Три дня и три ночи

Порой, когда работенка попадалась уж больно рисковая, Ведьмак оставлял Лютика в ночлежке. Видеть одинокую фигуру на лошади в утреннем тумане всегда было тоскливо, но в этот раз барду было совсем не по себе. Задернув пыльную занавеску, он потушил уныло плачущую свечу и упал обратно в постель. Шли дни, и Лютик успел изучить городишко от и до. Выстирать свои сорочки, начистить Геральтову броню, закупиться травами у знахарки в дорогу и подсобрать для них припасов. А Ведьмак все не показывался на обочине перекрестка шести дорог. На утро десятого дня, когда лужи подёрнулись изморозью, в постоялый двор ворвалась свора мальчишек пастухов. Лютик, спустившийся было за куском хлеба и сыра, всполошился и навострил эльфийские уши. Ребятишки тащили по грязному полу здоровенный меч. Завидев на полу рукоять в рунах, Юлиан вздрогнул — то был без сомнения Ведьмачий Сигель. — Ай-яй, изгинул то Волк что ли? — запричитала мамаша, владелица постоялого двора. Крепкая баба вытерла руки о передник и выплыла из-за стойки, — Где вы его нашли? Ребятишки кутерьмой закружили вокруг мамаши, явно ожидая монету-другую за такой ценный груз. Наконец один, самый бравый, с веснушками на все щеки, выпалил: — У болот, так-то. И на нем кровь, а… Не став слушать дальше, Лютик бросился вихрем по лестнице наверх — за плащом. Если он что и знал о Геральте за эти годы, так это то, что он бы никогда не бросил свой меч просто так. Либо Ведьмак был м…Лютик одернул себя. В большой беде. Геральт определенно был в беде. Прихватив кинжал и наскоро натянув свой слишком нарядный для здешних мест плащ, бард пустился в путь. Даже бабьи охи и вздохи в спину не остановили ошалевшего спевца. — Дурень. Сам труп как утащишь?! — кричала мамаша вдогонку, и эхом в голове отзывалось, подобно крику баньши, одно только слово — «труп, труп, труп». * * * Мысль, что Геральт мог бы сгинуть где-то на гнилых болотах в лапах стрыги, казалась Лютику столь же бредовой, как и то, что кто-то рискнул бы вырядиться в розовый атлас. Но сердце подсказывало барду, что где-то в Цинтре в этом сезоне модницы именно так и щеголяли, а значит он мог и ошибиться. А, чертовы Ведьмаки и их проклятая удача! Чертов Геральт! Забыв о грязи и мерзкой слепой погоде, Юлиан отчаянно прорывался в самую гущу топей, щурясь, прикрывая лицо рукавом и истошно крича в поисках друга. Пару раз бедолага зацепился за корягу в жиже и упал, но грязь была ему сейчас побоку. — Геральт! Геральт из Ривии! — осипло звал бард, хороня свой прекрасный медовый голосок. — Зараза! Ведьмак! Где ты? Черт! — шипел себе под нос Лютик, щурясь в злом зеленоватом тумане. Что-то звякнуло под ногами — Геральтовы склянки из-под эликсиров. Уже что-то. Так, их было много. Слишком много. И все пусты. А в шаге или двух Лютик обнаружил всю кожаную Волчью сумку снадобий. Дурной знак. Но он хоть уже где-то рядом. — Ведь… — завел было Лютик да так и застыл, как вкопанный. В тумане, в паре саженей от него, возвышалась черная фигура. То был Геральт. Вне сомненья. И, кажется, он был один. Радостно чертыхаясь и маша руками, Лютик бросился к Ведьмаку. Да только завидев лицо Белого Волка, всё понял. Бледный, как сама смерть, кожа вся в черных полосах, как если бы Геральт и сам был нечистью, грудь вздымается, как у раненного вепря с глухим свистом, а главное – глаза. Иссиня-черные, с животным черным блеском, способные обратить в камень любого, кто осмелится в них заглянуть. Беспечный смех так и застрял в бардовой глотке. В неожиданной абсурдной тишине оставался лишь глухой гортанный рык в край потерявшего контроль Ведьмака. Был ли тот ранен или не был, Лютику было не увидать . В его голове судорожно витали мысли. Когда-то в академии им говорили, говорили про эликсиры… Только что? Они ядовиты, да. Их нельзя принимать слишком много, ведь иначе… Иначе Ведьмак рисковал не вернуться в человечье подобие. Ах, черт. Что делать, Лютик не знал. Отчаянно совсем. Словно бы глядя куда-то сквозь, Геральт двинулся прямо на него, подсознательно занося руку и пытаясь нащупать за спиною меч. Разозлился пуще и с рыком выхватил кривой кинжал, тот, коим вырезал сердца русалок на продажу. И либо он перестал различать лица, либо ему было всё равно, уже готов был вспороть Лютиков камзол. Если бы бард не перехватил лезвие ладонью, сжав его покрепче. Красные пятна поплыли перед глазами юноши, и на мгновение он подумал, что больше никогда не сможет играть, но сейчас это не имело смысла. Да и зачем ему играть, если петь будет не о ком без Геральта? Насилу разжав руку, он увидел, как по лезвию, рукояти, а затем и Геральтовой перчатке весело побежала его красная, горячая кровь. — Геральт… — Лютик боролся с собой, дабы голос звучал ровно и мягко, — Геральт, ты меня слышишь? Это я… — бард сорвался на шепот. В васильковых глазах застыло отчаяние, а губы искривились, но Лютик не мог себе позволить заплакать. Ведь тогда Геральт подумал бы, что он боится. Боится его. Заискивает как жертва перед хищником в последний миг до финального хруста шейных позвонков. — Геральт… Вернись. Вернись… Ко мне… — Юлиан раскрыл окровавленную ладонь и, поднявшись на носочках, приложил ее к холодной как лед мертвенной щеке Ведьмака. Если не тепло, то запах свежей человечьей крови должны были привести Волка в чувство. — Прошу. Геральт… Пожалуйста. Bleidd, caemm a me. Едва стоящий от холода и липкой слабости, Лютик в отчаянии вглядываться в черные глаза своего проклятого предназначения и звал, звал, звал заплетающимся языком сквозь вековую мертвую тьму. — Caemm a me, — и глухо в грязь выпал закругленный кинжал. Геральт тяжело вдохнул стальной воздух. — Геральт, — и черная пелена глаз поглотила васильковый испуганных таких еще юных бардовых глаз. — Прошу, – вторая ладонь легла на щеку Волка, Лютик не переставал звать его сбивчивым горячим шепотом, — Иди на мой голос. Мы же связаны. Геральт. Ты не бросишь меня здесь одного. Вернись. И то ли наконец вырвавшиеся слезы устлали его глаза, то ли Лютик начал было терять рассудок от горя, да знакомое золото слабо затлело на дне черных глаз. Водя окровавленными пальцами по щекам, скулам и губам возлюбленного, бард тихо и мягко зарыдал, подавляя всхлипы, подступающие к горлу. — Ты же обещал, обещал, черт возьми, — он шептал, облокотив чело о черную кожу нагрудника Геральта в своей же крови. Сколько они так простояли, Геральт не знал, да только очнулся он как раз вовремя, чтобы поймать едва не лишившегося чувств барда, на которого было страшно посмотреть. С синими от холода губами, руками в запекшейся крови, весь в грязи, он выглядел совсем беспомощным и жалким. Всю дорогу до деревни в руках Геральта, он неустанно бормотал бессвязный бред и тихо постанывал. И лишь годы спустя Геральт узнал из баллады про Белого Волка, как обезумевший с горя бард три дня и три ночи в болотах все звал своего Ведьмака в мир живых.