***
Возможно, на том благотворительном приеме Брюс выпил лишнего. Определенно лишнего. Позволил себе расслабиться. Кто бы мог подумать, что ему успеют подмешать в напиток какой-то наркотик, тошнотворные последствия которого Брюс ощущает и сейчас? Последние месяцы в Готэме стояло затишье. Никто не нуждался в Бэтмене. А сам Брюс… У него, если так можно выразиться, с Бэтменом отношения еще сложнее, чем у Джокера с Бэтменом. Раньше ушастый рыцарь был единственным способом оставаться на плаву. И дело вовсе не в справедливости, не в принципах, не в борьбе с преступностью… Хотя это все, конечно, неплохо. Жажда мести криминалитету остыла лет семь назад. Дело в том, что в обычной жизни Брюс не мог жить так, как хочет. Желания его такие простые, древние, исконные. Он мог бы жить в глубоком лесу, в самодельном доме или даже пещере, лишь с самыми близкими людьми. Делать мебель из дерева. Ходить на охоту. Ловить рыбу. Защищать своих домашних от хищников, с уважением наблюдая за волчьей стаей. Купаться в ледяной реке. Ночью сидеть у костра и с удовольствием слушать лес. — Знаешь, у меня так много дел в этом городе, — кокетливо говорит Джокер. — Не меньше, чем у моего друга Мыша. Ты с ним не знаком? Я тут вспомнил об одной неотложной встрече. Придется отложить удовольствие. Говорят, съесть зефиринку сразу — плохая примета, не знал? Мечты Брюса мало сочетаются с его жизнью, которой полагается завидовать: сделки, приемы, совещания, деловые встречи, рауты, светские события, меценатская помощь на телекамеры… Вокруг всегда слишком много людей — улыбчивых, напряженно-фальшивых, готовых лезть друг у друга по головам ради куска пожирнее. Они напоминают ему летучих мышей, неотступно глядящих из темноты. Те, кто ходит к коучам ради карьерного успеха, натаскивает себя, как питбуля, на новые достижения, старательно просчитывает многолетние цели, азартно умножает доходы. И все равно не получает того, что Брюс — по праву рождения и за годы терпеливого, неторопливого, почти безразличного управления «Уэйн Энтерпрайзис». И еще вокруг всегда много других людей — выросших, как и он, среди денег, быстро утолявших любой каприз, разучившихся полнокровно хотеть. Светских, сладких, призрачных. Придуманных простыми готэмскими жителями, которым хочется помечтать, почитать в журнальчиках о красивой жизни. Не существующих без читателей, зрителей, поклонников и даже толп протестантов. В чем бы ни отразиться, лишь бы быть на виду… До чего же все это не его! Если бы родители были живы, Брюс, конечно, сбежал бы и жил без наследного багажа, который люди считают великим везением. Возможно, был бы скандал с отцом. Возможно, они не общались бы много лет, а мама безуспешно пыталась их примирить. Рано или поздно они бы поняли друг друга. Бунт против живых родителей — ничто рядом с виной перед родителями погибшими.***
— Дорогуша, не скучай! — говорит Джокер. — Никуда не уходи. Непросто устроить наше свидание… Ты же не хочешь огорчить Джея? Когда Джокер выходит, Брюс, несмотря на липкую тошноту, синяки и слабость, изо всех сил пытается освободиться. Проверить крепость цепей, выкрутиться, сорвать крепления в стене… Он тщательно осматривает полутемный склад — нет ли какого решения.***
В молодости можно было оправдать отсутствие в Готэме ученичеством, путешествиями, изучением боевых искусств. Брюс почти наслаждался жизнью. Но потом уже ничего не спасало. Иногда, когда было особенно тошно, Брюс представлял себе, как уезжает навсегда. И вспоминал внимательные прищуренные глаза отца. Веселые, ласковые глаза матери. Комья земли, падающие на крышки гробов. Будто бы видел заголовки в желтых газетах: «Поместье Уэйнов опустело. Корпорация «Уэйн Энтерпрайзис» обанкротилась». Могилы, за которыми равнодушно ухаживает нанятый персонал… И оставался. Богатый, известный, привлекательный… Он бы спился или сошел с ума, если бы не Бэтмен. Или наоборот, Бэтмен — свидетельство того, что он сошел с ума? Брюс умеет просчитывать фразы, как ходы в шахматах. Умеет быть обаятельным, закрываясь улыбкой как щитом. Умеет выразительно молчать — так, что партнеры и нерадивые сотрудники смущаются, и так, что дамы от его безмолвного внимания млеют, и так, что бестактный вопрос журналиста или панибратство самоуверенного гостя замерзают на лету. Но каждый день этой ненастоящей жизни, каждый зря потраченный час, каждый миг с чужими, ненужными ему людьми в Брюсе копится осадок — едкое, ядовитое раздражение. Главными своими достоинствами Брюс считает самообладание и почти безграничное терпение. Его эмоции люди не считывают. Лицо Брюса кажется невозмутимым, если только он сам не вознамерится изобразить что-то для пользы дела или для поддержания имиджа. Искренние чувства замирают комком где-то в горле, сгущаются в сердце. Раздражение каждый раз разрастается до смертельного, иссушающего гнева. Ему кажется — еще немного и он взорвется, рассвирипеет из-за чепухи, изобьет невиновных людей. Брюс боится самого себя. И тогда появляется Бэтмен. Отличный способ снять напряжение и обрушить гнев на тех, кто и так заслужил. Тех, кто виновен по-настоящему. Тех, кто открыто атакует других, а не так, как эти скользкие, слащавые и уныло бесконфликтные люди, окружавшие Брюса в обычной жизни. В Бэтмене было что-то от жизни в пещере, в глубоком лесу, от схваток с хищниками. Что-то древнее, исконное.***
— Что, милый, не успел заскучать? — Джокер возвращается, не прошло и десяти минут. — Люди та-а-ак это любят: получить неожиданную отсрочку смерти. Хотя если вдуматься, ну какая разница, умереть сейчас или через пять минут? Ты избит, раздет, представляешь собой жалкое зрелище. Ни тебе бокала вина, ни джакузи… Вряд ли эти пять минут доставили тебе удовольствие… Брюс пытается сосредоточиться на безумном клоуне: грим сливается в пестрое пятно. Ярко-красный оскал, выбеленная кожа, темные пятна вокруг глаз… Брюс пытается представить его без всего этого великолепия. Рассматривает кожу на шее вполне себе телесного цвета, зеленые глаза — совсем не безумные, грустные — правда, их можно разглядеть, только когда Джокер не смотрит исподлобья. Кстати, делает это он весьма нарочито. Брюс немного выше его, однако, все равно смотреть в глаза привязанной жертве, куда удобнее впритык. А не отклоняясь, приседая, низко опуская голову — в общем, всячески изворачиваясь, чтобы продемонстрировать фирменный взгляд. — Ну что? Старое доброе ультранасилие? — провозглашает Джокер, и получается совсем уж по-киношному. Брюсу смешно. Возможно, это отражается на его лице, потому что Джокер наконец режет ножом по предплечью Брюса. Плоть расходится и набухает кровью. Несколько секунд Брюс даже не ощущает боль — все-таки нож у Джокера очень хорошо заточен. Наконец плечо начинает печь и пульсировать горячим, красное течет по руке. Джокер смотрит пару минут, как зачарованный, а затем лижет кожу Брюса. — Соленая… Так и будешь молчать? — клоун вздыхает. — Ну, почему ты такой серьезный? — он вертит нож между пальцами, словно фокусник. И внезапно снова проходится лезвием по коже Брюса — на этот раз поверхностно. Кровь медленно сочится. Из первой раны уже бежит ручеек. Но этим Бэтмена не удивишь. — Зато ты у нас смешной, — снисходительно говорит Брюс. — И очень-очень пугающий. Не волнуйся, выглядит убедительно. Джокер визгливо хохочет, а потом смотрит на него, повернув голову на бок. Брюс искренне не понимает, чем он пугает окружающих. Убить, конечно, может, как любой другой преступник, которых Бэтмен повидал за эти годы. Но зловещая раскраска, шутовской наряд, многозначительные фразы… Брюс чувствует за всем этим кого-то незнакомого и хрупкого. — Дразнишь, чтобы я разозлился и поскорее тебя зарезал? — Знаешь, я вообще сомневаюсь в происходящем, — копируя задушевные джокеровские интонации, отвечает Брюс. — Ты мог меня давно убить. Да и на пытки не похоже… Растягиваешь удовольствие? Тогда почему ты так напряжен, Джокер? Скажи мне, чего ты хочешь? — Хочу, чтоб ты умер от моих поцелуев, — серьезно говорит Джокер, блеснув глазами. Потом опять радостно хохочет, уходит в дальний темный угол, в чем-то роется и возвращается с зеленым флакончиком с распылителем. Он демонстрирует Брюсу, как опрыскивает свои накрашенные губы, и прижимается к ране на предплечье. «Яд, — думает пленник, — Вот и финал». Он инстинктивно пытается отстраниться, но это нереально. На губах Джокера — его кровь. Безумный клоун зачем-то заклеивает рану пластырем. Возможно, яд так впитается быстрее? Он уже режет ножом грудь Брюса, неглубоко, тут же вновь обрызгивая веществом губы и прижимаясь к ране. Заклеивая пластырем. И во всем этом что-то неправильное, странное. Хотя, как можно резать человека правильно? Чудовищно, но Бэтмен знает, как. Он всегда чует малейшую неправдоподобность, ему надо докопаться до истины, сложить два и два, и непеременно получить четыре. Математические фокусы, при которых выходит пять, — не из его жизни. Зато простые истины он откапывает каким-то звериным чутьем, настойчиво и упорно, словно пес — косточку. Брюс смотрит на клоуна, который жмется к его телу, лижет кровь, трется губами — зачарованно, будто ребенок, слизывающий крем с рождественского торта. Несмотря на отвратительность происходящего, несмотря на риск умереть и жжение, Брюс ощущает это как что-то безобидное. В Джокере нет ничего от кровожадного маньяка, возбужденного болью. Он тихий и грустный, наносит аккуратные надрезы, любуется, касается его тела почти нежно. Прикованный, почти беспомощный Брюс чувствует себя ценным. Он хочет проверить одну версию, пока еще жив. — Джей, — говорит Брюс, вспоминая, как Джокер называл себя, — у тебя, оказывается, ловкие пальцы… и губы… мягкие, приятные… Знаешь, сколько людей целовали мое тело? — изображать плейбоя не сложно. Клоун дергается, будто его толкнули. Брюсу кажется, что он с силой выдыхает, прежде чем посмотреть на него и протянуть, раскачиваясь, как змея: — Тебе нра-а-авится, Брюси? Люу-у-убишь такие игры? Но слишком затянулась пауза перед ответом, слишком все неправильно. Бэтмен уже учуял след. Он вспоминает, как странно драться с Джокером. Будто он… не боится боли? Да нет, он, даже неистово хохоча, выворачивается и закрывается руками. Любит боль? Нет, не то. Будто он нуждается в прикосновениях, и только так может их получить. Будто он хочет прижаться к Брюсу. Плейбой приучен чувствовать такие вещи. Он точно нравится Джокеру. Или это бредовая мысль — уже начал действовать яд? Или он заразился безумием? А если нравится, то насколько? Джокер просто зациклился на нем, чтобы получить какие-то ответы? Он ищет его внимания, признания? Или это вполне себе плотское влечение? Трудно думать, когда все тело в порезах, а по коже елозит губами сумасшедший клоун. — Смой грим, Джей, — приказывает Брюс. — Я хочу посмотреть на тебя настоящего. Джокер качает головой. — Если я умираю, чего тебе бояться? — Не р-р-рычи на меня, Бэтси, — смеется Джокер. — Да-да, у тебя такой же голос, как на крышах. Надо что-то с этим делать, хоть немного себя контролировать, а то эдак любой дурак узнает твою маленькую тайну… Брюс потрясенно молчит. — Да ладно, Ушастый, — улыбается Джокер. — Я все давно вычислил. Берем богачей Готэма, вычеркиваем тех, кто на такое не способен, ищем тех, кто был ду-ушевно травмирован в детстве или юности… Тебе не приходило в голову, что у кого-то кроме тебя, может быть отличная зрительная память? Маска скрывает далеко не все. Джокер знает, что он — Бэтмен, — и никому до сих пор не рассказал. Не проник в его дом. Не развенчал миф перед жителями города. Брюс ему нравится — без вариантов. Чего он вообще хочет — доказать людям, которых ни в грош не ставит, что Бэтмен — убийца? Да разве в погрязшем в насилии Готэме, это так работает? Бэтмен-убийца может оказаться половине населения ближе, чем законопослушная версия. Так чего же он хочет? Доказать Брюсу, каковы люди? Доказать что-то себе? Брюс чувствует себя гончей, которая долго шла по следу, и наконец-то видит нору и чей-то хвост… Он ощущает власть над Джокером. Он гордо поднимает голову. — Я — тот, кто придумал Бэтмена, — рычит он. — Я хочу видеть того, кто придумал Джокера. Смой грим. Клоун колеблется. Всматривается в его лицо. Кусает кончики пальцев. И наконец поворачивается и уходит, не сказав ни слова. «Да отравил ли он меня? — у Брюса просыпается надежда. — Может, яда и нет? Или этот сумасшедший решил умереть вдвоем? С него станется. Обцелует ядом, распылит себе в рот того же вещества — и хеппи энд, «умерли, как Ромео и Джульетта». Как бы там ни было, Брюс чувствует теперь себя иначе, взволнованным и даже в приподнятом настроении. Как на днях, когда заметил на благотворительном вечере, как робко одна влюбленная девушка пыталась поправить ему прическу — заложить прядь волос за ухо. «Почему?» — анализирует он тут же себя. Почему он не сравнил приставания Джокера с тем, как на него облизываются потаскушки? Именно так вся эта фантасмагория ощущается — робко, искренне? Или просто Брюса слишком увлекло его открытие? Он пытается дать себе отчет в том, что чувствует к Джокеру: жалость, немного брезгливость, осмотрительность, словно с хрупким предметом, любопытство, усталое раздражение от его преступлений и беготни в прошлом. Он должен ощущать гнев, но его нет.***
Джокер возвращается — с мокрыми зеленоватыми волосами, чисто умытым лицом. С обеих сторон рта — глубокие, бугорчатые шрамы. Смотрит открыто, в упор, с невыносимым напряжением. Брюс тоже смотрит — и чувствует, что происходит нечто настолько важное и страшное, что вопрос о яде кажется безделицей. Потому что от вида такого Джокера у него сжимается сердце. И в том, что Брюс чувствует, нет ничего простого, ничего от два плюс два — четыре. Это фокус, парадокс, высшая математика, наваждение. — Черт, какой же ты молодой, — выдыхает Брюс. Без потеков краски, без этих искусственных морщин лицо Джокера выглядит юным. — Сколько тебе? Двадцать три? Двадцать пять? Джей молчит. В глазах у него такая боль, будто это он, а не Брюс, покрыт ранами. И все эти преступления за его спиной никуда не деваются, и Бэтмен не имеет права сострадать такому человеку, но образ зрелого психопата, с которым он сражался все это время, растворяется на глазах. А юный анархист, по-мальчишески бескомпромисный и явно страдающий, вызывает у Брюса слишком много слишком сильных чувств. И кое-что еще. Глаза. Красивые, выразительные, странные. Умные. Не джокеровские черные провалы — как Брюс не замечал, что Джокер закрашивает даже веки? Тонкие брови, беспокойная мимика — малейшее подрагивание мимических мышц меняет выражение лица. Они молчат и смотрят друг на друга. — Как тебе удается прятать глаза? — потрясенно спрашивает Брюс. — Они у тебя совсем другие. Ты же совсем другой… И, развеивая наваждение, Джокер хохочет — истерично, визгливо. И, кажется, никак не может остановиться. Брюс дергается и обнаруживает, что затекшие руки по-прежнему прикованы. А если бы нет, то что? Взял бы Джея за руку? Обнял, чтобы успокоить? Несмотря на улыбку Глазго, он кажется Брюсу красивым. Его не покидает ощущение, что это не преступник, а исполнитель роли Джокера смыл грим, чтобы пойти домой — читать интересные книги, ужинать, радостно смеяться над шутками кого-то любимого. Как хорошо, что руки прикованы… — Что ты ищешь, Джей? — спрашивает Брюс. — Говорят, ты сжигаешь украденные деньги — правда? Теперь, когда он смотрит в эти выразительные глаза, у него нет сомнения, что это не слухи, хотя Джокер молчит. Он хочет срочно найти мотив, то, что движет этим молодым человеком. Джей не любит планировщиков, уже одно это выгодно отличает его в глазах Брюса от сотен и сотен блестящих и пустых людей, которых он встречает в обычной жизни. — Я люблю играть, — встряхивает Джокер зеленоватыми кудрями. И опять плотно сжимает тонкий рот. Разве что не прожигает на Брюсе дыры своими глазищами. И что-то во всем этом опять — неправда, нарушение, сбой. — А во флакончике что? Ведь не яд? Вода? — насмешливо спрашивает Бэтмен. — Анестетик. — Правда? — Брюс начинает смеяться. — Ты что, рефлекс у меня решил развить, как у подопытной собаки? Обезболить поцелуями, что ли? Губы с анестетиком — это что-то новенькое… Теперь он понимает, почему раны такие поверхностные и тонкие, словно царапины. Никто его убивать не собирался. Хотя между ними сейчас такое напряжение — вот-вот заискрит, что любое неосторожное слово может стать для Брюса последним. — Еще не все надрезы. Еще не все, — шепчет Джокер. Он взмахивает ножом по бедру Брюса, оставляя более глубокую рану, чем предыдущие. Смахивает остатки нижнего белья, становится на колени и прижимается губами. Теперь все иначе. Теперь прикосновение рта со шрамами непереносимо. Бэтмен напрягает все мышцы, пытается вывернуться, втянуться. Но в то же время он, обнаженный, уже никак не может скрыть своего возбуждения. Невозможного между ними двоими. Непереносимого. Безумного. Джей заклеивает рану пластырем, и замирает, стоя на коленях. Смотрит на него снизу вверх. Брюс прекрасно понимает, что сейчас произойдет. Хотя не факт, что все пошло, как было задумано. Это ужасно неправильно, но он не может вынести мысли, что Джокер передумает. «Да когда ты решишься, давай уже, давай» — думает Брюс. Джокер пытается повернуться, неловко тыкается носом в пах. Брюсу кажется, что его пронзает ток. Он закрывает глаза, и чувствует наконец, как что-то горячее и влажное обволакивает его член, как трепещущий язык щекочет его естество, как все растворяется в сладком нереальном тумане. Это похоже на принуждение, но Брюс начинает толкаться сам, едва понимая, что делает. Он вдавливается в стену, трется лопатками. Ничто не кажется ему таким острым и возбуждающим, как мысль о том, что тонкие губы, заклеймленные шрамами, ласкают его член. Ничто не сравнится с удовольствием ощущать обжигающий взгляд этого человека, который перед ним на коленях. Между ударившим по нервам образом нового, истинного Джея и их сближением слишком мало времени. Это как исполнение желаний — что-то сказочное и настоящее, Бэтмен уверен. Хотя черт побери, что здесь правильного? Какой извращенец найдет удовольствие в минете в исполнении клоуна-убийцы, который приковал его в заброшенном грязном помещении? Если бы кто-то рассказал об этом Брюсу вчера… А ведь Брюс совсем недавно хотел лишь одного — умереть не сломленным. Думать особо некогда. Удвольствие нарастает, но внезапно снизу слышится кашель, будто Джокер давится. Он попытался взять в рот член своего пленника во всю длину и теперь, бросив это занятие, смущенно старается отдышаться. «Что он творит? — думает Брюс. — Неужели Джокер неопытен? Были ли у него мужчины?» Мысль о том, что клоун мог стоять вот так, на коленях перед кем-то другим, сжимает внутренности не раздражением — сразу ревнивым гневом. Но в то же время неловкость Джея трогательна, так как кажется доказательством его гомосексуальной невинности. Брюс хочет ему что-то сказать, сам не зная что, то ли остановить, то ли подбодрить. Но понимает, что просто не в состоянии разговаривать с Джокером, когда все это происходит между ними. А тот уже справился с собой. Кончик языка опять щекочет уздечку, мягкие губы охватывают орган Брюса. Мучитель у его ног начинает двигаться размеренно, вначале медленно, постепенно ускоряясь. Он прилежно ласкает член, ни на что не отвлекаясь, лишь иногда хватаясь руками за ноги Брюса. В какой-то момент он перехватывает ствол пальцами, губами впиваясь — почти кусая — во внутреннюю сторону бедра, в низ живота. Несколько торопливых, колючих поцелуев, бестолково рассыпанных по телу — туда, куда достает Джей, не вставая с колен. И все возвращается на круги своя. Наконец Брюс уже не способен выдерживать. Он весь горячий, весь пульсирует, мир сжимается до влажного рта, готовится к взрыву… Брюс, изливаясь, мычит и стонет и тут же вспоминает ехидное «Скоро мы услышим, как ты кричишь». Облегчение, освобождение, нега… Неудобная поза, скованные руки и ноги, надрезы — все растворяется, все обезболивается этой негой. Брюс находится какое-то время в прострации, прежде чем замечает, что Джей так и сидит у его ног на полу, осевший, сжавшийся. То, что было затеяно, чтобы ощутить слабость Бэтмена, заканчивается принижением и обессиленностью Джокера. — Джей, — ласково зовет Брюс раньше, чем успевает подумать, страдая за него. — Пусти меня. Отвяжи. Я не уйду. Я хочу прикоснуться. Джокер молча начинает отстегивать ноги Бэтмена. Его руки трясутся. Брюсу кажется, что ему ужасно стыдно. Джокер освобождает его запястья, старательно отводя глаза. Брюс пытается сделать шаг, и почти падает из-за затекших ног. Джей отшатывается от него в тень. Бэтмен пытается его найти и прижать, чувствуя себя так, будто хочет погладить раненного хищника, но тощая фигурка уворачивается от прикосновений. Они замирают, странная композиция: голый Брюс сидит на свету, а Джокер — в тени. — Мне нужно накраситься… — бормочет Джокер. Он кажется таким потерянным.***
Давным-давно во Франции, когда Брюс учился детективному искусству, он был знаком с одним странным художником. Длинноволосым, зеленоглазым, крашеным блондином. Закрытым, загадочным, изменчивым, всегда настороже для любого вторжения, любого вопроса. Он вдруг сам обезоруживал откровенностью, заглядывал прямо в душу распахнутыми глазами, и — прятался до следующего раза. Он не отвечал ни на один вопрос, но если вдруг отвечал — пронзительно-честно, такими обновленными словами, будто их никто не произносил до него. Брюсу было невероятно интересно с этим знакомым (слишком мало времени они проводили вместе, чтобы назваться хотя бы друзьями). А о большем и помыслить было невозможно. Брюс был слишком молод тогда, чтобы искать отношений с мужчиной, а тем более надеятся на взаимность. Но когда Художник случайно (или нет?) брал его руку в свою, на ней словно оставался ожог. И никто не знает, сколько снов и упоительных фантазий посвящалось экстравагантному знакомцу. Брюс был ранен этой встречей, и с тех пор искал кого-то столь же живого, талантливого, уязвимого и гордого. Его мечты о дикой жизни в глубоком лесу, если уж совсем откровенно, включали не милую девушку и выводок детишек, а Художника из прошлого. Чаще он превращал его в фантазии в Художницу. Но от этого ничего особо не менялось. Более неподходящую личность для леса, казалось, трудно поискать: с неуемной тягой к нарядам, с дымкой богемной жизни, со всеми этими красками, холстами и чудовищной бытовой неприспособленностью. И тем не менее звериным чутьем Бэтмен ощущал: все верно. Это создание под налетом цивилизации было чем-то настоящим, природным, как водопад, камень или звезда в небе. Этакий «эльф», который бы собирал ягоды и травы, делал из них краски и рисовал на стенах пещеры что-то прекрасное. А остальное Брюс уж как-нибудь сделает сам. А потом они вдвоем с удовольствием, без всякой тени изнеженности, будут плавать в ледяной реке и слушать лес… Все, что искал Брюс эти годы, — такого вот «эльфа», неважно в каком обличье. Того, без кого он устал и разуверился. Есть много чудных бойких девушек, шикарных женщин и манерных юношей. Вот только у каждого в жизни свой мотив, цель, интерес. Что-то, что движет ими — жажда денег, власти, славы, одобрения, порядка. Например, Селине важно побеждать, превосходить себя саму. И это все — такое городское, такое готэмское, темное… Все это уводит не туда, куда бы хотел прийти Брюс. Детективное искусство требует в первую очередь выявлять мотивы. Вот только у «эльфов» их нет. Единственное, чего они хотят, — жить и радоваться. И Брюс, если вдуматься, тоже этого хочет. Просто не может пока сбежать к самому себе… Он думает, что судьба — это огромный бушующий океан, слепая, но прекрасная стихия, убийственная и животворная, топящая гигантские корабли и поддерживающая, когда плывешь. И океан свободен, его не подчинить.***
Брюс делает шаг в тень. — Иди сюда, — шепчет он. И слышит из темноты загнанное прерывистое дыхание. Ужас в том, что Джокер без боевой раскраски кажется ему «эльфом», только смертельно раненым. Но Художник рисовал фантастически прекрасные картины. А Джокер совершает преступления. Не кощунственно ли их сравнивать? — Хочешь, я расскажу тебе сказку? — спрашивает Брюс тьму. — Жил-был гадкий утенок. Черный. И пока он рос, его клевали и травили. Он встретил лебедей, но не показывался им — боялся, что его отвергнут. Вырос и решил: раз он черный, значит — ворон. Стал заклевывать насмерть птиц, каких только мог. Но ему было не весело. Потому что на самом деле он был черным лебедем. Брюс начинает лучше видеть в темонте, различает Джокера и берет его за руку. Накрывает ладонь своими ладонями, поглаживает, массирует, перебирает каждый палец, сжимает. Ему хочется услышать голос Джея, разобраться в той сумятице, которая сейчас в душе. Срочно отрезветь, разувериться. А еще он хочет притянуть Джокера к себе, раздеть и вжаться в него всем телом. И это безумие. И в то же время то, что он делает и говорит, это уже безумие. В нем поднимается глухой гнев на Джея, который втравил его в этот кошмар, и, конечно, больше всего — на себя самого. — С-смешная сказка, — говорит, запинаясь, Джокер. — И кем же ты с-себя считаешь, позволь спросить, ми-и-илый? Белым лебедем? Белым лебедем в черной ушастой шапочке? Он начинает хохотать, и Бэтмен тоже, потому что это и вправду смешно. — Будь здесь. Я быстро. Не уходи, — выкрикивает Джей, срываясь с места. — Принеси мне попить, — требует Бэтмен. Он обыскивает помещение, находит свою одежду — слегка порванную, грязную, но все лучше наготы, одевается. Рукав приходится оторвать и перевязать самую серьезную рану. Остальные в порядке. Джокер возвращается — уже в гриме, веселый, с двумя бокалами вина. Увидев Брюса, он начинает смеяться и тараторить: — Мыш! Ну и куда ты доедешь в таком виде? Ты же загремишь за решетку, как самый подозрительный бродяга Готэма. А если тебя увидит распрекрасная пресса? Или ты хочешь поделиться с ними всем, что тут у нас произошло? Вот что бы ты делал без старины Джея? Я принесу тебе чудесный фиолетовый костюмчик. Он у меня, как рояль, хранится в кустах. Может, он маловат. Может, не твоя расцветочка. Но это будет на тебе смотреться ше-де-вра-льно! — Вино отравлено? — спрашивает Брюс, смачивая запекшиеся губы. — А как же! — улыбается Джокер. — Обижаешь. Они оба выпивают. — Что дальше? Что нам делать теперь? — Ах, это же совершенно не ко мне, — облизывается Джей. — У меня проблемы с прошлым. У меня проблемы с будущим. Я же сумасшедший. Я хочу лишь немного повеселиться здесь и сейчас. Брюс смотрит на него оценивающе. — Бэтмен — не я, а моя сила и месть, которые вне меня стали просто огромными. Джей слушает. — А Джокер вырос из шрамов, не правда ли? И их не ты себе нанес… Ты от них страдаешь. Джокер — то, что пугает, то, что люди отвергают, и то, что убивает их в конечном итоге… Ты не безумец. Ты скорее артист, чем преступник, не так ли? Только люди страдают из-за тебя по-настоящему. И я хотя бы снимаю бэт-маску. А ты закрылся Джокером от мира, будто всегда стоишь на сцене. Джокер заходится хохотом: — Ты нанялся в Аркхэм на полставки? Брюс не выдерживает — вжимает его в стену и жадно целует по очереди искрящиеся абсентовые глаза, впивается в раскрашенный рот, властно захватывает во время поцелуя языком пространство, скользит по небу, исследует Джея, посасывает его нижнюю губу… Рукой он нежно гладит завитки волос сзади на шее, взъерошивает шевелюру, очерчивает большим пальцем скулы… Изнемогающий Джокер пытается вырваться, бокал падает у него из рук, но Бэтмен еще крепче сжимает его. Хватка теперь просто железная, крепче оков. — Что дальше? — шепчет Бэтмен прямо в ухо, обдавая горячим дыханием. Джокер и в гриме сейчас такой, каким был умытым: беззащитный перед ласками, растерянный. Он пытается говорить и издает странный скулеж, прежде чем более-менее разборчиво, торопливо просит: — Мы могли бы видеться, а? Ведь тебе же понравилось? Знаешь, не здесь, не так. Пусть я тебя не очень привлекаю, но я могу многое предложить за такую встречу. Например, месяц моего бездействия в Готэме за одно настоящее свидание. Я клянусь, я месяц буду хорошим мальчиком, Бэтси… Мог бы ты пожертвовать собой ради Готэма? Ведь было не так уж плохо, когда ты стонал? Можешь не прикасаться ко мне, если не хочешь, я все сделаю сам… Может один ушастый рыцарь немного повстречаться с одним клоуном-уродцем на благо города? Новая форма благотворительности, а? Видишь, как я придумал? Не стоит благодарности, Бэтси. — А за двенадцать свиданий я получу год затишья? — Бэтмен делает вид, что раздумывает. — А если мы продолжим — это уже будут годы? — он причмокивает. И Джокер безнадежно попадается: — Да, да, — шепчет он возбужденно и радостно. — Целый год. Бэтмен резко отодвигается от Джокера и рычит: — Нет. Джей замирает. — Нет! Этого никогда не будет. Ты вообразил себе, что Бэтмен пойдет на сделку с Джокером?! Я не собираюсь ничего терпеть, — безжалостно добавляет Бэтмен. — Я никогда не жертвую собой, чтоб ты знал. Взгляд Джея угасает. Он разлакомился — и не успел закрыться. Он весь дрожит, сползая спиной по стене, присаживаясь на корточки. Джокер кусает костяшки пальцев, а глаза наполняются слезами. — Ловко, — шепчет он. — Ты молодец, Бэтмен. Только ты так умеешь… Под дых. Но Брюс знает, что делает, зачем проводит его через эту боль. Нужен контраст, чтобы сломать недоверие. И теперь он ясно видит, что за человек перед ним. Что за «эльф». На Бэтмена вот-вот свалится ноша всех былых преступлений Джокера, и это — страшный груз, от которого он никогда не избавится. Но Брюс уверен, что в будущем клоун сможет измениться легко, как актер, выходящий из роли. Как только кто-то примет его таким, какой он внутри. И увезет за собой далеко-далеко в лес — Джокеру там непременно понравится. Далеко-далеко от Готэма. — Я не буду терпеть, — говорит он, присаживаясь на корточки напротив Джея, — потому что терпеть нечего. Мне не нужна доплата. Никаких сделок. Потому что я сам хочу встречаться с тобой. Ты — не уродец, у тебя удивительные глаза, тонкие губы, и пара шрамов их не так уж портят, как тебе кажется. Я тебя выбираю, Джей. Сам. Это серьезно. Понимаешь? Джокер кивает. Еще вчера он убил бы себя, лишь бы не заплакать при посторонних, а теперь слеза так просто сбегает по щеке, размазывая грим. И он истерично хохочет, когда Бэтмен прижимает его к себе. И оба они понимают: начинается новая жизнь.