нельзя прикасаться

Скрип. Дверь в комнату медленно открывается и в проёме виднеется стройная фигура. На Джисоне строгий костюм. На Ченле одна рубашка и веревка на запястьях, что привязана до кровати. Он сидит, поджав ноги под себя, смотрит, как верный щенок, ждет пока Джисон подойдет и наградит, Леле ведь был послушным мальчиком. Пак расслабляет галстук на шее и расстёгивает верхние пуговицы, подходит к кровати, на которой ещё с утра оставил своего мальчика. А сейчас уже вечер, за окном темно, Пак только с работы вернулся. Он видит покраснения на чужих запястьях, для нежных рук Ченле эта веревка оказалась слишком жесткой, но она все так же туго связана. Ченле не пытался освободиться. — Я провел так весь день, — шепчет Ле, не отрывая взгляда от Пака, — больно... Джисон не говорит ничего, подходит ещё ближе, расстегивает рубашку Чжона, знает — там главный сюрприз. Осиная талия и хрупкая грудь парня обвиты десятками кожаных ремешков. Ченле знает, что ему нравится, поэтому и пришел так утром, но тогда до этого не дошло. Сейчас-то другое дело, хочется расслабиться после работы, а ничто и никто не расслабляет так, как его мальчик. Рубашку до конца снять не получается, веревка мешает, но её убирать не собираются, как всегда. Ченле разочарованно вздыхает, но все равно тянется за поцелуем. Джисон целует медленно, но настойчиво, заставляя ресницы трепетать, а самого парня рваться ближе, несмотря на жгучую боль в запястьях. — Развяжи, пожалуйста, — Чжон хнычет в поцелуй, пока Пак проходится руками по торсу, который сжимают тонкие ремешки. Ченле в портупеях его особенный кинк. От самого Ченле крышу сносит, — больно, очень. — Немного позже, — наконец-то подаёт голос Джисон, заставляя тело Ле покрыться мурашками. Пак хватает парня за бедра и тащит вниз, укладывая в лежачее положение, пока руки того связаны над головой, а рубашка расстегнута и полностью открывает взор на изящное тело. Джисон же снимает только брюки. Так было всегда и Чжону стоило уже привыкнуть, но он каждый раз просит снять верхнюю одежду, показать себя, позволить прикоснуться к возлюбленному. Но этого не произошло ни разу за три месяца их «отношений». А можно ли происходящее назвать отношениями? Ченле закусывает губу, потому что сам понимает — нет, он просто игрушка. Джисон не говорит, что любит, они не гуляют вместе, не держатся за руки, Пак только то и делает, что втрахивает в кровать, пока Ченле срывает голос. А его так не устраивает, он не такой, ему нужна любовь и внимание. Ему нужен ласковый Джисон. Пак закусывает губу, проводит ладонью по подтянутому животу, а Ченле боится заглянуть тому в глаза и не увидеть в них ожидаемого восхищения. Ему хочется верить в то, что его любят, что он, как в романтических фильмах, вызывает у Джисона бурю эмоций, что он тот самый, но острая боль внизу сразу помогает вернутся к реальности. Ле даже не обратил внимание на то, когда тот успел воспользоваться смазкой, но вдруг чувствует, как Пак медленно проникает пальцами внутрь, и эта аккуратность в его действиях заставляет мучиться только сильнее, потому что, несмотря на попытки не причинить физическую боль, старший даже не замечает, как убивает Чжона изнутри. Жалкий скулеж эхом проносится по комнате, а свободная рука Пака ложится на бедро, он хочет успокоить, но не чувствует, какая болезненная судорога проносится по телу Ченле в это мгновение. Джисон всегда растягивает долго и мучительно, а Чжону остается только понять: забота это, или пытка? Желание почувствовать его в себе переполняет, он выгибается в спине и протяжно стонет. Не потому что приятно, а чтобы угодить и показать - уже можно. На его губах едва заметная ухмылка. Он доволен. Перевозбужденный Ле даже не замечает, когда Джисон успевает оказаться над ним, а вместо пальцев внизу он ощущает колом стоящий член. Ченле смог возбудить его - это льстит. В этот момент он мечтает лишь об одном - провести ладонью по крепкой спине, ощутить еще больше, ближе, но сейчас он может лишь тихо хныкать, пока Джисон рывком входит в него, кусая кожу между ремешков. Парень постепенно набирает темп, терзает грудь, оставляя алые отметины, лишь изредка тянется к губам и то на несколько секунд. У Ченле в глазах скапливаются слезы, не то от резкого темпа, не то от безразличного отношения к себе. Он кончает быстро, содрогаясь всем телом, кричит чужое имя во весь голос, перемешивая буквы со всхлипами, говорит как сильно любит, пока Пак продолжает вбиваться в податливое тело. Чжон прижимается лбом к его плечу и выть готов, потому что вместо теплой кожи чувствует мягкую ткань рубашки. А когда все заканчивается, он натягивает боксеры и брюки, наконец-то освобождает запястья, веревка и портупеи летят на пол, а Чжона укрывают шелковым одеялом. Он поджимает колени под себя, пытается заглушить всхлипы, что получается легко - не в первый раз, пока Джисон выходит из комнаты, оставляя его одного. — Я не могу так больше, — слышит он вслед, Ченле от усталости прикрывает глаза, прижимает покрасневшие запястья к груди, — не могу... позволь мне уйти. — Я... — Джисон осекается после услышанного, но на лице по прежнему ни единой эмоции, его так учили, он с детства был холодным. Не показывай что тебе больно, даже если хочешь кричать. Именно это он и делает, — не держу тебя. Ченле со слезами на глазах собирает свои вещи по квартире, а Джисон даже не смотрит, сидит в своем кабинете, сжимая кулаки под столом, изо всех сил пытается сдержаться, но когда слышит звук закрывающейся двери, со всей силы бьет по деревянной поверхности, заставляя подпрыгнуть всё, что лежало на столе. Отец учил не показывать свои чувства и слабости, а иначе ты проиграешь, тебе сделают больно. Но почему тогда больно именно сейчас? Ченле всегда был особенным, не таким как все предыдущие, он был единственным, кому Джисон дарил поцелуи и кому разрешал таскать свои рубашки. Ченле был единственным кого хотелось навсегда оставить себе и никому не показывать, чтобы он принадлежал только одному человеку. Его хотелось оберегать и любить, но Джисона учили быть холодным, именно поэтому он сдерживался, даже когда Чжона хотелось заключить в объятия и поцеловать в макушку, касаться губами красных следов на запястьях и просто говорить о своих чувствах, потому что Ле о своих кричал всегда. Но сейчас он ушел, и Пак готов по лицу себе дать за то, что дал слабину. За то, что полюбил кого-то по-настоящему. На полу в спальне валяется та самая рубашка, она почему-то с первого дня приглянулась Чжону, а Джисон был без ума от того, как тот в ней выглядит. Запах возлюбленного, кажется, впитался в каждый сантиметр белоснежной ткани, Пак зарывается лицом в воротник, заполняя легкие сладким ароматом и дает себе слово, что сдержится, не смотря на то, что ещё несколько секунд и он будет рыдать не меньше самого Ченле. Дома Чжон закрывается в ванной, несмотря на то, что в квартире кроме него никого нет. Горячая вода помогает расслабиться. Он смотрит на свои руки: на них следы от толстой веревки и еще пара синяков, что остались с прошлых ночей. Джисон не бил, никогда, однако руки Чжона всегда были связаны или прижаты к кровати, а моментами его хватка была слишком сильной, но Ченле терпел всё, что бы Пак ни делал - каждый раз покорно ждал, что тот проявит хоть каплю любви, но получал лишь секс, слезы и холодную кровать. После, он всегда закрывался в своем кабинете, дожидаясь пока Ле соберет вещи и уйдет к себе домой. Если же сил идти не было, то позволял остаться на ночь, даже ложился вместе с ним, но не видел красных глаз своего мальчика, из которых тихо лились слёзы. За столь короткий период Джисон стал для него всем, и любовь Ченле была настолько сильной, что его уже поздно было в чем-то упрекать. Но сегодня он не сдержался, о чем жалеет безумно. Пак сказал, что не держит, а это хотелось услышать меньше всего. Чжон ему не сдался, он не простит, у него таких десятки. *** Неделя. Ровно столько продержался Джисон. Он рвал и метал: разгромил спальню, которая полностью напоминала о нем, но терпел. До последнего. Пока не захотелось выть от отчаяния, а желание обнять Ченле заменила потребность оказаться в его объятиях и снова услышать, что его любят, что Ченле его любит. Потому что кроме него ему не нужен никто. Он не думает о том, что будет делать если Чжон откажется возвращаться, не думает, что скажет в своё оправдание и поверит ли тот, но сейчас главное увидеть его: снова взглянуть на любимые черты лица, прикоснуться, не так как всегда, а ласково, со всем трепетом, что живет где-то внутри. На дворе ночь, но Пак больше не может ждать. До дома Ченле он доезжает за несколько минут, явно превышает скорость, но плевать, сейчас не это важно. Он только возле двери парня думает, что тот, возможно, уже спит, но все равно стучит. От вида Чжона внутри что-то ломается, а лед, что столько лет держал его на плаву, мгновенно тает. У того глаза красные и синяки такие, словно несколько дней не спал. Он поднимает взгляд на Джисона, и ему не верится. — Я забыл что-то у тебя? — ведь другой причины визита, как он думает, у Джисона просто бы не нашлось. Ле лишь молится, чтобы не дать себе в эту же секунду рвануть навстречу тому, кого желал увидеть больше всего. — Ченле, я... — у парня во взгляде тепло, которого Чжон никогда не видел прежде, кажется, будто всё это ему мерещится из-за нехватки сна, и никакого Пака здесь вовсе нет, — прости меня, — это всё, что Джисон сумел из себя выдавить, но даже этого хватает, чтобы вызвать судорожный вздох, — Ле, я с ума схожу. В глазах напротив непонимание и растерянность, Ченле ожидал услышать что угодно, но абсолютно не был готов к такому. Джисон просит прощения, значит ли это... — Ле, не молчи, — шаг вперед. Пак хватает чужую ладонь, и тело Чжона снова пронзает иглами крупная дрожь. Как в тот вечер. Их последний вечер, — я схожу с ума, когда тебя нет рядом. …что у Джисона тоже есть чувства? — А я нужен тебе? — слова даются с трудом, возражать тому, в чьих объятиях сейчас хочешь оказаться, сложно, чертовски сложно. — Позволь мне исправить всё, — он едва ощутимо оглаживает нежную ладонь и пытается переплести пальцы, чтобы хоть как-то доказать правдивость своей речи. Но замечает, что в глазах Ченле вновь скапливается влага. — Чтобы снова оказаться привязанным к кровати? — напряжённые скулы выдают, как сильно он старается перебороть себя и вырвать руку из его хватки, — я устал от этого. — Пожалуйста, Ле, — наблюдать за тем, как по щеке возлюбленного стекает первая слеза, оказывается невыносимо больно. Понимание того, что он сделал это со своим мальчиком, съедает изнутри, — вернись. — Зачем мне это? — Чжон сдаётся. Сжимает его руку, ведь это хоть и малейший, но все же шанс прикоснуться, — почему я должен только страдать из-за любви к тебе? — на бледном лице ни эмоции, только слезы ручейками бегут по впалым щекам, — почему ты не можешь полюбить меня в ответ? — Но я... — Что ты? — он отшатывается назад — скажешь что любишь, как это было в первый день? — в его глазах плещется пламя, но это не злость. Страх снова повестись на уловку окутывает с ног до головы и медленно выжигает из него все чувства, — когда ты любил? Когда впервые затащил в постель? — его ладонь все ещё в плену чужих пальцев, и что-то не дает вырваться, — или когда затягивал узлы на веревке так, что я рук не чувствовал? Или... — Когда впервые поцеловал тебя, — вырывается у Джисона. Сейчас не время строить из себя ледышку, поэтому он решает полностью довериться собственному сердцу, — я любил тебя, когда впервые увидел в своей рубашке, — он осторожно начинает сокращать расстояние между ними, медленно, преодолевая сантиметр за сантиметром, — любил, когда ты впервые позволил прикоснуться к себе, — он видит, что Ченле на грани, но сегодня он здесь как раз для того, чтобы её разрушить, — когда ты впервые посмотрел на меня так, будто я - твой дом, — он не выдерживает зрительного контакта, впервые, ведь первым всегда сдавался Чжон, — но я не могу кричать об этом, как ты, — он останавливается в полуметре от него и смотрит на сплетение пальцев, — я всегда делал тебя своим насильно, но сейчас я хочу, чтобы ты сам... — он отпускает и в этот момент Ченле себя проклинать готов. Опять поддался. Но то, что он слышит в следующую секунду, заставляет все сомнения разбиться вдребезги, — иди ко мне, - Ченле хочет верить в то, что он не безразличен Джисону, хочет, чтобы все сказанные сейчас слова оказались правдой, именно поэтому срывается с места и уже спустя мгновение утопает в объятиях любимого, а Пак впервые обнимает в ответ, чем вызывает очередную порцию слез. Чжон жмется так, будто не он секунду назад пытался сопротивляться своим чувствам, утыкается носом шею, пока Джисон аккуратно заталкивает их в квартиру. Вот оно – то, чего так не хватало обоим. Всхлипы Чжона никак не утихают, точно так же, как не слабеет и его хватка. Пак же остается спокойным, пока чужие руки обвивают шею. Он покачивается со стороны в сторону, гладит по волосам, но молчит – не знает, что сказать. Ченле принял его обратно, он простил, и это сейчас самое главное. Но в какой-то момент Ле расслабляет руку, и уже спустя секунду она оказывается на крепкой спине. Мурашки. Первое, что заставляет затаить дыхание и в ужасе распахнуть глаза. Это не может случится сейчас, не тогда, когда все только-только начало налаживаться. Он чувствует, как Ченле проводит ладонью по его спине, какое значение он придает этому жесту, ведь ему впервые разрешили коснуться. По телу Джисона пробегает волна испуга. Он вздрагивает, стоит руке Ле сместиться на дюйм: на лбу выступает испарина, а рубашка на спине начинает пропитываться влагой. Нельзя сорваться, он не должен допустить этого, он вытерпит, ради своего мальчика. Пак понимает, что всему пришел конец, когда начинает не хватать воздуха, а объятия любимого уже не кажутся такими теплыми. Он отталкивает. Ченле, не понимающий, что сделал не так, лишь бросает обиженный взгляд на парня. Боль комом собирается в горле и Чжону выть хочется, лишь бы освободиться от этого чувства. Почему? За что снова? Неужели он настолько противный, что не заслужил хоть капли ответной любви. Из-за пелены слез картинка размывается, поэтому только спустя время он понимает, что с Джисоном что-то не так. — Нельзя… — Пак валится на пол и словно в бреду начинает шептать, - нельзя трогать… нельзя прикасаться… — руки зарываются в волосы и сжимают их у корней, его трясет, а Ченле находится на грани такого же состояния, потому что страшно, — ко мне нельзя прикасаться, нельзя… — Джисон зажмуривает глаза и отползает к стене, сразу же вжимаясь в нее, его грудь вздымается в бесполезных попытках набрать в легкие хоть немного такого нужного сейчас воздуха, — что я сделал? Нельзя… Теперь ты уйдешь. Чжон ломается в тот момент, когда видит мокрую дорожку на его щеке. Джисон впервые видится ему таким – беззащитным и хрупким, а Ле, кажется, начинает понимать, что этот образ не мог зародиться из ниоткуда. Он ведь не уйдет, стоит лишь Паку попросить. Он тихим шагом приближается к парню, бесшумно глотая слезы. — Я здесь, Джисон-а, — он приседает возле Пака, руки дрожат от желания снова прикоснуться, но все, что он сейчас может сделать – потянуться к его ладони, успокаивающе поглаживая большим пальцем. — Нельзя… ко мне… — уже даже говорить не может, Ченле страшно и он не находит другого выхода, кроме как наклониться и прильнуть к паковым губам. Парень впервые позволяет себе рискнуть, ведь они никогда раньше не целовались просто так, для удовольствия, это было всего лишь приятным дополнением к сексу. А сейчас все по-другому, сейчас не хочется переступать черту. Всего лишь невинное касание губ, а Чжону уже крышу сносит, он не выдерживает: сжимает рубашку того на груди и замечает, как Джисон начинает постепенно отвечать. У него получилось, он успокаивается. — Я никогда не уйду, — отстраняется и спустя время, как только Пак приходит в себя, заглядывает в глаза, и одним взглядом умоляет, — всего лишь дай мне понять, что нуждаешься во мне, не отталкивай. — Я не смогу дать тебе всего, что ты хочешь, — дыхание приходит в норму, но ему все еще нелегко даются слова. — Просто будь рядом и дай мне делать то же самое для тебя, — парень сглатывает и не понимает, чем заслужил этого человека? Почему он так просто прощает? Но разве не за этим Пак и пришел? — я не хочу чувствовать себя игрушкой для секса. Просто дари мне немного внимания вне постели. — Ле… - должен ли он покончить со всем сейчас? Должен ли открыться, чтобы в будущем больше не было препятствий? — Если я не нуждаюсь в тебе, тогда зачем я здесь? — и смотрит покрасневшими глазами. Ченле хочет задать тот же вопрос, — Ты, наверное, считаешь меня таким ужасным, — смешок, словно у безумца, он сам делает себе больно этими словами, — я не хочу снова причинять тебе боль, но… — кулаки сжимаются, ногти впиваются в загрубелую кожу на ладонях, хочется прокричать то, что не покидает разум уже несколько месяцев, но из уст вырывается всего лишь жалкий шепот, — я не могу отпустить тебя… не хочу. — Не отпускай, просто откройся мне, — парень сглатывает ком обиды в горле, вытирая слезы рукавом, он правда готов терпеть, ведь даже это проще, чем жить без него. — Я не могу, Ле! — Можешь! — неожиданный крик, а затем испуг в заплаканных глазах от понимания того, что позволил себе повысить голос, — ты можешь просто рассказать мне в чем дело, я пойму, мы сможем разобраться во всем. Вместе. — Я всего лишь никчемный трус, — сквозь зубы проговаривает он, и в этой фразе слышится столько ненависти к себе, что хочется со всей силы удариться головой об стену, но сейчас он даже на это не способен, — я боюсь, что ты не примешь меня. — Но ведь я уже принял. Тишина заполняет квартиру, и лишь сбитые вдохи Чжона, словно пощёчины – помогают прийти в себя и напоминают, зачем он здесь. Не для того, чтобы добить и полностью уничтожить, а для того, чтобы попытаться исправить все. Это не Ченле принадлежит Джисону, это Пак целиком и полностью принадлежит ему. Этот хрупкий парень – его зависимость, спасательный круг, за который хочется ухватится двумя руками и доверить ему свою жизнь. Ченле стал смыслом, он научил его любить. — Прошу тебя, — Пак прикрывает глаза и вслепую пытается отыскать ладонь Чжона, сжимает её так сильно, словно это последняя возможность прикоснуться к возлюбленному, — поехали домой. А Ченле только этого и ждал. «Домой» чем-то теплым разливается внутри и заставляет уголки губ немного приподняться. Он подносит пакову руку к своему лицу и прижимается щекой, ведь сейчас это единственная близость, которую он может себе позволить. В такси он будет всю дорогу смотреть на их сплетенные пальцы, мимолетно кидая взгляд на дрожащие ресницы Джисона, лежащего на его плече. Потрепанного и домашнего Джисона, со взъерошенными волосами и опухшими глазами. Ему все еще больно, но старший сможет это исправить. *** В квартире как всегда холодно, Ченле ежится и хвостом следует за страшим. Он приводит его в спальню, а Чжон не понимает где оказался. По комнате словно ураган промчался: на полу осколки какой-то антикварной вазы, что прежде стояла в углу, разбросанное повсюду содержимое шкафов и… та самая рубашка возле подушки Пака, который, глядя на все это, лишь поджимает губы. — Сейчас я тебе кое-что покажу, — он запинается и отворачивается от парня, — и если ты захочешь уйти, я не стану тебя удерживать. Ложь. Ни за что не отпустит. Но он решился, а значит сейчас или никогда. Пуговицы одна за другой выскакивают из петель, а Чжон только смотрит, приоткрыв рот, и пытается понять, что тот делает. Белоснежная рубашка падает на паркет. Джисон стоит перед ним, как открытая книга, показывая то, что скрывал ото всех на протяжении многих лет. Он зажмуривает глаза и уже настраивается на хлопок двери. Крепкая спина расписана десятками шрамов, но на сердце их, кажется, в разы больше. В помещении ни звука, Ченле словно испарился, не слышно даже его дыхания. Паника снова накрывает с головой, кулаки сжимаются, воздух вокруг тяжелеет, и снова это дурацкое ощущение удушья. Становится невыносимо больно от одной мысли, что сейчас его мальчик и правда уйдет. Ченле смотрит на представшую перед ним картину завороженно, замечает, как сокращаются мышцы Джисона на спине, как на шее выступают капельки пота. Неужели это и есть причина всего? Он медленно подходит к Паку, шаг за шагом, пока не упирается лбом между лопаток. Разница в их росте небольшая - пришлось наклониться. Джисон чувствует обжигающее дыхание, а сам и вовсе забывает, как дышать. Ченле здесь, так близко, он не ушел. — Я люблю тебя, — касаясь губами кожи, заставляя ее покрыться мурашками, — не за количество шрамов, не за их отсутствие, — дрожащие руки ложатся на талию, — совсем не за то, как ты выглядишь, — он прижимается так близко, насколько это возможно в их положении, — я просто чувствую это. Просто хочу всегда быть рядом с тобой, — он оставляет легкий поцелуй на одной из отметин, в доказательство того, что он честен, как никогда прежде, а Джисону сейчас бы ухватится за что-то, потому что ноги не держат. Он поворачивается к Чжону, но взгляд отводит, ведь на груди шрамов не меньше. Но Ченле это не пугает, он лишь рвано выдыхает, когда проводит подушечкой пальца по одному из них. Хочется спросить, кто сделал это с ним, он ведь так молод, но понимание того, что сейчас не время, заставляет прикусить щеку изнутри. Риск того, что все может повторится, не на шутку пугает, поэтому все его действия неимоверно аккуратны. Джисон доверился, и Ченле готов доказать, что не зря, — посмотри на меня, пожалуйста, — он покорно опускается на колени, невесомо коснувшись груди старшего. Джисон смотрит на это с нескрываемым восхищением вперемешку со страхом, а когда Чжон мажет губами внизу живота, заглядывая прямо в глаза, то окончательно теряет рассудок, — я никогда не уйду, слышишь? Он пальцами подхватывает подбородок Ле и тянет вверх, заставляя подняться, оглаживает большим пальцем щеку, перед тем, как утянуть младшего в по-настоящему трепетный поцелуй. Ченле дает понять, что ему этого мало, когда не то стон, не то вздох срывается с его губ. Путь до кровати, кажется, занимает вечность. Чжон сам цепляется за края своей толстовки и сбрасывает её к чертям. Джисон аккуратно укладывает его на шелковое бельё, не отрываясь от таких желанных губ. Хватается пальцами за не переодетые домашние штаны с трусами, нежно стаскивая их со стройных ног. Сегодня никаких правил, портупей и веревок, только два изголодавших по друг другу тела. Пак уже вслепую находит на тумбочке смазку и выдавливает содержимое на пальцы. Сегодня на растяжку придется потратить еще больше времени, чем обычно, это он понимает после того, как младший шипит уже после первого пальца. Неужели он за неделю разлуки ни разу не притронулся к себе? Сладкие поцелуи в шею и продолжительное время мучений заменяет резкая волна приятного покалывания, что проносится по всему телу. Он готов, Джисон видит по прогнувшейся спине и открытым в немом стоне губам. Ченле нагло пользуется тем, что его руки сегодня полностью свободны: до побеления костяшек сжимает чужие плечи, пока старший плавно погружается в него. Чувство заполненности до дрожи в коленках и вскрика о том, как сильно скучал. Ноги обвивают талию Джисона, чтобы прижать к себе, добиться максимальной близости, руки вовсю начинают изучать рельефную спину, блуждая по ней руками. Из уст вырываются мелодичные стоны, в такт толчкам старшего, и бесконечные мольбы о чем-то большем, ведь стоит признать, что после всех совместных ночей, нежностей в постели попросту мало. Джисона мало. Ченле кусает, царапает, хнычет от того, настолько яркий контраст, ведь теперь он тоже может прикоснуться. Пак не заламывает руки, как обычно, и сам тянется к чужому возбуждению, чтобы доставить еще больше удовольствия и помочь быстрее кончить. Чжон взвизгивает, когда тот проводит пальцами по всей длине, пытается надрачивать в такт собственным толчкам. Капля пота стекает по лбу старшего и капает на грудь Ле, он ведет кончиком носа вдоль шеи, целует где-то у линии челюсти, заставляя младшего закусить губу. А затем чужое имя слетает с губ, и пальцы на ногах поджимаются, Ченле кусает за шею, и от этого оргазм кажется еще ярче. Джисон изливается следом на впалый живот парня и валится сверху, вслушиваясь в учащенное сердцебиение. Когда дыхание приходит в норму, Пак поднимается, но не уходит, как всегда, а лишь садится на край кровати. Он опирается локтями о колени и опускает голову, пока руки сцепляются в замок на затылке. Ченле времени не теряет, укутывается в одеяло и обнимает сзади, прижимаясь к оголенной спине, укрывая и его. Джисон все еще вздрагивает от ощущения близости, но уже не пытается отстраниться. Чувствовать тепло мальчишки, его дыхание – безумно приятно, и он не может не признать этого. Младший снова осматривает роспись шрамов, словно ребенок играет с ними, вырисовывая пальцем их очертания, потому что они - часть его Джисона, поэтому априори не могут вызывать отвращение. Старшего грызут сомнения, стоит ли оставить позади абсолютно все секреты и полностью открыться сейчас? — Однажды отец вернулся с работы пьяным, — он находит ладонь Чжона под одеялом, невесомо касаясь ее, - я тогда совсем ребенком был. В начале средней школы… не помню точно, — дрожь в его голосе отчетливо слышна, но Ченле не понимает, о чем рассказ, — он начал кричать на маму, а я, герой, полез, — кажется, все начинает медленно проясняться. Чжон старается быть как можно тише, чтобы не спугнуть оголяющуюся, словно провод, душу своего мужчины. — Тогда он впервые поднял на меня руку, но я отделался лишь небольшими синяками, — Ле сам сплетает их пальцы, показывая, что он здесь, рядом, и что он готов выслушать, — и это повторялось все чаще, пока однажды он в ярости не потушил сигарету о мое плечо, — слова приводят в ужас, Ченле покрывается мурашками лишь от одной мысли, — а потом я, будучи уже подростком, попытался остановить его, но… — Джисон зажмуривает глаза, события того вечера всплывают в памяти, он помнит каждый удар и каждое колкое слово брошенное в свою сторону, казалось бы, от одного из самых родных людей, — он разбил бутылку и как результат – весь тот ужас, что творится у меня на теле, — младший не замечает, как в глазах скапливаются слезы, потому что больно за Джисона, он такого совсем не заслужил, тем более ещё ребенком. — Это не ужас, ¬— Чжон прижимается, как может и, наверное, лишь благодаря этому Пак продолжает держаться. — Но хуже всего то, что я становлюсь как он, — Пак зарывается пальцами свободной руки в волосы и до боли оттягивает их, чтобы прийти в себя и вновь не сорваться. — Ты не такой, — Чжон в одно мгновение подрывается, чтобы заглянуть в глаза возлюбленного, но тот не поддается, боится опять дать слабину, — не говори так. — Но то, что я делал с тобой… — рваный выдох, Ченле прижимается губами ко лбу, целует щеки, нос подбородок, обнимает обеими руками за лицо, он не желает слушать, для него это не имеет значения, главное — Джисон рядом, здесь и сейчас, позволяет обнимать себя и дарить нежные робкие поцелуи, несмотря на то, что они вытворяли в постели несколько минут назад. — Молчи, не надо, со мной все в порядке, — Джисон открывает глаза и поднимает взгляд на парня, ему правда жаль, что он поступал с ним так. В глазах Ченле опять стоят слезы, и виноват в этом никто иной как Пак. Он понимает, что это не последний раз, что Чжон еще настрадается из-за него, но что он может с этим поделать? Он любит, искренне, но показать этого как следует не может, потому что такой он есть. Таким его сделали. Он поддается на все касания, но сам не делает ничего, а младшему, кажется, и этого достаточно, ведь как еще объяснить тягу к этому, на вид безразличному, человеку. Но Ле знает - это не так, он уверен, что сможет достучаться. Джисон уже открылся ему, а это многое значит. — Прости меня, - Пак позволяет себе уместить ладони на тонкой талии, и с таким непривычным для него трепетом завести их за спину, не отрывая взгляда от карих омутов напротив. Ченле только дарит легкую улыбку, зарываясь рукой в паковы волосы. Старший лишь сейчас замечает, сколько нежности в его глазах, и вся она, до последней капли, адресована ему. Он готов принять, и будет пытаться давать хоть толику в ответ, — я буду стараться делать тебя счастливым, обещаю. — Я счастлив прямо сейчас, — и он не врет, ведь один из самых дорогих ему людей принял его, и прямо в эту секунду обнимает за талию, не замечая, как начинает поглаживать мягкую кожу на спине. Все, чего хотел, Ченле – вот так сидеть рядом с Джисоном и рассказывать ему о самом сокровенном. Для старшего - это тяжелая травма детства, а для Ченле – лишь ещё одно доказательство того, что Пак - такой же простой человек со своими страхами, заслуживающий его бесконечной любви. Младший пристально наблюдает за Джисоном, и вблизи он кажется ему по-особенному прекрасным, настолько, что удержаться невозможно. Чжон плавно приближается к чужим губам, уже не спрашивая разрешения, ведь старший уже позволил этой непонятной уверенности зародиться внутри него. На часах 4:05. Пак видит это и понимает, что через три часа ему нужно будет ехать на работу, но оторваться от своего мальчика он не в силах. Они оба укутаны в шелковое одеяло, а Ченле уже давно перебрался к возлюбленному на колени. Страсть между ними давно улетучилась, а на её место пришли нежность и трепет, с которыми Джисон сейчас одаривает поцелуями шею, извиняясь за все укусы и болезненные отметины, что давно уже зажили. Этой ночью он отпустит себя, свои страхи и сомнения, и просто растворится в своём маленьком чуде. Утром, скорее уже днём, Ченле проснется в холодной кровати, но его кожа все еще будет гореть от поцелуев. Он приведет уже их общую спальню в порядок, и в процессе найдет кое-что под кроватью. Примерив это, будет долго рассматривать себя перед зеркалом, с нетерпением дожидаясь своего мужчину. Он уже предвкушает реакцию Джисона, спокойно сидящего сейчас у себя в кабинете и даже не подозревающего, что его мальчик уже ждет на кровати, а его грудь обвивают десятки кожаных ремешков. Ченле в портупеях – его особенный кинк, и сегодняшним вечером Чжон собирается нагло этим воспользоваться.