/
Тина знает. Знает, что одержимость добром не кончается, – осенние сплетения и параллели мерцают на бледной полупрозрачной коже, въедаются внутрь ледяными дождями и душными, дрогнувшими и сорвавшимися нотами в голосовых связках; Тина проклинает, ненавидит себя за чертовы срывы, за кровоточащие царапины от ногтей на бедрах и тупую, промерзлую любовь. (которая вроде бы принадлежит отнюдь не ей) Тина знает. Она, мать вашу, не слепая: Тина замечает все обращенные ей взгляды, касания дольше допустимого, такие, словно кто-то постоянно норовит их прервать, спугнуть и осудить; Тина ловит улыбки, порой слышит, как тяжело и быстро бьется чужое сердце в особенно трепетные и интимные моменты; Тина читает меж строк (хотя в большинстве случаев даже не приходится, ведь Юля – такая до чертиков родная и близкая, но ни разу не ее Юля – пишет для нее, посвящает ей тексты, в открытую говорит о своем восхищении) и хочет, отчаянно желает заставить себя ответить; у Тины, боже, никогда не получается. Тина знает. Скорее всего, играет ее необъяснимая интуиция, что подсказывает, шепчет, ломает все ее надежды и хронологически выстроенные предположения: Тина становится причиной Юлиного хождения на краю блядского банального лезвия, и последнее, о чем Тина собирается думать, это то, что привязанность Юли к ней разрушит семейные ценности; Юля без Тины до умопомрачения ложно счастлива, и Тину коробить никак не перестанет от того, что Юля изо дня в день притворяется. Тина помнит. Губительно, – именно этим словом она бы описала отношение Юли к ней, если бы попросили; фатально, красноречиво, нежно, губительно, и Тина заставляет себя игнорировать каждую Юлину инициативу, борется со сквозняками в голове и складывает дрожащие ладони в молитве; Тина помнит любой их разговор, любую переписку и жест, обращенный будто случайно друг к другу. Юля, пожалуйста, остановись. Юля, хватит. Юль, я прошу тебя. Ты убьешь меня, слышишь? Ты убьешь нас, Ю-л-е-ч-к-а. И ни разу Тина не умоляет вслух. Переломанные изобилием трепета кости хрустят под вымученной оболочкой, – Юля не понимает, Юля тянется к ней в объятия, горит под сердцем чем-то ярким, алым и искренним; Юля маленькая, маленькая-маленькая и до непозволительного влюбленная девочка, хрупкая и легкая, словно прохлада первого пушистого снега. Тине же тяжело. – У тебя солнце в волосах, – Юля смеется, водит по Тининым прядям в намерении словить непослушные блики. – Тебе очень идет. Юля пахнет орхидеями и ванилью; Тина вбирает аромат в легкие, позволяет ему осесть внутри и щекотать сознание; она скрывает ответную улыбку, отворачивается в противоположную сторону набережной и вдыхает теперь речной воздух, так явно контрастирующий с запахом Юли; Юля опускает руку ей на плечо, неуверенно цепляется за край пальто, отчего Тина снова смотрит на нее и машинально ищет во взгляде Юли необходимые опровержения своим страхам и предрассудкам. Но находит только любовь. Юля цветет. Ямочки на ее впалых щеках кажутся еще более заметными и глубокими, – Юля в смущении прикусывает губу и опускает глаза, избегая сталкиваться с непривычно серьезной Тиной; они стоят совсем рядом, но Тина вот-вот собирается выстроить целую пропасть, возвести стены и убежать так далеко, что дорогу обратно и в отчаянии отыскать будет невозможно. Тине хочется плакать. Юля чувствует (господи, ну за что она такая понимающая?), – Юля берет руку Тины в свою, делает шаг ближе и ладонью проводит по Тининым скулам, и Тина прикрывает веки, подаваясь навстречу; кожа у Юли мягкая и удивительно теплая, к чему Тина совсем не привыкла (на всех съемках Юля была чуть ли не холоднее ее самой), а потому по телу пробегает сладостная, незнакомая дрожь. – Ты в порядке? Тине больно. – Да. В Юле столько привязанности и волнения, что Тина никогда за целую жизнь не встречала; Тине вдруг становится по-ненормальному страшно, а легкие сковывает ледяными, острыми вдохами. – Мы можем поговорить, если хочешь. Поддержка вроде входит в обязанности подруг, – произносит Юля с заботой и очевидной готовностью выслушать. Подруг. Слово режет ножом по сердцу, ведь Тина знает, что они врут об этом на протяжении долгого времени, и задается вопросом, а видит ли Юля в глазах Тины то же, что и она? Будто Юля для нее весь чертов мир. (потому что Тина для Юли – да; Юля совсем не скрывает) – Холодно, Юль. Мне просто холодно. И выходит так, что Тина даже не лжет. Юля легко покачивает головой, тянет Тину в объятия, желая согреть, и Тина проникается ароматом орхидей и ванили, и ей действительно вдруг становится так тепло-тепло, что, возможно, на одно мгновение Тина совсем не против влюбиться по-настоящему. Ведь мгновения – единственное, что она может им позволить.//