Про любовь

Женя       Сижу здесь и понимаю — Я не ценю жизнь. Вот совсем. Такое ощущение, что все мои 23 года все идёт стабильно плохо, плохие события сменяют одно другое, а я только и делаю, что пытаюсь приспособиться, да выйти из них с наименьшим для себя и близких уроном. Разве это жизнь? Так, выживание. Черт, я ведь был уверен, что подобные душевные терзания свойственны только малолетним не окрепшим умам, а вот поди ты. Здоровый лоб уже вырос, а вопросов, противоречий и печальных дум все больше и больше. Заебался. Медленно встаю, зачем-то отряхиваю попу от налипших мелких камешков, подхожу к краю, смотрю вниз.       Отхожу, сажусь обратно. Да уж, высоко. Если уж делать, то чтоб наверняка, я всегда таким был. Помню, мама в детстве наорала, за то, что стихотворение на урок не учу. Вырастешь, говорит, Женя, дибилом, пойдёшь дворником работать. А я дворником не хотел, выучил в тот вечер пять стихотворений, чтоб наверняка. Ещё помню, Макс мне как-то сказал, что иногда для хорошего настроения ему достаточно сырников с утра. Я с того дня ему каждый день сырники делал, чтоб наверняка хорошее было. А теперь вот, пора, видимо, заканчивать это все. Так несправедливо! У меня столько любимых людей, самый любимый пирожочек, родители, подружка-хохотушка и пара однокурсников. Я знаю, что принесу много горя всем этим людям, но сил у меня, к сожалению, больше совсем нет.       Я ведь считаюсь счастливым человеком, мне в жизни повезло значительно больше, чем многим, но нет! Душеньке все мало. спокойствия подавай. Меня уже заебало переживать, за Макса, за маму, за универ, за будущее, за наследие, да и просто за то, чтобы быть хорошим человеком. Какими бы свободными мы себе не казались, никто не может быть свободным на сто процентов. Всегда где-нибудь да найдутся привязки. Я ведь сначала думал не так радикально проблему решать. Хотел ведь просто взять и уехать жить к морю... а что? Там тепло, спать можно под открытым небом, кушать фрукты или типа того. Но хуй там плавал, естественно. Всплыли реальные проблемы, разрывающие мечты на миллиард кусочков. Для начала- какое в пизду море в Москве? Моря нет, значит надо перемещаться. Чтобы переместиться туда, где живет мечта, нужно раздобыть визу. Для визы денег, для денег надо работать. На работе надо переживать. Замкнутый круг, выходит. Человек просто не может быть свободным.       Предположим, я решаю, что капитализм, как модель, меня не устраивает и отказываюсь от использования денег. Как результат- умираю с голоду. Предположим, я немного умнее, перед отказом от денег подготовил себе почву для существования. Нашёл, скажем, заброшенный участок с ветхим домиком, купил животинку, посадил грядки, набил дом пожизненным запасом консервов и только после этого отказался от денег. Как результат- умер от холода в не отапливаемом помещении или от какого-нибудь гриппа. Короче, со всех сторон ситуацию покрутил, повертел, решил, что без вариантов. Даже в деревнях бабки и деды каждый год свой урожай или скот продавать ездят, чтобы на вырученные деньги что-то купить. Вот и получается, что не работать нельзя. Выходит, работать обязан каждый человек в мире. Ну, естественно, кроме сидящих на шее своей второй половины людей, но в этом случае эта самая вторая половина работает за двоих, а то и больше.       И вот я сижу, думаю про весь этот бред, даю себе мысленную пощечину, но тут же извиняюсь. Я же без пяти минут суицидник, могу напоследок подумать хорошенько о всяком-всяком.       Как же сильно мне будет не хватать пирожочка... а ему меня. Я мог бы его взять с собой в жизнь к морю, но не хочу. Вернее, очень хочу, но не могу. Я себя знаю, я очень мнительный. Будем жить, он будет улыбаться, говорить, что все нормально, он для меня даже компьютеры свои бросит, а я буду думать только о том, что он на самом деле не счастлив. Вот мы и упираемся в то, с чего начали. Я должен заботиться о том, чтобы ему было комфортно. Не Максу должен, себе должен. Внутренний долг, между прочим, грызёт посильнее общественного временами. Может я просто ответственности не хочу? Или боюсь? В любом случае, кончился бы наш морской рай тем же, чем сейчас. А с крыши ли прыгать, или в море топиться- разницы, в целом, нет. Как же это все несправедливо, блять! От жалости к себе снова начинаю плакать. Я ведь его очень люблю! Очень-очень. Но сейчас как будто какая-то сила мне говорит: «прыгай, Женя, все равно не до конца счастлив всю жизнь будешь». А меня не устраивают полумеры, я хочу быть совсем счастлив. А больше всего хочу, чтобы пирожочек был счастлив. Я знаю, я эгоист. Жуткий эгоист! Но логика такая, что он помучается год или пару лет, а потом встретит хорошего человека. Без моих заебов. И будут они оба счастливы полностью, я даже обижаться не буду.              Всхлипываю, доставая из пачки предпоследнюю сигарету, переключаю трек на телефоне, тот грустный задолбал. Хочу уйти весело. Прикуриваю, затягиваюсь. Птицы орут, солнышко светит. Апрель, красота! Макс сейчас на работе, взрослый уже, юбилей вот отпраздновали недавно. 25- пирожочек ягодка опять. А года три назад, помню, я только на третьем курсе учился, мы перед моей летней сессией на этой самой крыше много ночей проводили. Даже перед самыми экзаменами. Возьмём пледик, винца по акции и сыр-косичку. И валяемся, болтаем обо всем. Мы часами могли разговаривать, а мне всегда было мало… А потом, когда уже темно и видно звезды, Максу приспичивает пошалить. Я, конечно, всеми руками за. Снова всхлипываю. Ощущаю его руки и губы на себе почти так же явственно, как сейчас бычок в левой руке. Мы всегда долго целовались, страстно, пока губы не начинали болеть. Макс одним своим языков способен довести меня почти до предела, такой сильный, уверенный. В поцелуях- как в жизни. Я никогда не лезу с ним за ведущую роль во рту биться, знаю- у него получится лучше, такой уж он- страстный, умелый, дарящий любовь. А такой я- плывущий по волнам, любовь принимающий робко, но в сердце просто пожар. После поцелуев он всегда укладывал меня на спину, забирался под кофту своими красивыми руками с длинными пальцами, кружил вокруг твёрдых от его прикосновений сосков. Губами опускаясь с моих губ все ниже, переходил к шее, слегка втягивая кожу на ней, дальше к груди, потом живот. Мягкой и влажной дорожкой из поцелуев из раза в раз прокладывал на мне свой любимый маршрут. Ловкими пальцами расстегивал джинсы, нетерпеливо стягивая их вместе с бельём. Возобновлял прерванный поцелуйный путь уже от живота к возбужденному члену, вёл языком от основания к головке и обратно, облизывал яйца и добирался к дырочке. Я, естественно, всегда заранее был готов к такому завершению вечера. Свеж, светел, растянут. Осторожными пальцами пирожочек вынимал из меня пробку, тут же облизывая постепенно закрывающийся проход. Ерзая от нетерпения, я всем своим видом давал ему понять, что пора бы уже самому занять освободившееся место пробки. Долго намекать не приходилось, Макс буквально срывал с себя одежду и с голодным рычанием набрасывался на меня. Кончали чаще всего одновременно, вот уж чего мне точно будет не хватать. Маленькое злорадство напоследок- надеюсь с новым любимым такой синхронности они не достигнут.       Тянусь за последней сигаретой, поджигаю, стараюсь больше не вспоминать, чтобы не передумать. Я не могу передумать. Мама с отчимом в Тайланд уехали, им потом уже полицейские сообщат, ну или Макс. Пирожочку оставил записку, мои честные мысли только в укороченном изложении. Извинился миллион раз там, так нелепо. Очень жаль, что не могу переписать ее прямо сейчас, я бы нашёл слова получше. И как сейчас передумать? Он будет думать что я лох какой-то или позер… Мамочку очень жалко, но она переживёт, она очень сильная. Да и ей сейчас есть, ради кого. Они с Владимиром на старости лет озаботились ещё одним наследником, подрастает прелестный восьмилетний Вадик. Старший мамин сын пусть будет плохим примером и поводом любить друг друга ещё сильнее. Бабулю тоже жалко, у неё сердце больное. Но надеюсь ей не скажут как можно дольше, мы с ней редко виделись последние несколько лет, она в деревне под Переславлем живет, пусть и дальше живет спокойно, у неё там подружки, друзья, кролики.       Ладно, что я уже, в самом деле. Сижу тут битый час, уже холодновато. Надо было сразу прыгать, как пришёл. Но страшно сразу, да и место тут больно красивое. Заброшенная многоэтажка, а вокруг тишина, кусты, поле. На что им в этом поле понадобилась девятиэтажка? А хрен их разберет, да и не мое дело. Фух, ладно. Песня доиграла, сигарета докурилась. Вынимаю наушники, кладу рядом с телефоном, пусть потом возьмёт кто-нибудь, жалко разбивать то. Фу-у-у-х. Что ж так трясёт то, а? Подхожу к краю, ветер как-будто подталкивает, торопит... Может ну его? Тело же стоит на месте, сопротивляется. Нет, не ну. Прыгаю. На счёт три... Раз. Два. Три. Не могу. Блять! Не могу и все! Ладно. Прости любимый, прости мама, будьте все счастливы. Три. Задерживаю дыхание, делаю шаг вперёд. Максим       За-е-ба-лся. Ебаные клиенты тупее самого тупого барана! Сейчас три часа к ряду решал дистанционно проблему одной шарашкиной конторы. Не то, чтобы я жду, что кто-то меня в попу за это чмокнет, но он легкого «Спасибо» и тона немного вежливее было бы приятнее. Скидываю обувь, прохожу в гостиную. Должен был сегодня прийти пораньше, пятница все-таки, сходили бы с Женей куда-нибудь, хоть бы и в бар. Пока стаскиваю одежду, решаю набрать половинке, может не сильно занят, как раз пришёл бы и вместе бы двинули покорять синий бомонд столицы. Звоню, гудки, не берет. Странно. Обычно берет. Да и где шляется? Времени пол седьмого, учебы в пятницу нет, родители в Тае. Блять! По-любому обиделся, что я не пришёл пораньше, как договаривались, додик. Шатается где-нибудь вокруг дома. Набираю ещё раз, опять гудки. Нервирует! Я же не виноват, кто так сразу выводы делает? Может я вообще ехал, как и обещал, пораньше, а по пути в аварию попал? Но нет же, не волнует человека. Сам себе напридумывал, сам обиделся, сам простит, сам придёт. Отправляю смску «возьми трубку», параллельно звоню третий раз. Зажав телефон между щекой и плечом плетусь на кухню. Хочется кофейку и сладенького, чтобы забыть про ебланов с работы и расслабиться. На столе под пультом лежит аккуратно сложенный листок, достаю, разворачиваю, читаю: Мой любимый пирожочек! Ты меня извини, пожалуйста, я тебя очень очень люблю!!! Ты, главное, знай, что ты не виноват! И маме скажи, что она тоже не виновата! А ты вообще лучшее, что случалось в моей вонючей жизни. Ты только не сердись! Я тебя люблю так сильно, что ни одной бумажки в мире не хватит, чтобы написать об этом. Извини меня, я сильно заебался, мой косяк! Бабушке, пожалуйста, пусть как-то аккуратнее скажут. И ты не сильно нервничай, у тебя иногда давление скачет, я знаю. Думаю о наших звёздах, они будут со мной вечно. Навсегда твоя половинка. P.S. Ещё раз извини, мне правда очень стыдно! P.P.S. Новую половинку найти официально разрешаю! Будь счастлив! P.P.P.S. Максим, я очень тебя люблю       Ноги подкашиваются, сползаю по стенке на пол. Не верю. Не мог... Звоню ещё раз- гудки. Где искать- ума не приложу. На десять минут впадаю в ступор, мыслей нет, как реагировать- не знаю. Звоню в полицию, излагаю суть, спрашивают- тело есть, говорю нет, отвечают из разряда «звоните, когда будет, а пока не отвлекайте». В ахуе. И тут у меня, как в мультиках, зажигается лампочка над головой. Эврика! Он написал про звёзды, мы их только в одном месте разглядывали, да и бывали там часто. Плюс безлюдно там, заброшено…       Прихватив ключи от тачки выбегаю на улицу, завожусь, как в тумане еду по знакомому маршруту. Голова трещит, руки трясутся, как у алкаша с паркинсоном. Стою на светофоре секунд десять, кажется, что тридцать лет. Остальные светофоры проезжаю, не смотря на свет. Вся дорога заняла минут двадцать. В машине молился. Самому от себя противно, всю жизнь не верил, да и сейчас не верю, но от отчаяния ничего лучше не придумал. Хоть бы был там, я его домой заберу и к кровати привяжу. Навсегда. Блять! Как же так, милый? Половиночка моя маленькая… Как же я не доглядел? Ну я и еблан. Хоть бы в порядке, хоть бы не успел делов наделать.       Прибегаю на наше место, оглядываюсь, пусто. Боже, неужели передумал? Закрадывается маленький проблеск надежды, но душа почему-то не успокаивается. Жопой чую, не передумал. Ты всегда был упрямым и решительным. Безмерно очаровательный, когда закусив губу, продолжаешь упорно делать какую-то хуйню, которую считаешь правильной, и никто не в состоянии тебя переубедить. Так зачастую и с хорошими вещами бывало. Ты, например, настоял на ремонте у меня дома, даже своими маленькими ручками обои сдирал. Помнишь, сколько срались из-за этого? Но настоял же! И теперь я за это благодарен. Но, как мы видим, работает это в две стороны. И даже самую мерзкую идею ты довёл до конца.       Обхожу здание второй раз, когда мое внимание привлекают ветки кустов, склонившиеся в неестественном положении. Подхожу ближе, пробираюсь через заросли свежей травы, запинаюсь за палку, почти падаю, но резко встаю и вижу... Немею. Прости милый, реагирую позорно, одной рукой достаю телефон, второй держусь за сердце.        Куда звонить- не знаю. Тела полиция увозит? Или все-таки скорая? В глазах темнеет, ноги подкашиваются... Все таки падаю на колени, подползаю ближе. Смотреть на тебя страшно, локоть левой руки выгнут в другую сторону, правую руку разглядеть как следует не могу, крови слишком много. Свезено все, что может быть свезено. По поводу ног ничего сказать не могу, вроде, как обычно все, только почему-то кроссовок всего один. Из носа продолжает течь кровь, хотя под головой и так уже приличная лужа. Мыслей нет, эмоций тоже. Пока что только шок.       В тупом ступоре разглядываю тебя около минуты, пытаясь осознать ситуацию. У меня не укладывается в голове, веришь? Хотя должно бы, ты всегда говорил, что я умный. Я смотрю на твоё тело и совершенно не по-умному не знаю, что мне делать. Не только сейчас, но и в общем, по жизни, без тебя... Обдумываю вариант подняться на крышу и прыгнуть сюда же, рядышком, как вдруг понимаю, что, видимо, не успел остановить тебя совсем немного, ведь кровь то ещё течёт.       В безумном отчаянном порыве вспоминаю из школьных уроков обж, что выявить слабое дыхание можно, поднеся к носу зеркало. Зеркала нет, подношу дрожащей рукой телефон. На заблокированном чёрном глянцевом экране появляются два матовых кружка. Вздрагиваю, как припадочный, набираю вспомнившееся 03, жду ответа кажется вечность. — Скорая слушает, что у вас случилось?       Описываю то, что знаю сам, срываюсь на выполняющую свои обязанности женщину за кучу нелепых вопросов. Кем вы приходитесь пострадавшему? Да тебя ебет, дура? Или только близким родственникам звонивших помощь оказывают? Стараюсь не истерить, отвечать кратко и по делу, пытаюсь узнать, чем могу помочь. Говорит ни в коем случае тебя не трогать, «мало ли что он там задел». От слез и, видимо, приближающейся истерики говорить могу с трудом, не хватает воздуха. Договариваем, обещает, что приедут как можно скорее.       Поворачиваюсь на тебя, на правой руке, среди месива из крови и прилипшего растительного мира разглядываю торчащую кость. В глупой попытке предотвратить неизбежное зажимаю рот рукой, не помогает, отбегаю на два шага, нагибаюсь, блюю. Различаю в новоиспеченной луже вечерние макароны и, кажется, шкурки от помидоров. Нахуя разглядывал, спрашивается? Блюю снова, но уже нечем, корчусь, отхаркивая желчь. Вроде полегчало, главное бы в сознании остаться. Опять появляется страшная тревога, кровь из твоего носа, кажется, больше не льет. А я ведь ебаный компьютерщик, не медик, не понимаю в этом нихуя!!! Психую. Это может значить что угодно. Снова подползаю к тебе, трясущейся рукой подношу телефон, жду. Проходит секунд пять, я за это время словил микроинфаркт, инсульт, рак и спид, но вот два маленьких кружочка появляются. Плюхаюсь на задницу, подношу руку, чтобы прикоснуться к тебе, но одергиваю. Понимаю, что бред, но не хочу иметь даже малейшую вероятность, что наврежу. — Как же так, милый? Зачем? — начинаю беседу сам с собой, звоночек тревожный, — Ведь ты знаешь, что я рядом, надо было только сказать. ты не думай, я не сержусь и не ругаюсь, просто расстроился сильно. А ты думай о том, как сохранить в себе остатки жизни до приезда врачей... Хотя нет, не до приезда врачей, а до приезда в больницу. Я столько случаев читал, когда прямо в скорой умирают! Хотя ты знаешь, лучше даже не до больницы, надо, наверное, до какой-то операции или типа того...       Я чувствую себя просто непередаваемо тупым, но рот совсем не закрывается. С момента звонка прошло минут 18, ясно, почему у нас люди мрут, как мухи, с такими-то темпами спасателей. Но оно и понятно, платят им мало, вызовов много, тоже ведь люди. А с другой стороны, знали, куда идут! И потом, от них чужая жизнь зависит, надо пошустрее быть. Так, рот то я закрыл, а в мыслях теперь как эту словесную речку остановить…       Сижу, стараюсь смотреть в небо, дышать ровно, шестой раз подношу к тебе телефон. Слышу, как едет автомобиль. Вскакиваю так резко, что темнеет в глазах и бегу на звук шума. Тут, в кустах, нас хрен заметишь, не приглядываясь. Машу руками, вроде увидели, подъезжают. Два поджарых мужичка средних лет вываливаются из машины, двигаясь синхронно, на манер «двух из ларца, одинаковых с лица». Говорить или не могу, или не считаю нужным, сам пока не понял, поэтому тупо хватаю за рукав того, что поближе и тяну в твою сторону, решив, что так эффективнее. Мужчины оглядывают тебя, один убегает к машине, второй танцует какие-то ритуальные танцы вокруг тебя, только бубна в руке не хватает. — Эх, очередной парашютист! Что ж потянуло всех к середине весны то! Миха давай живее, времени то с гулькин нос осталось у прыгуна! — говорит, вытирая рукавом то ли рот, то ли нос.       Понимаю, что они здесь, чтобы помочь нам, но начинаю безмерно злиться. Времени, бля, мало осталось. Так вы бы ехали ещё три года, авось сам бы уже выздоровел. Ну, а с парашютиста меня вообще вынесло, с юморком профессиональным в этой сфере как-то поаккуратнее надо. Стою, ртом воздух ловлю, считаю про себя до 10, потом до 15. Кладут тебя эти Миха и Миха2 на носилки, при чем интересные такие, первый раз вижу. Вот вроде прикатил каталку нормальной высоты, потом раз, она сложилась, тебя переложили бережно, два, она опять нормального роста. Чудеса. Сели мы в машину, меня, видимо, для приличия спросили, поеду ли. Только тронулись, а я опять к тебе, со своим телефоном, проверять. Миха2 мне осторожно объяснил, что уже сам проверил, ты живой. — А вот тебе бы, парень, не помешало валерьяночки, сейчас накапаем, получше станет, — голос такой мягкий-мягкий, одной рукой что-то вокруг тебя шурудит, второй пузырёк с полки достаёт, — на вот, сам накапай на язык прямо капель 30, я пока занят.       Смысла не вижу, я про валерьянку тоже читал, говорят ерунда, но спорить сил нет. Трясёт, сука, жутко. То ли изнутри, то ли Миха думает, что дрова везёт на дачу, баню строить. Едем с мигалкой, звук пробирает до мурашек и бесит, словам не передать. Миха2 доебывает меня какими-то поучительными полуисториями полубайками, задавая вопросы, не требующие ответа, как вдруг я, неожиданно даже для себя, его резковато прерываю: — Извините, а можно потрогать? — спрашиваю, кивая в твою сторону, чувствуя себя дибилом. — Трогай, тихонько только, за руки не надо, а за колешку хватайся, хуже не будет.       Медленно подношу руку к твоей ножке, провожу немного вниз по бедру и останавливаюсь на колене. В голове всплывает Питер, куда мы ездили на пьяных выпускников и их паруса смотреть прошлым летом. То ли возраст, то ли настроение, но долго бродить не захотелось. Радостные уже-не-школьники, их бухие родители, песни, пляски, разврат. Я не ханжа, это уж точно, но тогда показалось все это по меньшей мере мерзковатым, вот мы и свинтили по-быстрому. Потом был хостел, комната на двоих, какая-то идиотская двухъярусная кровать и мы с тобой, заканчивающие вечер вином и просмотром новой серии чёрного зеркала. Твоя голова на моем плече, а моя рука на твоей коленке. Боже, только очнись. Виски пульсируют, и с каждым ударом пульса всплывает «люблю». Тук-люблю-тук-люблю-тук... Мне вообще больше ничего не надо, веришь? Честно-честно. Хочешь, как выздоровеешь, я тебя в лесу спрячу, в маленькой хижине, и сам уеду с глаз долой. Будешь один там, как будто в своём собственном мире. А продукты буду у двери оставлять, и никто тебя никогда не потревожит, только очнись. Женя       Яркий белый свет заставляет щуриться и без того закрытые глаза, а это сигнал того, что я проснулся. Голова болит пиздец, во рту, как в Сахаре, тело не чувствую. Открываю на пробу один глаз, мгновенно осознав ошибку, закрываю обратно. Так. Что мы имеем? К сожалению, провалов в памяти не обнаруживаю, уверен, что причину моего нахождения здесь могу назвать с точностью в 100%. Помню, песня закончилась, снял наушники, положил их немного дальше края, закрыл глаза и шагнул вперёд. Дальше небольшой полёт, адская боль, а потом вот, белый свет. Видимо, не умер. Блять, какой же я конченый! Что теперь будет? Почему я живой? Как я мог почти лишить себя жизни?       Слёзы катятся из-под закрытых век, тело трясёт, и от этого ужасно больно. Надо всё-таки открыть глаза. Пробую ещё раз, уже лучше, оглядываю одним прищуренным левым помещение. В целом, предсказуемо. Только странная какая-то палата. Я лежал в больницах раньше, с пневмонией в семь лет и со сломанной ногой в семнадцать. У меня всегда были соседи, да и условия, в общем, похуже были. Может я все-таки умер и переродился в другого человека где-то в Америке? Мне срочно нужно зеркало. Когда удаётся открыть второй глаз, осматриваю предположительно своё тело. Одна рука полностью в гипсе, к животу примотана какая-то коробка, одна нога ниже колена в бинте, но вроде не гипс. Блин, даже не переродился. Дерьмовый маяк с вытекающими из него последствиями в виде цветов и прочего рода украшательств привлекает мое внимание. Это совершенно точно я, Евгений Кузнецов, ни один другой человек в мире не испоганил бы этой безвкусицей молодое тело. Хотя, Максу нравилось.       Блин, интересно, а где Макс? И в курсе ли он? И вообще, кто меня нашёл и привёз сюда? Блять! Хоть бы не Макс. Хоть бы он был не в курсе! А родители? Они же в Тае сейчас, может пронесло, пока не знают. Ну какой же я додик, невозможно. Ещё хуйня эта запиликала, к которой трубки от моей тушки тянуться. Может их выдернуть? Если я сейчас все-таки умру, то не придётся разгребать последствия. Но, по правде говоря, мне уже как будто не особо хочется покидать этот мир. Я пока играл в птицу (секунд 5), перед глазами реально лицо пирожочка стояло. Очевидно, не врут, говоря, что перед смертью вся жизнь перед глазами мелькает. Кажется, он и есть вся моя жизнь. Если ещё увидимся, надо будет сказать ему. Там выпускной мой был и ЕГЭ по английскому, с которого Макс с цветами встречал, он, конечно в прикол тогда, да и я тоже ржал и даже маленько поругался, для приличия, но все равно приятно было. И поездка к его ебанутой бабке на дачу, и Питер, и ремонт в его квартире. Все промелькнуло, но вот в чем штука, нигде фона не было, только лицо пирожочка. Вроде по ощущениям знаю, что у бабки мы, а в мыслях только лицо. Удивительно. Додумать эту мысль не успеваю, влетает тучная незнакомая тетка, видимо медсестра. — Очнулся, ну слава богу! Как тебя зовут, скажи? — странная, неужели не знает, кого лечит? — Женя... В смысле Евгений Кузнецов, — не узнаю свой голос. Хриплю, как проперженный дед, состоящий из рака лёгких, — можно, пжлста, водички? — Конечно, дорогой, сейчас, — довольно проворная для своей комплекции дама налила мне стакан. Дернул рукой, чтобы взять, не ожидал, заорал, — ни в коем случае не двигайся! — спохватилась женщина. Аккуратно подняла мою голову, я застонал, голова болела больше всего. Воду я все-таки выпил, но по звуку соприкосновения руки с моей головой сделал вывод, что кочерыжка тоже замотана бинтом, — а теперь скажи, Евгений Кузнецов, как ты себя чувствуешь? — Да неплохо, только голова болит. Ну и тело... Сильно я? — Ах, дорогой, сильно не то слово. По частям собирали руку и головушку дурную. Но ты, Евгений, в рубашке родился. Позвоночник цел, ноги в порядке. — А долго я тут? И как попал сюда? — Пятый день, дорогой, пятый день. А на остальное пусть доктор тебе отвечает, сейчас 12:20, через 10 минут с обеда вернётся и сразу к тебе, я сообщила. А мы давай тебе добавим обезболивающего и лежи, отдыхай. Лучше поспи. — Э-э да, хорошо. Только подскажите, пожалуйста, ко мне никто не приходил? — глупый вопрос для суицидника, который был готов навсегда проститься со всеми, но пирожочка отчаянно хотелось видеть. — Не приходил, — понимаю, что сам виноват, но как же, сука, больно, — потому что не уходил. С тобой приехал Максимушка, устроил в коридоре ночлежку, бедняга. Сюда то нельзя.       Пелена застилает глаза, начинаю плакать, как маленькая девочка. — Ну что ты, дорогой, что ты. Не у всех такой друг хороший есть, радоваться надо.       Пробивает пуще прежнего. Хочу попросить ее чтобы позвала, но с другой стороны не хочу видеть. Стыдно. — Ему к тебе пока нельзя, может после обеда, уж как доктор скажет, — прервала мои терзания женщина, — но я передам, что ты проснулся, он будет рад. — Спасибо-о-о, — уже не плачу, а вою.       Около двух часов доктор ушёл, дав мне последние рекомендации. Рассказываю вкратце: ЧМТ, внутреннее кровотечение, открытый перелом левой руки, порванные связки на левой ноге. Остальное по мелочи. Зеркало док мне подставил, по моей просьбе, но смотреть долго я не смог. Выгляжу хуево. Как я понял, жить буду, даже скорее всего без последствий обойдётся, только вот валяться здесь придётся долго. Док сказал, крови потерял много, переливали, ну и плюс маленько без сознания полежал. До родителей не дозвонились, а бабушке им Макс запретил звонить, у неё и так сердце. Маршируя по моим покоям, нервный Василий Андреевич делал упор на важности восстановления. А я смотрел на него, но как-то в пол уха слушал, не получается собраться, слишком много информации. Сам док не старый ведь, лет 45 максимум, но взгляд усталый-усталый. — К тебе там друг пришёл, Максим, могу позвать минут на 15 максимум, — бля, док, я не уверен, что могу его видеть сейчас. Стыдно, — Но если ты пока не готов... — Готов! — перебиваю Василия Андреевича, — я готов, позовите, пожалуйста.       Док перед уходом ещё раз осмотрел меня и вышел. Через мгновение появится Макс, а я не знаю что ему сказать. Что мне жаль? Что я еблан? Так это он в курсе. Не хочу ничего говорить, хочу только убедиться, что с ним все в порядке. Щёлкает дверь, зажмуриваю глаза. — Милый… — зовёт шёпотом, открываю глаза, вижу любимое лицо, начинаю реветь навзрыд, наверняка все отделение слышит.       Макс выглядит отвратительно, щеки впали, глаза красные, под ними фиолетовые мешки из-под картошки, на 20кг каждый, волосы грязные, нос красный. Бросается ко мне, садится на колени у кровати, осторожно трогает рукой здоровую ногу, успокаивает, а сам тоже плачет. Моя истерика не желает останавливаться, дышать от всхлипов нечем, из-за того, что дергаюсь, болит все тело. Лицо пирожочка воплощает собой чистейшую первозданную боль. Минут через пять, после того, как прошёл пик истерики заговариваю. — Любимый, мне так жаль… — Тш-ш-ш-ш, — ласково перебивает, поглаживая ногу, — мы все обсудим потом. Ты жив, это главное.       Разражаюсь новым приступом рыданий. Я его не заслуживаю. Он такой замечательный, такой понимающий, такой мой. А я ему даже это сказать не могу из-за своих эмоций, я такая свинья. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает тихонько. — Да порядок, почти ничего не чувствую, если не двигаться, док обезболивающие дал.       Теперь уже его очередь всхлипывать: — Милый, ну как же так? Зачем? — сказал и тут же осекся, не хочет тревожить, — Извини, не отвечай, все потом. Сладкий мой, как я рад, что ты жив, — от этих слов у меня начинается новая волна, он продолжает осторожно гладить, — меня скоро выгонят, тебе спать нужно, восстанавливаться. Я домой схожу, а то не помню, закрыл ли дверь, когда убегал. Да и за машиной съездить надо. Завтра утром приду, что тебе принести? — А где машина? — спрашиваю какую-то хуйню не в попад. — У работы оставил, — врет, по глазам вижу. — А-а-а. — Так что тебе взять? Одежду, наверное, не надо? Как переодеваться то… может телефон? Какой-то еды? — Телефон он... он... я его просто... — Я понял, — перебивает, — купим новый. — Нет, он в порядке должен быть… если не взял никто, там на крыше я… оставил. — Хорошо, я съезжу посмотрю. Что вкусненького хочешь? — А привези книжку какую-нибудь... про Шерлока. — Нет, милый, без книжек. Тебе нельзя читать, глаза напрягать. Так что выбирай из еды.       Закатываю глаза, хотя бы это не больно. — Не знаю даже, честно. — Киндер пингви? — Давай, — улыбаюсь. Мелочь, а приятно.       Входит медсестра, тактично сообщает, что Максу уже пора, выходит. — Наклонись, пожалуйста, — пирожочек наклоняется, но недостаточно, — ещё, — шепчу.       Нахожу губами его губы, чмокая совсем легко, еле касаясь. На мою щеку падает его слеза, он медленно поднимается и идёт в сторону выхода. — Максим, — окликиваю.       Оборачивается, стараясь ещё не на долго удержать подкатившие эмоции внутри, чтобы не расстраивать меня. Выжидающе смотрит. — Я люблю тебя больше всего на свете, моя жизнь принадлежит тебе.       Его глаза распахиваются, нос шмыгает. — А ты и есть моя жизнь.       Уходит, а я понимаю, что все у нас будет хорошо. И жизнь у меня самая лучшая. Выздоровею и уедем с ним в лес с палаткой на месяц. Протягиваю руку, нажимаю кнопку вызова персонала. Пусть дадут мне снотворное, мне надо поправляться, а завтра утром надо быть свежим, у меня важный гость.