкий, — пожимает плечами Большой Тим. Его ладонь сухая и горячая, она буквально жжёт Гарольду окоченевшие пальцы. — Я согласен, — выдохнув, Гарри поднимает голову и встречается с Тимом взглядом. Тот выглядит страшно довольным. — Тогда проходи, — отступает вглубь прихожей хозяин, — ты мне понравился. Такие глазки, ну просто щеночек! — смеётся он. Гарольд медленно снимает куртку, кладёт её на полку для обуви и проходит в большую гостиную. В комнате панорамные окна, из которых открывается чудесный вид на другие небоскрёбы. Гарри на секунду замирает, даже невольно улыбается. Он чертовски любит такие городские пейзажи, они завораживают его с самого детства. Тут же к нему со спины подходит Тим — он чувствует это по дуновению воздуха — поэтому Гарри стирает улыбку и разворачивается к нему. — У тебя какой-то испуганный вид, — Большой Тим протягивает ему пузатый бокал коньяка, — что, впервые? — Да, — Гарольд медленно отпивает чуть спиртного. Оно не обжигает так, как то пойло, что он купил. Тут даже чувствуются приятные шоколадные нотки. — Тогда не будем тянуть, — Тим садится на диван и хлопает себя по коленям, — быстрее начнём, быстрее кончим. Гарри еле сдерживается, чтобы не выплюнуть не проглоченный коньяк обратно в бокал. Ему хочется сказать: «Господи, помоги», — но в этой ситуации думать о Боге — особый вид кощунства. Поэтому Гарри залпом допивает свой коньяк и, почувствовав, как алкоголь начинает кружить голову, завороженно смотрит за тем, как Тим расстёгивает пряжку ремня, а потом подзывает его жестом: — Давай, не бойся. Когда Гарри, не в состоянии больше скрывать дрожь, садится перед ним на колени и кладёт трясущиеся руки ему на пах, Тим берёт его за подбородок и заглядывает ровно в глаза: — Не кусаемся, хорошо? Аккуратно, медленно… с чувством. Чтобы я понял, что отдаю столь драгоценный в наше время товар не просто так. Гарольд с усилием кивает — Тим слишком крепко удерживает его подбородок. — Ну, тогда начинай. Пути назад нет. Гарри, стараясь не смотреть на то, что он сейчас держит в своих руках, задерживает дыхание и берёт в рот хозяйство Большого Тима. Как он и ожидал, размер его члена полностью соответствует его прозвищу. На глаза тут же наворачиваются слёзы — скорее не от того, что дышать становится почти невозможно, а от осознания того, что он только что сделал. Это просто… немыслимо. Словно какой-то дурной сон. Он замирает, не зная, как делать правильно, но тяжёлая рука Тима ложится ему на затылок и начинает задавать темп и ритм. «Лучше бы ломка вывернула мне все кости и я бы сдох! Сдох бы, но не превратился в грязную половую тряпку». Он еле сдерживает рыдания — кажется, ещё одно движение, и он взвоет от собственной низости. — Неплохо получается. Особенно, для первого раза. Знаешь, я никогда не связываюсь с чёрными парнями. Ни в зад, ни в глотку. Гонора там… Тебе и не снилось. Белые в этом плане куда покорнее, я бы сказал, приятнее, мягче. Конечно, девчонки для минета просто идеальны, но и мальчонки сойдут, — выдаёт Тим неожиданный монолог. Гарри чувствует, как по щекам текут слёзы, но не вытирает их — они всё равно смешиваются со слюной, Тим их не замечает. В голове у него, словно мантра безумия, бьётся: «Если бы Мэрион узнала, она бы больше никогда не взглянула на меня». «Если бы мама узнала, она бы умерла от стыда». «Если бы отец узнал, он бы отрёкся от меня». — Ох, да ты хорош! — прерывает бесконечное мысленное повторение этих трёх заключений выдох Тима. Горло Гарри орошает густой и солоноватый сгусток, будто плевок в душу. Он отстраняется, еле борясь с тошнотой. Тим же, застёгивая ширинку, разваливается на диване и протягивает: — Нормально, нормально… Ты чего расклеился-то? — вновь берёт он Гарри за подбородок. Тот не отвечает. Просто нет сил. — Понятно. Задета тонкая душевная организация, — смеётся Большой Тим, — слёзы-сопли и разбитое сердце. Ничего, потом привыкнешь, даже понравится. А пока… Не договорив, он выходит из гостиной. Гарри закрывает лицо руками и даёт волю боли — горько, хоть и тихо плачет. И плевать, что Тим увидит. — Эй, — толкает тот его в плечо, — давай, хватит тут драм, забирай и уходи. Ему на колено ложится малюсенький пакетик кокаина. Гарольд сжимает его в ледяных ладонях, сбивчиво благодарит продолжающего усмехаться Тима и выбегает из квартиры, чуть не забыв куртку. В лифте он смотрит на наркотик, и только что пережитое унижение немного забывается. У него в руках лекарство. Спасение. Жизнь. Оказавшись на улице, Гарри прячется в тени высотки и вынюхивает дозу прямо из пакетика. Остатки втирает в дёсны — мерзость от того, что у него во рту только что побывал член большого чёрного мужика, ещё никуда не делась. Надо её чем-то перебить. Мгновение — и Гарри расслабляется. Ему становится неадекватно, эйфорически весело и легко, губы сами растягиваются в мечтательной улыбке. Он смотрит в тёмное небо, затянутое тучами, и думает о том, что всё ещё может быть хорошо. Только бы… Только бы Мэрион не узнала. И мама. Об отце волноваться не стоит — вряд ли он смотрит на него с небес. Там, похоже, ничего нет. Только бы Мэрион… Только бы Мэрион не узнала. Только бы Мэрион не позвонила Тиму. Она не заслуживает того, что только что пережил Гарри. Он, продолжая улыбаться, истерично всхлипывает, с трудом поднимается с асфальта и решает поехать к Тайрону. Домой идти нельзя — там он столкнётся с Мэрион, а после произошедшего он не сможет спокойно смотреть на неё. По крайней мере, не сейчас. Голова гудит. Гарри садится в такси, в котором играет какая-то приторная ретро-радиостанция, но даже нарочито весёлые песни не могут перекрыть бьющееся в голове: «Только бы Мэрион не узнала. Только бы Мэрион не позвонила Тиму».

Меньше чем через сутки Мэрион подъезжает к дому Большого Тима в том же такси под ту же мелодию.