Одуванчик

Любовь похожа на одуванчик. Со Джон У, лениво покачивая виски в стакане, с тоской выглянул в окно. Одуванчики были в цвету. Всего несколько дней перед тем, как шапочки побелеют, а нежные соцветия унесет ветер. Его любовь была не лучше, балансировала на грани, со дня на день ожидая своего окончания. Он всё понимал. Увозя Ю Рин в Америку, он уже тогда знал, что все кончится. Она не обещала его любить, не обещала даже попытаться хоть однажды стать ближе к нему. Он считал, ему этого хватит. Думал, его собственная любовь сумеет удержать их вместе. Только Ю Рин уходила. Снова и снова. Находила себе занятия и сбегала, день за днем оставляла его одного. Он ненавидел ночи. Под светом американской луны было ничуть не светлее, чем дома. Они поменяли страну, но не изменилось ничего. Покрутив в пальцах лимонную дольку, Джон У так и не решился отправить ее в рот. Его жизнь и так уже была и кислой, и горькой. Насильно мил не будешь — он понимал это, он не винил Ю Рин, но одуванчики — о, эти жестокие одуванчики! — то и дело напоминали о ней и о том, что вовсе не такой он видел их жизнь. Увезти ее от любимого человека было не самой лучшей идеей, но ведь он старался ради нее. Ради себя, но больше — ради самой Ю Рин. Чтобы ей не было больно. Так, как больно ему. Чтобы не наблюдала украдкой за тем, кто никогда не сможет быть с ней, чтобы не глотала слезы. Видеть ее слезы оказалось больнее всего, и он верил, что Америка сумеет стать для них чистым листом. Он не подгонял, но надеялся, что пройдет несколько лет, и она сможет жить дальше. Сможет подумать о нем, как о мужчине, который ее любит. Два года ничего не изменили. Конечно же, она знала о его чувствах, знала, что за это время они не стали слабее, но все равно продолжала не замечать. Она никогда не замечала его, и одуванчик его любви и веры во что-то лучшее все сильнее гнулся на своей тонкой ножке. Ему оставалось не так много времени перед тем, как разлететься по миру соцветиями или сломаться, превратившись в тлен. Солнце клонилось к закату, и лучи его более не проникали в окно. Одуванчики готовились ко сну. Ю Рин не приходила. Где она сегодня? Снова смотрит на мир с высоты сотого этажа Эмпайр-стейт-билдинг? Когда Ю Рин хотелось сбежать, она всегда бежала вверх. От Джон У она часто сбегала туда, но он ни разу так и не решился последовать за ней. Он знал, что она ждет вовсе не его. Знал, что никогда не заменит собой Соль Гон Чана. Джон У слишком боялся увидеть подтверждение этого в ее глазах. Или даже услышать… Он чувствовал, что умрет на месте, если еще хоть раз Ю Рин скажет, что она любит не его. Но, глядя на засыпающие одуванчики, он понимал, что это неизбежно. Рано или поздно Ю Рин не вернется, а он… Он воспользуется ее методом и поднимется высоко-высоко. Чтобы что? — ответить на этот вопрос Джон У не мог. В его жизни женщин было — не счесть. Красавицы все как одна. Доступные — только помани. В какой момент ему стало мало их? В какой момент одна девушка смогла заменить ему весь прочий мир? В какой момент она сама превратилась в его мир? Виски в стакане кончился, солнце уплыло за горизонт, освобождая место для переменчивой луны. Сегодня виден был лишь ее рожок, не способный подарить даже немного света. Ночь давила на плечи. Очередная пустая ночь в пустом доме. Щелчок входной двери показался наваждением. Тихие шаги по коридору. Джон У не ждал ее сегодня, и поверить так сразу не смог. Лишь когда Ю Рин застыла в дверях кабинета, босая, с растрепавшимися волосами, он осознал, что это взаправду. Дернулся ей навстречу, замер, поймав себя на мысли, что, должно быть, выглядит жалко — словно пес, дождавшийся косточки. Испытал к самому себе отвращение, а оттого и злость. Промолчал. — Привет. — Ю Рин словно бы не заметила его смятения. Ну конечно же — она всегда была слепа и глуха к его чувствам, что не переставала напоминать одним своим видом. — Я принесла сладкой кукурузы, будешь? Тряхнув пакетом, зажатым в тонких пальчиках, прошла в кабинет и, не дожидаясь ответа, заняла кресло. Зашелестела упаковка, и в сторону Джон У протянулся еще теплый початок. Игра Ю Рин была ему непонятна, и все же он взял кукурузу, сел в кресло напротив и, не ощущая вкуса, приступил к трапезе. Молча. Ю Рин так редко бывала рядом, что он просто боялся ее спугнуть. — Знаешь, я получила письмо. — Обычно так любящая похрустеть вкусненьким, сейчас Ю Рин совершенно не обращала внимания на раздутый пакет на коленях. Ее мысли витали где-то далеко. Рядом с письмом, наверное. Джон У порывался спросить, но так и не решился — раз уж начала, Ю Рин должна была рассказать все сама. Или смолчать, как делала то всегда. — Соль Гон Чан зовет в Сеул. — Слова — такие страшные и ожидаемые — впились в сердце ножами. Одуванчик его любви дрогнул, прогнувшись под весом цветка. Ножка не выдерживала. Сломает — сегодня она сломает его. Ю Рин молчала, и ее молчание было хуже любой пытки. — Ты поедешь? Джон У спросил и сам себя проклял за вопрос. Он увез ее, поклялся себе во что бы то ни стало удержать, а теперь… Сам подталкивал к давнему сопернику? Но был ли Соль Гон Чан его соперником? Разве мог Джон У вообще соперничать с тем, кто владел сердцем Ю Рин безраздельно? Любовь похожа на одуванчик… — Я… Не знаю. — Голос Ю Рин звучал виновато, и Джон У понял, что она просто пытается защитить его. Она никогда не принимала его чувств, но всегда старалась быть другом. Сейчас Ю Рин поступала, как друг. Джон У не стал отвечать. Что он мог? Отпустить? В своей любви он был слишком эгоистичен, чтобы проявлять подобную щедрость. Напомнить, что отношения с Гон Чаном принесут одну боль? Эти слова на Ю Рин никогда не производили впечатления… Он снова ощутил злость. На себя за молчание, на Гон Чана за то, что тот никак не прекратит свои игры, и на сердце Ю Рин, которое выбрало не того. Уедет, она уедет — Джон У понимал это. Он знал: у него и его сердца слишком мало времени. День или два — его одуванчик умрет, разлетится сотней маленьких пушинок — как и не было. Вспомнит ли Ю Рин о нем хоть однажды? Когда в очередной раз будет плакать на старой скамье — вспомнит своего Джон У, который пытался уберечь ее всеми силами? Который любил ее сильнее, чем сердце способно выдержать? — Поешь, а я пойду отдыхать. — Ю Рин не смотрела на него. Чувство вины заставляло ее прятать взгляд? Или она просто не замечала его, как и прежде? Пакет остался на столе, Ю Рин ушла. Одуванчики спали. *** Она уехала тихо. Выскользнула из дома засветло, не прихватив ничего из вещей, кроме плаща и сумочки. Джон У слышал, как скрипнула дверь ее спальни, но не вышел проводить. Это было бы слишком больно. Невыносимо. Он продолжал лежать в постели, медленно умирая изнутри, покусывая костяшки пальцев, которые от этого покраснели и вспухли. Не находил в себе сил сделать вдох полной грудью. Если бы мог человек управлять своим сердцем, Джон У не раздумывая приказал бы ему остановиться, но сердце билось, щемило, ныло и кричало, а Джон У впервые за долгое время не было чем его успокоить. Прежде он хоть немного верил, теперь же ни малейшего повода для веры не оставалось. Он пролежал бы ещё очень долго, но назойливо солнце обратило на него свои лучи. Джон У поднялся лишь задернуть шторы. Хотел укрыться в своей раковине, превратиться в мумию. Он просто не хотел больше существовать. Короткий взгляд в окно — он увидел их! — теперь уже белые шапочки, пока ещё тяжелые и влажные. Жизнь одуванчиков неумолимо двигалась к своему закату. Пара дней, и ветер не оставит ничего. Сам он не хотел ждать ни минуты. Слишком больно было сердцу — он устал бороться. Джон У не помнил, как оделся. Не помнил, как сел в машину. Он не замечал дороги, и если бы попал в аварию — не стал бы сожалеть. Но здание Эмпайр-стейт-билдинг приблизилось и раскрыло перед ним свои двери — судьба припасла для него дугой финал. Ю Рин всегда бежала вверх, а у него не хватало смелости последовать за ней. Теперь же, когда их разделял океан, когда совершенно не осталось надежды, он поднимался смело. Подняться так высоко, как никогда прежде, взглянуть на мир ее глазами. Может, такая высота меняет восприятие? Может, она изменит и его? Выбьет из него и любовь, и боль, и сожаление? Ближайшее будущее казалось слишком размытым, но Джон У так отчаянно нуждался в надежде... Он так боялся уйти подобно одуванчику. Лифт ехал слишком медленно. Когда-то Ю Рин сказала, что если загадать желание и задержать дыхание на все время движения лифта, то оно непременно сбудется. Джон У не хотел пробовать. И дело не в том, что ему не хватило бы выдержки — желание было слишком нереально, чтобы даже пытаться поверить в его исполнение. Как она говорила еще — представь любимого человека, закрой глаза и досчитай до пяти? Джон У знал, что досчитай он даже до тысячи, Ю Рин не вернется. Досадливо ударил кулаком по стенке лифта, сцепив зубы до скрипа. Дверцы распахнулись. Шаг на смотровую площадку дался с трудом и в то же время с каким-то трепетом. Что он надеялся найти здесь? Долгожданный покой? Или силы жить дальше? Жизнь и смерть его души балансировали на краю подобно умелым канатоходцам, одному из которых все же было суждено оступиться. Джон У пока не знал какому. Прошагав к панорамному окну, не замечая прочих посетителей — один, один во всем мире — коснулся ладонью стекла. Город под ним жил, продолжал свое движение, гудел подобно пчелиному рою, но для Джон У все это свелось к одним одуванчикам, которые отсюда он совсем не мог видеть. И все же он представил их в красках — так, словно глядит на них из окна своего кабинета. Пальцы нервно дрогнули, оставив на стекле разводы. Под ногами лежал мир. Мир без Ю Рин. Во рту ощутился вкус крови. Кажется, прикусил губу — Джон У не мог сказать наверняка. Он не чувствовал боли. Бесконечно ноющее сердце свело прочие ощущения на нет. Он все еще жил, дышал, и было в этом нечто совсем неправильное. Ю Рин всегда убегала вверх — Джон У хотелось сбежать вниз. Туда, где не светит солнце, где ветер не колышет листву, где нет ни запахов, ни звуков. Ему хотелось исчезнуть раз и навсегда. Ладонь вновь заскользила по стеклу. Холодное — как его душа. Солнечного тепла так не хватало... Но его солнце оставило его. Пальцы сжались в кулак, глаза закрылись. Несколько рваных вдохов израненной грудью. Несколько ударов больного сердца. Джон У ждал чуда. Чуда, которое не могло с ним произойти. Пять секунд. Он даст себе пять секунд на надежду, а потом… Пять… Мысленный счет зазвучал голосом Ю Рин. Очередное напоминание, что пора бы бросить жить мечтами, — но мог ли он прекратить считать сейчас? Четыре… Ю Рин говорила с ним. Можно было вообразить, что она совсем рядом. Руку протяни — коснешься. Джон У крепче сжал челюсти, отчего губа противно заныла. Три… Его наваждение — Ю Рин продолжала терзать его собой. Хладнокровно сокращала мгновения его веры. Два… Сердце дрогнуло, подкатило к горлу. Джон У ощутил, как подкашиваются колени, и крепче оперся о стекло перед собой. Один… Один. Он распахнул глаза, влажные от слез, и мир вокруг ожил. Зашумел, запестрел цветами. Джон У впервые за долгое время осознал, что рядом с ним люди — должно быть, высота сумела отрезвить. Оглянулся за левое плечо — бес по имени Ю Рин нашептывала ему оттуда, — и едва не упал. Ноги отказывались держать, ведь там, устремив взгляд на город, стояла она. Его наваждение, его погибель — она была осязаемо реальной. — Ю Рин! Ему было плевать на косые взгляды. Да, он спятил. Это пьяный бред, не иначе — но так ли много он выпил вчера? Она обернулась. Медленно, напуганно. Испуг в ее глазах был таким настоящим! — так выглядела бы реальная Ю Рин, увидь она здесь его, когда ожидала Гон Чана. — Один… — повторили ее губы, а ноги подкосились ровно как и у него недавно. Джон У рванул вперед. Он отдавал себе отчет, что гонится за призраком, но не мог с собой ничего поделать. Ю Рин падала — реальная или нет — он всегда готов был прийти ей на помощь. А потом он ощутил ее кожу, и ее тепло, и понял, что спятил. Ю Рин была в его руках — так близко, как никогда за два года. Ее широко распахнутые глаза смотрели ошарашенно и напуганно. Пусть так — сумасшедшим быть не так и плохо. — Ты здесь… — Ее голос звучал по-настоящему, а ее пальчики так реально ухватились за его куртку… — Ты здесь… Голова кружилась. Джон У боялся, что разум прояснится, что наваждение кончится слишком быстро, а потому должен был успеть сказать ей все. — Ю Рин… — Имя сорвалось с губ и затихло. Он мечтал о разговоре два года, а теперь даже не знал с чего начать. Да и стоило ли? — Я досчитала до пяти… — Она выпрямилась, но не вывернулась из его рук. Настоящая Ю Рин уже бежала бы прочь — как хорошо, что эта галлюцинация была к нему добрее! — Я подумала о тебе и досчитала до пяти… Почти что признание. Досчитаешь до пяти, и если увидишь задуманного человека — будешь вместе с ним навеки. Джон У прежде сочувствовал психам. Оказалось — сумасшествие слаще меда. — Мы считали вместе. — Он не знал, зачем говорит это. Зачем ему говорить своему видению хоть что-то? И все же он больше не мог молчать. — Я должен был прийти сюда раньше. Еще два года назад. Ю Рин качнула головой и крепче ухватилась за его пиджак. — Нет, ты угадал. Еще вчера я бы… Я очень много думала этой ночью. О Гон Чане, о тебе, о нас. Я ведь могла уехать. Правда, я хотела. Но остаться мне захотелось больше. Джон У сжимал ее в объятиях, умоляя Прозрение подождать еще немного. Он хотел слышать. Он так давно ждал подобных слов. «Говори. Говори!», — кричало все внутри. Ю Рин говорила. О том, что последние два года только и делала, что думала. Сожалела, тосковала. Два года лелеяла надежду однажды вернуться в Сеул. Она много раз была близка к этому, хотя и знала, что ее любовь к Гон Чану не принесет ничего, кроме боли. А еще она сказала, что прошлая ночь и последовавшее за ней утро разрывали ее от сомнений и чувств. Она говорила совсем как настоящая, а ее руки продолжали держать совсем реально. Так крепко, словно она боялась его потерять. Действительно боялась. Джон У хотелось сказать так много. Поблагодарить за доброту и щедрость — пусть и нереальная, она давала ему счастье. Хотелось рассказать ей про одуванчики и объяснить, что она — его ветер — унесла его сердце с собой, оставив голый стебелек. Хотелось попросить остаться навек, до последнего вдоха, пока больное сердце не прекратит биться. А потом он осознал, и это осознание взбудоражило его душу — больше не больно. Та боль, которая была с ним последние два года, сменилась чем-то новым и доселе неизведанным — счастьем? А вместе с принятием этого нового чувства пришло понимание — это не бред. Она, Ю Рин, — живая и настоящая! И тогда он сказал. Совсем не то, что собирался. Совсем не то, что копил в себе эти годы. Он ведь тоже считал. До пяти. Представив ее. Он отдал себя в руки ветра, а этот ветер, хоть и разметал его соцветия по миру, все же позволил им укрепиться в новой почве. Одуванчик его любви не встретил смерть — он обрел новую жизнь. Он обрел будущее. Джон У сказал. То, что никогда не думал произнести. То, во что сам никогда не верил. Теперь верил. — Моя… И Ю Рин не возразила.