***
Прем переодевается в спортивную форму, пытаясь прикрыться открытыми с двух сторон дверцами шкафчиков, но получается, откровенно говоря, не очень. Он всегда такой: сжимается, словно гидра, когда чувствует на себе чужие взгляды вне учебных классов. В такие моменты, образуя клубок чего-то, отстраненно напоминающего обычное человеческое тело, возле своего шкафчика, пытаясь прикрыть голые участки кожи одеждой, Прем кажется совершенно другим: беззащитным, хрупким, даже милым. «Так, стоп, — Боун, будто пытаясь отогнать таким образом мысли, быстро качает головой из стороны в сторону и наконец отводит взгляд, — Черт!». Милым? Нет. У Према определенно какие-то способности к мимикрии, если он умеет таким образом изменять свой облик и поведение, если может обмануть даже Боуна, у которого пальцы автоматически складываются в кулаки при виде местного всезнайки. Прем вылетает из раздевалки как только заканчивает с майкой. На игру в баскетбол Чавалитрутивон не выходит, потому что жалуется тренеру на ушибленную ногу и указывает на огромный синяк, расположившийся на щиколотке. «Вывернул, значит», — вспоминая привычные для Према трюки на скейт-площадке, довольно хмыкает Боун. — Ты чего лыбишься? — подошедшая к лавочкам Рут, кидает в потного от бега и солнца, буквально прожигающего кожу, парня бутылку воды. Она же обычно предпочитает забежать в медпункт за пару минут до физкультуры, пожаловаться на всевозможные — и невозможные, впрочем, тоже — болезни, взять выписанную медсестрой справку и гордо предоставить ее преподавателю. Именно поэтому она сейчас сидит рядом с ним в школьной форме, мнет длинную черную юбку и тяжко вздыхает, поднимая лицо к лучам весеннего солнца. — Да так, радуюсь мелочам. Боун не умеет играть в баскетбол. Прем не умеет тоже. Поэтому сегодня каждый из них рад, что соревноваться не пришлось. Боун из-за того, что ему приходилось строить из себя крутого тогда, когда ситуация не то чтобы выходила, а просто-напросто вылетала из-под контроля со скоростью стремящейся ввысь ракеты. А Прем — у него всегда были свои причины на то, чтобы соблюдать дистанцию. Но о них знал лишь он сам, потому что все попытки заговорить с новеньким заканчивались провалом; он лишь тяжелым взглядом одаривал всех тех, кто осмелился подойти и слишком шумно молчал, вынуждая несостоявшихся собеседников удалиться. — Может, хватит уже пялиться? Рут широко улыбается. Похожа на лису, наконец поймавшую свою жертву. — Я не пялюсь. — Ну, да. Просто изучаешь. Так сказать, держи друга близко, а врага еще ближе. — Точно! — не сразу прочувствовав чужой сарказм, соглашается Боун. — Точно! — повторяет Рут. И когда Кантачай осознает сказанное, то понимает, что оправдываться и отнекиваться уже поздно. С Рут это никогда не работало; если она что-то для себя решила, то это надолго. Можно сказать, что навсегда. — Не привязывайся к словам, ладно? — Ладно, мой хороший. Только ты не болтай слишком много… — Постараюсь. Боун не выглядит злым, но играющие желваки так и кричат о недовольстве, о задетом самолюбии и желании поскорее уйти от этого разговора.***
Боун чувствует, что сегодня его тушка определенно пострадает: об этом говорит гром, затянувшееся темно-синими облаками небо, поднявшийся пару минут назад ветер и пыль, которая бьет ему в лицо, залетает в нос и заставляет периодически громко чихать; не прикрывая рот, естественно, потому что рукам приходится покрепче вцепиться в ручки велосипеда. Второй день без Према. Второй день летних каникул. Второй день скуки, рассматривания потолка, залипания на сайтах различного характера, изучение вакансий на подработку… Второй день, когда он все еще размышляет о том сообщении Рут: «Смотри, здесь кастинг. Как раз актеры примерно твоего возраста… И ты подходишь по всем параметрам. Может, попробуешь? Почему бы нет? А вдруг окажется, что это твое призвание! Давай! Я верю в тебя! Хочу всем говорить, что мой лучший друг — звезда!». Боун думает, что будущие звезды вряд ли катаются на старом велосипеде по дороге к дядюшке в грозу. И для чего? Для того, чтобы забрать посылки, которые пришли с интернет-магазина на его адрес по ошибке матери; у той мастерки получалось портить все, что только можно было испортить, но Кантачай все равно считал ее лучшей женщиной на свете. — Блять! Цепь с соответствующим звуком спадает; примерно также рвется последнее нервное волокно Боуна: так же резко, без предупреждения, болезненно хныкая на прощание. Пыль, поднявшаяся вместе с порывами ветра, больно бьет по ногам; запутывается в светлых, выкрашенных буквально вчера, волосах. А затем мешается с дождем; его кристально чистые капли падают вниз и умирают, разбиваясь о поверхность серого костлявого асфальта. Их оставшиеся в углублениях могилы люди затем назовут лужами, а запах «крови» — петрикором. Боун думает, что это забавно. Забавно, что его крыша летит настолько быстро. Дождь усиливается, уже больше напоминая ливень. У Боуна мокрые волосы, слипшиеся между собой черные длинные ресницы; трещинки на бесцветных губах, будто полоски от измазанной в красной гуаши кисти; тяжелый вздох, потерянный где-то в воздухе наступившего июня; выпавшие из кармана просторных спортивных штанов сигареты; и Прем, весь такой из себя мягкий, уютный, держащий в руках ярко-желтый зонт, от цвета которого глаза выедает будто соляной кислотой. Он молча смотрит на Кантачая, продолжая держать зонт над его головой и совершенно не обращая внимания на то, что его светлая майка и черные, будто смоль, волосы становятся мокрыми. По загорелому лицу стекают капли, скапливаются в области ресниц и бровей; одна, будто решив сделать момент донельзя комичным, болтается на кончике носа, и Боуну хотелось бы засмеяться, но он лишь отстраненно смотрит на стоящего возле него человека. Скучал ли он? Нет. Конечно, нет. Как можно скучать по тому, кто раздражал тебя почти весь учебный год? Как можно скучать по тому, кто выводил из себя лишь одним своим молчанием, умением кататься на скейте и получать отличные баллы?Боун потом расскажет самому себе, какого это.
Но пока он только выжидающе смотрит на парня, потом переводит взгляд на оборванную цепь и понимает, что оставаться гордым — не лучшее, что он может сейчас сделать.***
Его ладони обхватывают мокрые железные ручки велосипеда; это чертовски противно, учитывая, что холодный ветер будто продувает насквозь, заползая под мокрую футболку и щекоча такую же впору спину. Единственное, что его успокаивает — это зонт, ставший щитом для его и без того промокшей донельзя головы. Они слишком громко молчат; это тот самый вид молчания, когда начать говорить кажется куда проще, но слова будто застревают в глотке и кажутся совершенно неправильными, ненужными. Боун медленно ведёт за собой сломанный велосипед, Прем ведет за собой Боуна и ярко-желтый зонт. Идеально, учитывая постепенно стихающий ливень. Они тормозят возле автобусной остановки. — Мне на 361 автобус. И это была единственная полноценная фраза, которую Боун услышал от Према вне учебного класса; которая была адресована кому-то, кроме преподавателей, от которых он наконец избавился и был этому безумно рад. — Мне в другую сторону… Боун не знает, зачем он этого говорит; просто у него отказали все отделы мозга, которые отвечали за что-то сознательное. Он смотрит на промокшего из-за него Према: на плечи, обтянутые тканью мокрой футболки, на влажные светло-розовые губы, на нос, на котором уже не было той забавно повисшей капли, на глаза, в обрамлении ставших еще более черными ресниц. — Возьми, — Прем протягивает зонт, — тебе нужнее. И Прем буквально вздрагивает, когда чужая рука дотрагивается до него; это такое легкое, совершенно мимолетное касание, что пробегает по артериям и венам разрядами тока, проникает внутрь корнями и гифами, ловко оплетая будто разрушившиеся на осколки рёбра. Его губы слегка приоткрываются, и он резко выдыхает. Смаргивает капли с ресниц, затуманено смотрит на чужое, испачканное в гримасе удивления лицо, и уходит, оставив после себя лишь запах приятного одеколона, ярко-желтый зонт и комок смешанных чувств в глотке. К дяде Боун в этот день так и не попадает.***
Рут тянет парня за руку, надеясь, что сможет хотя бы сдвинуть его с места; получается, если честно, не очень. «Ну, хотя бы сантиметр, — проплывает в ее голове фоном по умолчанию, когда она вновь делает рывок, — ну, должен же он хоть немного сдвинуться, черт возьми, что за упрямый придурок?!» — Просто пойдем! — Я не пойду. — Ты хочешь вернуть ему зонт или нет?! Я понять не могу! Боун вспоминает предмет, сейчас зажатый в его руке и слабо хмыкает. Жёлтый зонт становится для него словно ментальным порталом в воспоминания: каждый раз, когда взгляд встречался с ним, в голове против воли вновь всплывали отрывки той странной встречи. Каждое действие было будто в замедленном режиме, позволяя анализировать, смотреть со стороны, с четкостью восстанавливать детали чужих действий и внешности. Глупо. Боун это знает. — Хочу. — Тогда в чем проблема? — Рут скрещивает руки на груди, тем самым высказывая свое недовольство; ей совсем непонятна причина чужого упрямства или, по крайней мере, она просто не хочет этого понимать. Легче оставаться глупой, если правда может оказаться слишком шокирующей. — Может, ты сама отнесешь? Боун слабо улыбается, строит виноватый взгляд и, словно щенок, пытается вынудить подругу пойти на его уговоры. Но у Рут сегодня свои правила, и именно поэтому она вновь вцепляется в чужие руки и тянет на себя, уговаривая продвинуться дальше. — Я не буду относить сама, — звучит твердо и холодно, режет, словно ножом. — И ты это прекрасно знаешь. — Пожалуйста?.. — Ну, ладно… — Рут резко соглашается, но Боун, смотря на изменившийся взгляд старой подруги, почему-то не чувствует себя победителем; скорее наоборот, он ощущает себя как жертва, которой нашли более изощренный способ пыток, — только одно условие. — Что на этот раз? — Боун тяжело вздыхает, смахивает отросшую блондинистую челку вправо и наблюдает за тем, как на лице Рут словно жирным карандашом рисуется отдающая чем-то хитрым улыбка. — Ты пойдешь на кастинг в этот чертов сериал, — она разводит руки в стороны, как бы давая время для размышлений, — а я отдам зонт, как ты и хотел. Услуга за услугу. Идет? — Как хочешь. Боун устало вздыхает, потирая переносицу. Он уже готов на все, только бы Рут перестала сжимать его мозги со всех сторон и превращать их таким образом в отборный фарш. — Это «да»? — улыбнувшись еще шире, хотя, казалось бы, как это вообще может быть возможно, в противной, обычно не присущей ей манере, тянет девушка. — Ага. Рут мгновенно выхватывает из его рук зонт, разворачивается и шагает к площадке скейтеров. Она действительно красивая, но её походка больше подходит для местного гопника, сидящего возле подъезда и развлекающего себя пьяными потасовками. Боун тяжело вздыхает, наблюдая за этой картиной — сгорбившаяся худая фигура и ярко-желтое пятно, уже потерявшее свое очертание, удаляются туда, где парень добровольно никогда не покажется. Но не проходит и пары минут, как вместе с этим тонким изящным на первый взгляд силуэтом и все с тем же кислотно-цветным зонтом возвращается еще одна фигура: высокая, достаточно широкая и мужественная для того, чтобы заставить до этого спокойно ждавшего Боуна начать мысленно сгрызать собственные ногти.«Она все-таки позвала его ко мне».
— Привет. Открытие номер один: Прем умеет здороваться. — Хочешь с нами? Открытие номер два: Прем умеет улыбаться. — Пойдем? — Прем медленно подносит свою руку к чужой и несмело обхватывает бледное запястье. Открытие номер три: Боун, оказывается, не умеет дышать. И он буквально чувствует, как легкие сжимаются от недостатка кислорода, как голова кружится; и кажется, что еще немного — и гипоксия. Как так, черт возьми, вообще можно? Как можно молчать весь школьный год, избегать любого контакта и лишь с непонятным выражением лица пялиться, а затем подойти и просто взять за руку, позвать с собой и изобразить эту чертову улыбку, которая, возможно, могла бы осветить если не весь мир, то парочку континентов так точно. Как? — Пойдем?.. Боун и сам не знает, что он делает и почему его ноги наконец сходят с будто проклятого места; не понимает, почему это «пойдем» застревает между утверждением и вопросом; не понимает, почему это касание остается на его запястье словно ожогом и продолжает гореть; не понимает. Ничего, черт возьми, не понимает. Он так боялся этой встречи; так боялся, что не сможет больше злиться и ненавидеть, что не сможет оставаться хладнокровным придурком, которому просто хочется вести себя именно так — по-идиотски, и ничего больше. Но теперь все кажется иначе, когда школа остается позади (уже как полмесяца), когда этот парень с этим чертовым желтым зонтом и зеленым скейтом, купленным явно за огромную сумму денег, больше не молчит, а лишь широко, пусть и неуверенно, улыбается и просит присоединиться. Боуну нужна помощь. Определенно. Он перестал разбираться в собственной жизни, и ему это чертовски не нравится. — Будешь? — Прем указывает на площадку, и Боун замечает, насколько сильно того пробирает дрожь, насколько сильно содрогаются его руки, будто подключенные к аппарату с током, насколько ему неловко смотреть в чужие глаза. И именно поэтому он отводит взгляд, пока уши напоминают оттенком спелые томаты. — Нет доски. — Можешь взять мою. И снова этот смущенный взгляд. И снова эта поза тронутой кем-то гидры, будто он снова в школьной раздевалке, будто снова пытается спрятаться за шкафчиками и одеждой. — Хорошо. Боун улыбается и не замечает, как его рука, поднявшись будто против его воли, уже перебирает черные густые волосы; как делает на чужой голове беспорядок, как заставляет Према слегка опустить голову и прикусить губу. — Если ты так продолжишь, то я могу не выдержать. Боун не знает, что именно «не выдержать», но на всякий случай отстраняется. Не потому что боится Према, а потому что боится самого себя. И, наверное, больше того, что чувствует. Где его ненависть? Ему просто нужно попробовать ненавидеть вновь, но не получается. Будто все это время он злился лишь из-за одного: этот парень с зеленой доской и широкой красивой улыбкой словно специально не обращал на него внимания.***
Читая сценарий того самого сериала, с которым Боуну пришлось связаться из-за Рут и до сих пор не понимая, почему он смог пройти кастинг, он поднимает взгляд и тяжело вздыхает. Тренировочная площадка для актеров кажется ему одновременно таким правильным и неправильным местом; возможно, это и правда его призвание, но это не изменяет того, что ему все еще безумно страшно. «Целовать парня… — Боун прикасается затылком к холодной стене. — Никогда не целовал парня… Да и девушку, впрочем, тоже. Как-то было плевать на отношения. Первый опыт и здесь, на съемках. Еще и опозорюсь. Замечательно!» Он еще не понимает, что в соседнем помещении, думая о том же самом, стоит Прем.***
— Эм… там дальше сцена поцелуя. Прем смущенно прячет глаза в распечатанных листах и шумно вдыхает воздух в легкие. — Хочешь потренироваться? — Боун насмешливо, но при этом как-то по-доброму хмыкает. Он пытается выглядеть крутым, и именно поэтому откидывается на стенку, слегка опускает взгляд и следит за тем, как нервно руки Према сжимают края футболки. — Что? И Боун не отвечает. Лишь нервно сглатывает, резко поворачивается и припечатывает забывшего, как дышать, Према к той самой стене. Его ладони — бледные и как всегда безумно холодные — на чужих смуглых щеках; шумное дыхание и немые «давно хотел», что отпечатываются поцелуями на губах и шее. Прем лишь прерывисто, будто боясь задохнуться между своими «ты» и «что» кидает «ты что творишь», и Боун соглашается: он точно сошёл с ума. Он не кивает головой, не говорит твердое «да», а просто целует — так нежно, как это только возможно, так, как этого требует не сценарий, а все его существо. — Ты мне нравишься, — только и может сказать Боун. — А ты мне нет! — и Прем смеется, вновь впиваясь в чужие сухие и совершенно бесцветные губы.Одни сплошные фосфены.