Нам всем так нужны люди, что убьют за нас, Нам всем так нужны люди, что умрут за нас, Нам всем так нужны люди, что полюбят нас.
Мы познакомились ранней весной. В тот день было довольно прохладно, но солнце ярко светило на небе, оживляя заспавшуюся после долгой зимы природу. Я шёл к себе домой, намереваясь тут же приняться за работу и начать писать новую песню. Во мне наконец проснулось вдохновение, и я буквально летел на всех парах домой, чтобы идея не успела ускользнуть. Не замечая ничего вокруг, я налетел на паренька, сбивая того с ног и падая на холодную мостовую вместе с ним. Что-то хрустнуло под подошвой ботинка. Я принялся извиняться, помогая незнакомцу подняться, и тут я наконец заглянул в его лицо. Всё моё тело пробила мелкая дрожь, а в голове тут же всплыли новые строчки, вытесняя старую идею, заставляя сердце биться чаще. Парень был невысокого роста — на голову ниже меня. Глаза сияли каким-то совсем ещё ребяческим восторгом, а волосы были выкрашены в розовый, напоминая осколки клубничного леденца, что лежали на асфальте. Улыбка покрывала аккуратные губы, и мне показалось, что даже летнее солнце не может светить настолько ярко. Даже самая яркая звезда на вечернем небе не сравнится с этой улыбкой. «Я Бён Бэкхён.» У него был мягкий мелодичный голос, а я невольно представил, как он будет звучать, распевая слова к моим песням. «Пак Чанёль», - улыбнулся в ответ я, протягивая руку, чувствуя, как чужая умещается почти идеально в ней, а тёплая кожа греет мои вечно холодные ладони. Это было началом нашей с ним истории. Началом вечности, в которую мы оба слепо верили, словно дети. Первые свидания, первые робкие касания, поцелуи, что сносили крышу обоим. Мы быстро стали неразлучными, полюбили мы ещё быстрее. Это было подобно взрыву. Взрыву сердец, которые поняли, что не смогут жить, если не будут звучать в унисон. Взрыву эмоций, что били по мыслям, заставляя думать только друг о друге, разливаясь тёплой негой по венам. Походило на безумие, только в этом безумии не было места для кого-то ещё, там были только мы. Построив свой маленький мирок, который состоял из текстов песен в старой тетради, приглушенного пения, тихой игры на гитаре и поцелуев со вкусом клубничных леденцов, мы скрыли себя от внешнего мира и его проблем. От такого переизбытка чувств моя душа пела, вторя мелодичным битам. Помню, тогда не было и дня, чтобы я не писал. Сейчас же я смотрю на этот пустой лист с парой строчек и совершенно не знаю, что делать.Я пишу этот трек где-то ночью, Ветер шёпотом пишет мне строчки. Я иду этот путь в одиночку, Даже если он будет коротким.
Наша маленькая сказка не продлилась долго. Бэк не раз говорил мне, что готов на всё ради меня. Говорил, что умрёт за меня.. Я, конечно, отнекивался, затыкал его поцелуем, но всё же верил. Слепо верил каждому слову, слетевшему с его губ. Верил, но не думал, что судьба будет настолько жестока, чтобы проверить его слова на правдивость. Тот зимний вечер перевернул весь наш мир с ног на голову, разбивая все мечты о светлом будущем, режа их на частицы тем злосчастным лезвием ножа, под которое подставился Бэкхён, закрывая меня собой. Помню, как я бежал, сломя голову, неся его на руках, чувствуя, как ладони окрашиваются в красный; помню, как понял, что не успею; помню, как он поднёс свою руку к моей щеке и попросил в последний раз назвать его по имени. Я назвал, а он слабо улыбнулся и затих. Моя звезда погасла. В груди всё сжалось, а дышать становилось всё сложнее. Я звал, я кричал его имя, но оно лишь поднималось выше к небу, оседая горькими слезами на моих щеках и слишком острой болью в грудной клетке. Не знаю, почему это называют разбитым сердцем. Было такое чувство, что все кости переломаны тоже. Бэкхёна похоронили на третий день, а я вернулся в свою квартиру, что больше не встречала меня звонким смехом и родными объятиями. Было глупо надеяться, что всё это было лишь плохим сном, что нужно лишь проснуться и повернуть голову, вновь встречаясь взглядом с розовой макушкой. Было глупо, но я надеялся. Через день, через неделю, через месяц. Я всё ещё верил. Но когда из квартиры выветрился его запах, а оставленные вещи перестали пахнуть его одеколоном с терпкой примесью чего-то клубничного — я осознал, что действительно остался один. Его больше нет.. и никогда уже не будет наших излюбленных посиделок на балконе допоздна, не будет нежных поцелуев, касаний. Уже ничего не будет.Мы ищем среди глаз, но всё время попадаем в губы. Рядом с нами глупые и одинаковые люди, Они нам говорят одни и те же слова, Одни и те же глаза, одни и те же шутки.
Друзья пытались помочь. Правда. Но я слышал в их голосе лишь фальшь, читал в их словах те самые заученные фразы, которые накручивает нам общество. «Всё наладиться», «тебе нужно идти дальше», «он бы хотел, чтобы ты был счастлив». Это приводило меня в бешенство. Я не чувствовал в этом всём и капли поддержки. Жалость? Может быть. Я тогда был действительно жалок. Разломан на кусочки. Вскоре им надоело приходить и каждый раз утешать меня, может, им надоело видеть моё вечно страдальческое выражение лица, кто знает? Но они ушли. Все до последнего. Мне было всё равно. Уж лучше в гордом одиночестве, чем в окружении таких продажных крыс. Я говорил с Бэком, обращаясь в пустоту, крутя в руках клубничный леденец. Никогда не понимал, почему ему так нравился этот вкус. Он был приторно сладким, но я научился любить его в сочетании с Бэкхёновскими губами. Любой вкус становился любимым, если сопровождался его поцелуем. Всё что осталось после Бэкхёна — это парочка его маек, небрежно брошенные очки на прикроватной тумбочке, которые я так и не осмелился убрать, и целый шкаф, забитый клубничными леденцами.Дам-дам-дарам дам-дарам, Этот бит всё несётся по серым полям, Он бежит впереди — я за ним по пятам, Я за ним по пятам! Я знаю каждого, кто потерял себя Посреди стен этих серых домов. Серый бетон окружает меня, И я даже не знаю, что там за стеной...
Дни сливались воедино, медленно перетекая в месяцы. Я закрылся напрочь от внешнего мира, сидя в квартире с зашторенными окнами. Меня всё время лихорадило, даже если на улице ярко светило солнце, а температура была плюс двадцать. Всё окрасилось в серый, монотонный цвет бетона, ведь моё личное солнце потухло, словно пламя задутой свечи. С того дня я не смог написать и строки. В голове была пустота, абсолютная пустота, которая изредка, когда я ей позволял, заполнялась светлыми моментами воспоминаний. Воспоминаний, которые потихоньку начали становится более размытыми. Я понял, что начал забывать. Вот тогда мне стало по-настоящему страшно. В груди уже потухла боль, освобождая место лишь тупому тягучему отчаянию, которое постепенно сжирало меня изнутри. Оно, подобно раку, медленно разъедало мою душу, пуская по венам чистый яд, который грозился в скором времени прекратить мои страдания и избавить меня от этой никчёмной жизни. Я стал похож на ходячего трупа: вся кожа была словно прозрачной, какой-то фарфоровой, ведь кусок в горло не лез, а тело сильно исхудало; волосы, прежде всегда уложенные, теперь смотрелись выцветшим гнездом и торчали в разные стороны, а в мешках под глазами можно было смело хоронить тела.Может, там солнце и птицы поют, Может быть, там и найдётся приют Для моей души, для твоей души, Но пока что мы тут.
Я много раз порывался взяться за лезвие и полоснуть по столь маняще выпирающим венам, но в такие моменты в голову лез Бэкхён. В такие моменты мне вспоминался тембр его голоса и я мчался к телефону, чтобы включить записанные нами песни. Слушая его, я успокаивался. Мне вспоминались наши мечты о большой сцене. Мы вместе мечтали стать знаменитыми. Хотели, чтобы наши песни покорили весь мир. Думали, что сможем сделать так, что люди прочтут мою лирику и услышат её в исполнении Бэкхёна, под незамысловатые ритмы и обычное бренчание гитары, и что это сможет поменять мир. Сможет влить в эту жизнь хоть капельку тепла. Бэкхён думал, что так мы сможем помогать людям, а я считал, что голос Бэка и так излучает какой-то слишком тёплый свет. Если честно, то я не хотел делиться этим светом. Свет моей звезды, моего солнца, принадлежал лишь мне. Хотелось закрыть его в этой квартире и запретить показываться на улице, чтобы, не дай бог, его не украли. Хотелось целовать его вечность, прикасаться к этим худым плечам и точёным лопаткам, гладить бархатную кожу спины, и оставлять собственнические отметины на острых ключицах. Хотелось, чтобы кожа к коже, чтобы яркие следы от пальцев на его бёдрах и его покорный взгляд из-под ресниц. Горячий, голодный взгляд, и в нём всё: смотри на меня, желай меня, я — твой. Но когда воспоминания пропадали, сгорая, словно бумага, оставляя после себя лишь горький пепел, я понимал, что эта вечность — понятие слишком относительное, а жизнь слишком несправедлива.Мы прячемся в серых коробках, мы не выходим из дома, Рядом те люди, которых мы ненавидим, и кто же Скажет тебе, что ты можешь? Всё, что ты можешь — чуть больше, Чем просто сидеть дома и думать прошлом!
Я закрылся. Телефон давно разрядился и валялся где-то без дела. Я выходил на улицу лишь для того, чтобы сходить в магазин. Потом вновь возвращался домой и запирался на два замка — привычка, которая передалась мне от Бэкхёна. На самом деле, я многое перенял от него, но сейчас уже не вспомню, что именно, ведь даже не заметил, как это стало для меня обыденностью, частью самого меня. Бэкхён был частью меня. Я терялся в воспоминаниях и снах, забываясь и окунаясь в них с головой. Кажется, я даже перестал видеть грань между сном, реальностью и воспоминанием. Все события слились воедино, плавно перетекая друг в друга, а потом вновь возвращаясь на исходную позицию — тот день ранней весной. Некоторые воспоминания терялись навечно в пучине, медленно сгорая дотла, другие я дополнял обрывками снов, пытаясь хоть так заполнить их — лишь бы не исчезали, не покидали меня, как их виновник. Воспоминания — странная штука. Их можно легко обмануть, можно принять выдумку за отчётливые моменты. Никогда не понимал словосочетание «выжечь в памяти», разве такое возможно? Ведь время не щадит абсолютно никого, сжирая даже самые сокровенные, самые дорогие воспоминая, оставляя после себя лишь обрывки каких-то фраз и фантомное чувство того, что ты когда-то помнил до каждой несуразной мелочи.Этот дождь стучит по твоей крыши, Он рисует слёзы на окнах, Небо может услышать, как ты дышишь, Но тебе нужны звёзды и космос.
Бэкхён увлекался астрономией. Не знаю, зачем ему сдалась эта абсолютно бестолковая наука, но она ему действительно нравилась. Помню, как мы часто сидели ночью на балконе, укутавшись в один плед на двоих. Он был клетчатым и, кажется, шерстяным. Сейчас он валяется на полке и собирает пыль. Бэк прижимался ко мне особенно близко в такие вечера. Клал голову мне на колени и вечно ворчал, что его ноги не укрыты и мёрзнут. В такие вечера он позволял мне зарываться пальцами в его розовые волосы, нарушая идеальную укладку, а я позволял ему рассказывать о самых разных созвездиях и теребить браслеты на моём запястье. Музыка тогда создавалась из моего размеренного дыхания, его приглушённого голоса и биения двух сердец в унисон. Звёзды с неба сияли особенно ярко, мерцая на чёрном покрывале. Иногда мне чудилось, что я слышу их тонкий смех, что напоминал звук миллионов бьющихся друг о друга кристалликов. Я говорил об этом Бэкхёну, перебивая, прося послушать. И он выполнял мою безумную просьбу: замолкал, слушал, а затем улыбался так, как умел лишь он, и говорил, что тоже их слышит. Тогда мы мечтали. Позволяли себе мечтать о будущем и о таком глупом, детском счастье. Думаю, в душе каждый понимал, что такое маловероятно, но всё же продолжал так искренне надеяться. Такие вечера я пытался сохранить в памяти больше всего и в панике жадно хватал ртом воздух, когда понимал, что не могу вспомнить какую-либо деталь, слово, взгляд. Такие вечера я пытался выжечь в памяти, запечатать в сердце до конца. Память может подвести меня, я знаю, но вот сердце.. Сердце никогда не забудет, я уверен. Ведь вкусив столь сильные и искренние чувства однажды, оно уже не сможет отказаться от них.А что, если моё солнце погаснет? Говорят хорошо там, где нас нет. А что, если любовь — это сказка?
Трудно отпускать то, к чему так сильно привязался. То, к чему привыкли твои сердце и душа. То, что стало таким родным. Время летит слишком быстро, унося с собой всё, что было дорого. Я потерял Бэкхёна в тот злополучный зимний вечер. Через три года я потерял большинство воспоминаний о нём. Остались лишь какие-то жалкие обрывки, сожжённый калейдоскоп моментов. Вычеркнутые из памяти слова, фразы, признания, которые когда-то были так важны, потерялись в пространстве времени навечно. Слова, которыми я когда-то жил, которыми когда-то грезил. Моё солнце спряталось за горизонтом, а я так и не смог ещё раз узреть его рассвет. Моя звезда потухла, и я не смог увидеть её перерождение. Но может оно и к лучшему? Может в мире, в котором не будет этого «нас», будет намного легче и проще жить? Я сдался. Сдался времени, позволяя ему вытягивать из меня последние силы, последние оставшиеся крупицы очертаний и контуров, которые когда-то я мог бы высчитать и нарисовать с предельной точностью. Был бы у меня ещё один день, хотя бы жалкий час, чтобы вновь увидеться с ним. Вновь почувствовать те тёплые объятия.. А были ли они тёплыми? Вновь уловить шлейф его духов и улыбнуться в мягкий поцелуй.. А каким на вкус он был? Время постепенно забирает своё, оставляя лишь точные даты, написанные красным маркером на пожелтевших страницах календаря трёхлетней давности, да фотографии в галерее телефона, моменты которых я уже не в силах воспроизвести в памяти. ~~~ Первый день весны встречает меня холодными порывами ветра, заставляя кутаться в шарф и быстрее передвигать ноги. Он пробирается и под пальто, оглаживая тело своими ледяными руками, посылая мурашки вдоль позвоночника. Зарывается в мои волосы, ероша их, играясь, словно дитя. Я смотрю себе под ноги, пытаясь спрятать лицо и щёки от клацающих ледяных зубов ветра, но это мало помогает — ветер находит способ. Со своей спешкой я не замечаю, как врезаюсь в прохожего, сбивая того с ног. Чудом у меня получается удержать равновесие и я не шлёпаюсь на мостовую рядом с ним. Я подаю парню руку, которую тот с радостью принимает, и тяну на себя, помогая встать. Он отряхивается и начинает извиняться, мол «не видел куда шёл, извините пожалуйста». Голос звучит довольно молодо, и я поднимаю свой взгляд, встречаясь с улыбкой на обветренных губах. Ветер почему-то совершенно перестаёт волновать, а сердце предательски делает кульбит. Его улыбка горит ярче солнца. — Меня зовут О Сэхун. Он улыбается ещё шире, а мне становится плохо от того, что сердце не перестаёт учащенно биться. Его улыбка засвечивает. Сияет ярче путеводной звезды. — Пак Чанёль. Голос заглушается шарфом, но парень напротив лишь щурится и как-то слишком добродушно протягивает руку вперёд. Из кармана виднеется верхняя часть леденца, завёрнутого в жёлтую обёртку. Лимонный. Ветер бесстыже зарывается в его белёсые волосы. Я несмело протягиваю свою руку в ответ, чувствуя, как тепло его ладони разливает по телу утерянное чувство жизни. — Будем знакомы.Мне так нужен человек, я несчастен.