Нас движет воля лишь к победе

      Пятый день они находились на передовой, и это время вряд ли можно было назвать спокойным досугом. Стрельба не прекращалась даже ночью, и её грохот стал таким привычным, что когда было временное затишье, все сразу поднимали головы, в странном беспокойстве, а потом снова засыпали не крепким сном.       Они сидели в траншее, кто спал, завернувшись в плащ-палатку, кто играл в карты. Почти все молчали, потому что сказать нечего или нет желания говорить, а большинство просто спали. Но Штайну надоело сидеть в тишине и он прервал всеобщее молчание: — У кого-нибудь жена есть? Или подружка? — ему в ответ послышался только тихий смех их ротного фельдфебеля — Карла Боркмана, который сидел напротив него и только что выложил 18 очков. Штайн выпучил глаза и начал шёпотом ругаться, пока Карл смахнул к себе в карман выигранные деньги. А потом широким жестом обвёл всех спящих и усмехнулся: — Ты сам знаешь, что многие тут не старше 20 лет. Какая жена? Подружка может и есть, но жена… — он покачал головой, но такой ответ видимо не до конца удовлетворил Штайна. — А у тебя есть подружка? Наверняка нет, кто такого как ты стерпит… — тут он фыркнул, рассчитывая на поддержку, но никто больше не смеялся, только один из спящих предостерегающе кашлянул. — Да, представляешь себе, есть. Помнишь Аделаиду Хоффман, которая сидела с тобой за одной партой? Девушка для офицеров… А мне досталась. — Боркман рассмеялся, увидев как вытянулось лицо у Штайна, и хлопнул его по плечу, как бы сочувствуя. Тот озлобленно скинул его руку и отошёл, чтобы отлить. Тот же спящий запульнул в смеющегося Карла своей фляжкой, в которой было пусто, как в голове у Штайна. — Хватит языком трепать! — воскликнул спящий и повернулся на другой бок, накрываясь плащ-палаткой с головой. Тут зашевилось нечто рядом с ним, укрытое шинелью, и рвано выдохнуло, а потом всё стихло. Карл потёр ушибленный лоб и устроился поудобнее. Вскоре вернулся Штайн и лёг рядом с ним, накрываясь плащ-палаткой. Они прижались друг к дружке, чтобы было теплее, и задремали. Бодроствовал только часовой — Ганс Фишер. Над его головой, как сказочные птицы, кружили вражеские самолёты и разрезали тьму лучами рыскающих прожекторов.       Спустя два часа часовой сменился, и на его место встал тот спящий, оказавшийся крепким мужчиной, с греческим носом, на данный момент явно сломанный каким-то крепким кулаком или прикладом. Когда он поднимался, рядом с ним зашевелился человек, накрытый шинелью, но потом снова затих. Он оглянулся, чтобы посмотреть на него. Это был их лейтенант Майкл Фассбендер, с недавнего времени страдающий от голода. Это было неудивительно, учитывая то, как дела обстояли с их питанием. Последние корки хлеба, который ещё и крысы погрызли, они съели вчера, а неизвестно когда в следующий раз смогут доставить еду. А их лейтенант ещё и свой хлеб отдал новичку в их взводе — Гюнтеру Шульцу.        Ещё позавчера новичков было два десятка, а сегодня уже только пятеро. Они же совсем не умеют воевать, даже не могут найти себе нормальное укрытие. Лейтенант, как хороший взводный, решил преподать им урок, но у него не очень-то получилось. Они же совсем не готовые, легко поддаются панике, хрен их удержишь от глупых поступков. Новички уже вчера обделались от страха, когда их бомбили, но это ничего, даже люди постарше в штаны клали от такого.        Он помотал головой и остаток ночи простоял, вглядываясь в темноту и изредка задирая голову, чтобы посмотреть на самолёты.       На следующее утро, едва солнце показалось над горизонтом, часовой расстолкал всех и аккуратно потряс спящего лейтенанта, после сдвинувшись дальше. Из-под шинели показалось бледное лицо с впалыми щеками и засохшей кровью на лбу. А потом с его губ раздался стон, и он с трудом поднялся, вытянув затёкшие ноги. Задумчиво посмотрев на его костлявую руку, Карл стиснул зубы, ведь это напомнило ему его сестру, у которой была точно такая же рука, когда он видел её в последний раз.       Тогда его отпустили в отпуск, но лучше бы не отпускали. Там понимаешь, что за всё, что они воют, напрасно. Но им запрещено об этом думать, они должны просто выполнять приказ, а всё остальное их не касается. А не согласен с таким положением дел — тебе грозит расстрел.        Лейтенант сразу же поднялся, когда ноги перестало стягивать, и накинул шинель, затем оглядываясь. Их третий взвод заметно поредел, а что было со всей ротой… Они узнают только тогда, когда их сменят и они вернутся в расположение. А до этого ещё один день, всего только день, но за это время много чего может произойти.       Спереди раздавалась нескончаемая стрельба, и она приближалась, так что ему стоило принять меры. Закинув винтовку на плечо, Фассбендер забрался на бруствер и осторожно выглянул из траншеи. Разглядел мелькающие каски и махнул рукой фельдфебелю. Карл приблизился и тоже посмотрел на это, затем надевая каску и снимая с плеча свой пистолет-пулемёт. Очень он гордился своим оружием, такого ни у кого в их взводе не было. Даже у лейтенанта, хотя он был выше его по званию. — Так, взвод. Давайте, на позиции. Дистанция 60 метров, враги приближаются. — скомандовал лейтенант, выставив винтовку, и махнул рукой. Фишер тут же подошёл к нему и достал гранату, приготовившись дёргать чеку, а рядом с ним из ниоткуда возник Штайн, который хоть и был недоумком, но гранаты метал дальше всех в их взводе. Они оба вытянули руки и, дождавшись команды, бросили гранаты. Те взорвались, и тут же началась стрельба. А потом послышался ещё и треск пулемёта.       Штайн знатно выругался и метнул ещё одну гранату, которую ему подали уже с выдернутой чекой. Фассбендер уже вовсю отстреливал англичан, то и дело выкрикивая что-то, но из-за грохота было плохо слышно. Рядом с ним примостился Гюнтер, готовый прикрыть лейтенанта своим телом, если потребуется, так как после того, как тот отдал ему свой кусок хлеба, возомнил, что он теперь в неоплатном долгу. К тому же, их взводный ко всем новеньким относился как к равным, возможно потому, что был едва ли старше их.       Ему было всего 18 лет, также как и многим в их роте, но он быстро повзрослел и получил звание, благодаря невероятной удаче. Он сошёл с одной школьной скамьи вместе с Карлом, Генрихом Штайном, Фишером, Отто Мюллером и Адольфом Бертинком. Последний уже лежал в лазарете. У него было прострелено колено и он остался без ноги, так как санитарам было легче ампутировать, чем зашивать. К тому же, он всё равно больше бы не смог ходить, так что без разницы с ногой или без неё.       Фассбендер тогда жутко испугался и не отходил от его койки всю ночь, после того, как его притащили в лазарет. А сейчас, с побледневшим лицом и горящими глазами, отстреливался, отдавая приказы, которые никто не слышал. Вокруг был слышен только грохот взрывов, треск пулемёта и винтовок.       Пулемёт не давал даже носа высунуть из траншеи, поэтому их взвод тут же, на месте, потерял ещё двое человек. Карла ранило в плечо и он упал, сразу подхваченный Гюнтером. Тот, без наставлений, достал перевязочный материал и забинтовал рану, чтобы хотя бы чем-то перекрыть ток крови. Фассбендер отдал приказ об отступлении, не оглядываясь назад, и тут же метнул гранату. Его примеру последовали Фишер и Штайн, а за их спинами Гюнтер потащил Карла и за ними последовали ещё несколько человек. Взводный остался, чтобы проследить, что все отступили, и продолжал отстреливаться. Штайн тоже не спешил покинуть траншею и стоял плечом к плечу вместе с лейтенантом, пытаясь попасть в пулемётное гнездо. Когда треск прекратился, он торжествующе крикнул и высунулся из траншеи теперь смело кидая одну гранату за другой, которые ему подавали те, кто ещё остался. То и дело их заваливало землёй, но это того стоило.       Вскоре стрельба прекратилась, и они осторожно вылезли из своего укрытия, чтобы проверить. Фассбендер поудобнее перехватил винтовку и махнул рукой, но Штайн, этот недоумок, смело вышел вперёд и поднял оружие первого попавшегося англичанина. А потом помахал им и громогласно расхохотался. Майкл закатил глаза и показал ему кулак, затем обследуя трупы на предмет чего-нибудь полезного. Найдя фляжку с какой-то жидкостью, он глотнул и обнаружил превосходный виски. Сделав ещё один глоток, он протянул фляжку Генриху и пошёл дальше, запрыгивая в их пулемётное гнездо. Там Майкл нашёл бутылку с водой, чтобы охлаждать пулемёт, и жадно осушил почти половину, затем вытирая рот тыльной стороной ладони. Заметив солдата, лежащего с развороченным лицом его чуть замутило, но он легко обуздал порыв. На войне и не такое увидишь, поэтому быстро привыкаешь.        Взяв остатки воды и кое-какие припасы, он вылез из гнезда и отдал всё своим бойцам, после отдав приказ возвращаться. Зато на день раньше вернутся в расположение и отдохнут как следует, чтобы хоть ненадолго забыть об этом, хоть он и знал, что забыть такое невозможно.       Вечером, когда они уже здорово напугались, что их не заберут, приехал грузовик. Майкл приказал сначала затащить раненных, а потом сели все остальные. Он сам сел в кузов, рядом с Карлом, и взял его за руку. Тот лежал с закрытыми глазами, но едва его руки коснулись холодные пальцы, открыл глаза и посмотрел на лейтенанта. — Ох… Вот это фельдфебель… Отступил одним из первых. Вы же не понизите меня в должности, лейтенант Фассбендер? — с тихим смешком проговорил он и снова закрыл глаза. — Дурак. В лазарете тебя подлатают и будешь как новенький. — Майкл против воли усмехнулся и сжал его руку, так и проведя всю поездку. Карл улыбался, чувствуя холодные пальцы, и хотел заснуть, но знал, что нельзя. По дороге им приходилось наклоняться, чтобы не остаться без головы, так как провода протягивали очень низко, поэтому спать было ни в коем случае нельзя. Всё, то и дело, едва услышав предупреждающий крик, наклонялись и затем поднимались, и им казалось, что они никогда не доберутся до расположения…       Но утром они всё же, ещё издали, заметили ещё один грузовик, который ехал навстречу им, а дальше и бараки, где их ждали нормальные кровати и спасительная прохлада. Гюнтер заплакал от переизбытка чувств, пряча лицо в ладонях. Он думал, что не вернётся обратно и, что ему суждено остаться там, на поле боя, с таким же развороченным лицом, как у многих солдат, оставшихся там. Майкл это заметил и утешающе приобнял за плечи, пока они не остановились. Тут же с грузовика спрыгнул Штайн, самый голодный в их взводе, и пошёл в сторону полевой кухни, рядом с которой стоял повар. — Чудесный запах, а? — со смехом воскликнул он и помахал рукой остальным, затем с важным видом интересуясь: — Что у нас на обед, Уве? — повар повернулся с лицом человека, готового убить, но заметив Штайна, сделал лицо попроще и добродушно отозвался: — Подожди пока все подойдут, нетерпеливый дьявол. — они оба рассмеялись, а потом Генрих отошёл, чтобы помочь отнести раненных, ведь это ускорило бы появление всех возле кухни. Пока он вместе с Гюнтером относил Карла, подъехал ещё один грузовик, уже с другим взводом.       Тут дела обстояли ещё печальнее и насчитывалось только 10 человек из 40. Их командиром был ужасно противный парень — Клаус Шмидт, бывший боец СС, которого ненавидел весь его взвод и не только они. Майкл тоже его терпеть не мог и при каждом удобном случае старался съязвить ему в ответ, прекрасно понимая, что за это может вполне потерять свою должность. За эту смелость его и любили, хотя иногда она была нездоровая. Точнее почти всегда она была нездоровая. Суть в том, что два лейтенанта друг друга ненавидели и всё время грызлись. Вот и сейчас, только Фассбендер отошёл попить воды, к нему тут же подошёл Шмидт и язвительно поинтересовался: — Ну что, Майки? Силы тебя уже покинули? То-то я ещё на прошлой неделе заметил, что ты довольно сильно побледнел. — он наклонился поближе к сгорбленному парню и положил руку на его плечо. Это фамильярное обращение всегда раздражало Майкла, хотя он прекрасно знал, что тот старше его на лет пять, но на войне все равны и никто не был исключением, каких бы у них не было предрассудков. — Обращайся ко мне по званию, сколько раз тебе повторять. — с шипением отозвался Майкл и вытер рот тыльной стороной ладони, скидывая с плеча руку лейтенанта. — Ну чего ты, в самом деле? Я же тебя пока не бил, чтобы ты ко мне так обращался. — с насмешкой ответил Шмидт и неодобрительно покачал головой, но Майкл был готов поклясться, что тот это сказал с угрозой. — А я тебе не рядовой, чтобы ты ко мне так обращался. — ответил ему в том же духе Фассбендер и отошёл, решив, что эта бессмысленная беседа ему уже надоела. Шмидт хмыкнул себе под нос, но ничего не сказал и вроде как притих, вернувшись к своему взводу. Майкл подошёл к, только что пришедшему, Штайну и осведомился: — Всех раненных унесли? Сколько их всего? — Всего из было четверо, всех уже унесли. Алекс покойник… У него ранение в бедро, а там артерия как туннель… Слишком много много крови потерял. — Генрих вздохнул и посмотрел в сторону полевой кухни. Да, на войне и смерть уже привычное дело, поэтому неудивительно то, что люди уже относятся к этому, как к завтраку по утрам, ведь это настолько привычно, что даже становиться страшно.       Майкл стиснул зубы, но больше ничего не сказал, вместо этого похлопав его по плечу и отойдя в сторонку. Там стоял Гюнтер и снова плакал, поэтому он поспешил к нему, чтобы обнять. — Ну ты чего? Хватит разводить сырость, у нас тут и так её достаточно… — неуверенно воскликнул лейтенант, но потом обратил внимание на фотографию в его руке. На ней был явно запечатлён сам Гюнтер, только совсем мальчишка, а рядом с ним плечистый паренёк с русыми волосами. Вглядевшись, он понял, что это их Алекс, а точнее «Сокол», как звали его в другом взводе, когда он был на Восточном фронте. — Его полное имя Александр Шульц. — уже спокойно сказал Гюнтер и шмыгнул носом, показав пальцем на русого парня. Майкл почувствовал как сдавило горло и шумно втянул воздух, чтобы в лёгкие поступил воздух. А потом он позорно сбежал, так как не привык иметь дело со смертью так близко и каждый раз ему становилось трудно дышать, едва он увидит покойника среди своих.       Даже среди чужих иногда так прихватывало, но он об этом никому не говорил, иначе бы его давно расстреляли за измену родине. Он давно задумывался о том, что они делают, совсем скоро им аукнется и, что война давно проиграна. Даже их снаряжение, техника и всё остальное — было давно понятно, что в этой войне им не победить. Они воют лишь за то, чтобы их «любимый» кайзер ещё немного побыл у власти. Они умирают ни за что, при этом прекрасно это осознавая.       Тут ему стало совсем плохо, и у него подкосились ноги. К нему тут же подлетел Гюнтер и подхватил, оттаскивая чуть в сторону и усаживая в тени. — Лейтенант Фассбендер, с вами всё в порядке? — Майкл посмотрел куда-то сквозь парня, чем жутко его напугал, а потом зажмурился и спрятал лицо в ладонях. Спустя минуту ему стало легче и он самостоятельно поднялся, слегка подтолкнув Гюнтера в сторону полевой кухни. — Всё хорошо. Думаю нам стоит набить желудки до отвала. Ещё неизвестно когда удастся нормально поесть… — он усмехнулся и поправил фуражку на голове, затем доставая котелок и решительно шагая к навесу. Там уже образовалась небольшая очередь, в начале которой стоял Штайн и нетерпеливо насвистывал, ожидая пока подберутся остальные парни из их первой роты.       Всего в роте было 140 человек, а вернулось человек 60, считая все три взвода. В их третьем взводе было 23 человека на данный момент, в первом взводе было 10 человек, а во втором было 27 человек. И дальнейшего пополнения можно было не ожидать.       Повар нахмурился, заметив сколько человек осталось от роты. Естественно эта новость не радовала. Их рота становилась всё меньше и меньше, а совсем скоро, буквально через неделю, от неё не останется ничего, кроме трупов. А слухи о мире проходили мимо них, потому что они не верили в это, после всего того, что они пережили.       После еды Майклу стало плохо, и Генрих стоял рядом с ним, пока его рвало, изредка похлопывая по спине. А когда тот отдышался, дал ему воды, чтобы умыться и сполоснуть рот. — Тебе стоит поесть после. Но совсем немного. Я приберёг для тебя кое-что… Знал, что так и будет. После голодухи такое всегда бывает. — быстро и взволнованно говорил Штайн, наблюдая за тем, как их лейтенанта скручивает от боли. Все они стали тощими и сухими как доски, после нескольких лет на фронте. Он ещё был не так плох, как например тот же Фассбендер или Отто Мюллер, которого теперь могло унести ветром, если бы не тяжёлое снаряжение. Уже про многих можно было сказать так. Зато в армиях врагов солдаты были в два раза толще и силы в них было в пять раз больше. Они уже устали, каждый из них готов упасть замертво от усталости и голода. Сил в них всё меньше и меньше, с каждым днём, поэтому и воют они во много раз ожесточёнее, прекрасно понимая, что по-другому им не выжить. И так, и так умирать, так лучше сдохнуть от пули, чем от голода, или того хуже — от ран, лёжа в госпитале.       Для них это уже даже не сверх долг, а скорее действие, доведённое до автоматизма. Убивать, ради несбыточной победы. Они это прекрасно осознают, знают, что им не победить в этой войне, что они уже проиграли и победа так же далека, как звёзды на небе, но по-другому не может быть. Они уже ничего другого и не умеют делать. Такие как Майкл, Карл, Генрих, и многие другие их возраста, умеют только убивать и умирать. Больше в их головах ничего не осталось. Легче тем, кто старше, имеет подругу или жену. Или имеет профессию, дом, хозяйство. Есть к чему возвращаться. А им незачем возвращаться. Их там ждёт, разве что, оставленная школьная скамья. Но им уже нечему учиться. Чему они могу научиться после войны, где нужно только и уметь, что убивать и умирать? Остальное уже бессмысленно. Всё, что нужно на войне они уже умеют, а другой жизни для них уже больше нет. И не будет. Никогда.

***

      Вечером они отмывались от грязи, усердно натирая кожу, которую хотелось содрать с себя. Те, кто уже помылись, сидели в стороне и выискивали вшей, раздавливая их ногтями. Майкл вяло натирался губкой и смотрел в пустоту, размышляя о том, что же будет завтра. Штайн стоял рядом и изредка с беспокойством заглядывал в его лицо. Уже давно никто никого не стеснялся — их стыд исчез в тот момент, когда они сделали первый шаг на западном фронте. Все, скорее с мрачным любопытством, разглядывали друг друга и сравнивали с собой, не находя ничего утешительного в этих сравнениях.       Одинаковые тощие тела, бледная кожа и горящие глаза. Теперь даже мужики под 40 лет, почти не отличались от юнцов, вроде Фассбендера, разве что те, были всё-таки более худыми.       Они все забывали про свой возраст, а когда снимали одежду — снова вспоминали. У всех них были узкая грудь, не слишком широкие плечи и тонкие лодыжки. Они в целом были тонкие, как спички, которые так легко сломать. Стоит только неправильно чиркнуть по спичечному коробку, или приложить слишком много усилий, она треснет пополам. Также и с ними.       Майкл облился холодной водой и, дрожащий, покрытый мурашками, стал одеваться. Его форму наспех почистили те, кто уже помылся, поэтому было не так неприятно. Он оделся и подошёл к зеркалу, с неутешением отметив, что исхудал ещё больше. А потом усмехнулся, почесав щетину на подбородке. Генрих последовал его примеру — облился водой, и быстро оделся, чтобы появиться за его спиной. — Может тебя побрить? — спросил он, тоже заметив щетину, и заглянул в его глаза. Майкл ответил не сразу, на минуту задумавшись, а он в это время разглядывал его лицо в отражение. — Пожалуй да. Чешется всё, кошмар. — Генрих фыркнул в ответ и убежал, вскоре возвращаясь с ножом и табуретом. Пригласив лейтенанта присесть, он нанёс подобие мыльной пены ему на лицо и стал осторожно скрести бледную кожу, стараясь действовать неторопливо, чтобы не поранить. Фассбендер отстранённо пялился перед собой и сжимал колени тонкими пальцами, совсем не шевелясь.       Когда Штайн закончил, он погладил подбородок и, убедившись, что всё гладко, встал со стула. Верх от формы он надевать не стал, но надел майку, которая совершенно не скрывала его рану на плече. Та, к счастью, была пустяковой и их санитар уже зашил её. — Вот поэтому я и говорю не брать штыки. Потом самим также достанется. — тихо сказал Майкл и они вместе с Генрихом пошли на выход. — Как насчёт пообедать на воздухе, лейтенант? — поинтересовался Штайн и быстро сбегал под навес, где оставил немного еды для друга. — Было бы неплохо, сержант. — в том же духе ответил ему Фассбендер и усмехнулся, присаживаясь на траве.       На улице была уже осень, трава стала жухлой и пожелтевшей. Деревья были ещё с листьями, но они уже падали, как умершие бойцы. Они не имели никаких шансов против времени, также как и они против войск Антанты. Неудивительно, что в их войсках пошёл слух о мире, потому что им уже точно не выиграть. Да что выиграть, им бы с достоинством закончить войну.       Они были тут и не подозревали о том, что происходило в Германии. Как их политиканы искали выход из положения, и им недолго осталось ждать.