***
— Что ты делаешь, когда меня нет рядом? — когда он оставляет его одного. Они лежат на смятой постели Чанеля, вокруг них разбросаны десятки фотокарточек, старых и новых. На последних только Бэкхен. Его красивые руки, яркая вспышка его улыбки, играющие в его белоснежных волосах солнечные зайчики. Он абсолютно нереальный и до ужаса настоящий одновременно, и Чанель ловит эту двойственность на камеру с усердием одержимого. Бэкхен не отвечает сразу. Он полностью одет в противовес беззащитно обнаженному Чанелю и перебирает снимки с задумчивой рассеянностью. Каждый второй он разрисовывает кислотно-ярким в его бледных пальцах красным маркером. — Присматриваю за невинными, причиняю добро и справедливость виновным. На секунду Чанелю кажется, что он так и не заметил нотки обиды в его голосе. Детской и совершенно нелепой. Потому что, в самом деле, не может же ангел следить только за ним одним. Но секунда проходит, и Бэкхен, словно внезапно вспомнив что-то, добавляет: — Тебе не следует ревновать. Я люблю тебя. В его быстрой улыбке снисходительность родителя, утешающего раскапризничавшегося ребенка. Чанелю тут же хочется опрокинуть его на постель и доказать обратное. Он решает, что это было бы еще более по-детски, и ничего не делает. Бэкхен только усмехается и, смяв последний из разрисованных снимков, запихивает его в карман. Чанель напрягается, зная, что за этим последует, но не произносит и слова протеста - как обычно. Бэкхен целует его в лоб, царапнув кожу сухими, искусанными Чанелем губами, и уходит.***
Если Бэкхен вошел в его жизнь незаметно и естественно, словно всегда в ней был, то Чондэ врывается в нее с пожаром и фанфарами. В буквальном смысле. Пытавшийся приготовить обед Чанель почти сжигает небольшую кухню своей каморки в центре Сеула вместе с самой каморкой, когда, словно отделившись от бешено пляшущих в огне теней, выходит Чондэ. Он гасит пламя небрежным взмахом руки и, ухватившись за раскаленный докрасна чайник, наливает себе чай. В любимую кружку Бэкхена. И, судя по растянувшемуся в чеширской ухмылке лицу, владельца посуды он знает. — Как все запущено. Его голос впивается в уши Чанеля тысячей игл, но по-настоящему злит его именно улыбка. Позднее Чанель решит, что сразу бы понял, кто он такой и без эффектного появления. По довольной кошачьей улыбке, по неестественно горячей коже рук, которые он явно очень любит распускать — размахивая ими, щупая и трогая все подряд, словно придирчиво оценивающий товар торговец. По его голосу, подозрительно быстро переставшему причинять боль, яркому и переливчатому, обманчивому, как обещающая любовь песня. Чондэ и сам весь такой. Болезненно яркий, смешливый и нежный, пугающе похожий на Бэкхена в его хорошем настроении. Он с одинаковой легкостью сыплет и шутками и издевками, подмигивает насмешливо, игриво — Чанель готов поклясться, что в такие моменты один его глаз вспыхивает голубым — и говорит, говорит без остановки. Чанель, которого и самого все кому не лень зовут болтуном, тонет в потоке слов, как муха в меду. В отличие от иногда совершенно земного Бэкхена, Чондэ даже не пытается спрятаться. Он производит впечатление всевидящего и всеведущего. Чанель подозревает, что так оно в общем-то и есть. Чондэ любит дразниться, рассказывая о будущем, смешивать правду с небылицами, и оставлять его мучаться в догадках, сбудется предсказание или же окажется очередной пугалкой. Настоящие сбываются с такой точностью, что иногда кажется, будто судьба только и ждет его высокого, почти неестественно звонкого голоса, чтобы качнуть маятник и запустить ход событий. Яркий, громкий Чондэ въедается в жизнь Чанеля невыводимым пятном — кроваво-красной кляксой на серых улицах осеннего Сеула.***
Бэкхен знает Чондэ — Чанель догадывался об этом еще с момента с кружкой, но по-настоящему осознает только когда они наконец встречаются друг с другом. Несколько месяцев — лет? — они словно играют в кошки-мышки, никогда не пересекаясь. Бэкхен приходит, когда уходит Чондэ, и наоборот. Впервые они сталкиваются лицом к лицу в самый обычный день, при самых обычных обстоятельствах, без какой-либо причины. В один момент Чанель слушает, как Бэкхен напевает под нос какую-то особенно прилипчивую песню из радио и сонно ковыряется в привычно подгорелой яичнице, а в следующий к нему присоединяется тенор Чондэ. Когда до него доходит, что что-то не так, Чондэ уже скрежещет по полу соседним стулом и запускает пальцы в вазочку с печеньем. Бэкхен не прекращает петь, только берет новую кружку, наливая чаю и для Чондэ. Они поют вместе абсолютно естественно — словно делали это с начала времен и продолжат после их конца. Шум волн сливается с криком чаек, шелест листвы с треском костра, а голос Бэкхена — с Чондэ. Чанель думает, что мог бы слушать вечно, но пение прекращается в тот же момент, как Чондэ вгрызается в подсохший бисквит. Бэкхен почему-то не продолжает без него, и минут пять Чанель чувствует себя самым одиноким, самым несчастным человеком на земле. — Он у тебя такой ребенок, — насмешливо хмыкает Чондэ. В его голосе странная нежность, не та, которой Чанель обычно не верит. — Не больше, чем мы сами, — парирует Бэкхен и, наклонившись, целует Чондэ в щеку. — Портить таких — сплошное удовольствие. — Защищать еще приятнее. Они улыбаются друг другу, и Чанель понимает, что эти фразы звучат далеко не в первый раз. И, скорее всего, не в последний. От этого он чувствует себя совсем уж маленьким, ничтожным и беззащитным, но затем в его замершую над тарелкой руку впивается — попутно слишком по-человечески ударив статическим током — маленькая ладонь Чондэ, а Бэкхен, обойдя стол, прижимается к плечу Чанеля с другой стороны. Его вечно холодные губы почти невесомо целуют висок Чанеля. — Не ревнуй. Я люблю тебя. И на этот раз он звучит как любовник.***
Иногда они больше напоминают ему братьев, с легкими перепалками и дурацкими шутками, понятными только им самим. Иногда они словно разошедшаяся пара — плохо или хорошо разошедшаяся, зависит от ряда факторов, включающих в себя их настроение и силу магнитного притяжения земли. Что не меняется, так это долгие взгляды, полные тоски по случившемуся и несбывшемуся. Тоски слишком старой, чтобы принадлежать их миру. С Чанелем они всегда любовники. В первый раз он целует Чондэ — рот у него ядовито сладкий на вкус и не имеет ничего общего с серой — в то же утро, когда они наконец собрались втроем. Остаток дня проходит в смутной эйфории, слишком приятной, чтобы было возможно запомнить детали, и никто из них не уходит с наступлением ночи. Ему снится ветер в волосах и бескрайняя, бесконечная синева. А на следующее утро он просыпается под их ругань. По ней и по-чертовски — ха-ха — привлекательному запаху становится ясно, что готовит Чондэ лучше Бэкхена, но ангельского смирения у того для признания очевидного не хватает. Почему-то именно в этот момент Чанель наконец-то чувствует себя сумасшедшим. Совсем немного. Впрочем, ему нравится.***
— Иногда я забываю, что ты демон, — сонно зевает Чанель и зябко поддергивает повыше ворот пальто, середина зимы как никак. Они возвращаются с ночного концерта в новомодном клубе, там играют грандж и поют тоскливо-романтичные баллады, в Сеуле таких тысячи, и Чондэ с Бекхеном, кажется, побывали в каждом. Чондэ в ответ только хитро подмигивает и загребает пригоршню быстро таящего в его руках снега, швыряя ее Чанелю прямо в лицо. Успевший мгновенно подтаять в его руках снег мокрый, и от этого еще более мерзкий, холод тут же расползается по лицу, шее и даже груди. Бекхен лишь заливисто хохочет, пока Чанель отчаянно стряхивает с себя остатки снега, и с трудом выдавливает: — Наверное поэтому ты так и не научился в нужный момент держать язык за зубами. Чанель серьезно рассматривает вариант ответа, в котором он обижается на обоих, и дуется остаток вечера, но затем руки Чондэ — совершенно сухие и горячие — развязывают его шарф, скользя под ворот свитера. Сверхъественное, но все равно приятное тепло мгновенно расползается по озябшей коже, и он невольно расслабляется. Когда Бэкхен незаметно притирается сбоку, мягко клюя растрескавшимися губами в подбородок, от обиды, как и от холода, не остается и следа. — Знаете, наверное я ошибся, и вы оба — дьяволы.***
Бывает, что Бэкхен возвращается к старому себе, тому, каким он был до того, как прокрался в жизнь Чанеля. У такого него холодные не только руки с губами, но и взгляд. Обычно он испаряется на несколько дней, чтобы вернуться прежним новым собой, но иногда он остается дома. В такие дни Чанель не отстает от него ни на шаг, садится рядом, когда он смотрит в окно — обычно часами — только чтобы смотреть на него. В такие дни он боится, что Бэкхен исчезнет из его жизни, так же, как и появился — незаметно. "О чем ты думаешь?", — обычно спрашивает он, когда Бэкхен приходит в себя. Ответ всегда разный, но в общем можно сказать, что обо всем и ни о чем. И, глядя ему в глаза, Чанель думает, что иногда и ангелы врут. Каждый раз он обнимает Бэкхена крепче, вцепляясь него в так, чтобы никогда не отпустить, и решает, что если кто и заслуживает право солгать, то это ангелы.***
Иногда Чондэ злится, и тогда его язык и правда, словно ядовитое жало, бьет по всем слабым местам, но смертельно — никогда. Это больно, но понимать, что это только маска, еще больнее. Однажды Чанель спрашивает: — Какого это было? Падать, — он проглатывает "больно" и "страшно", и, задержав дыхание, ждет ответа. Улыбка Чондэ кривая, как отражение в потрескавшемся зеркале. — Как банально, Чанель, я думал мы воспитали тебя достаточно хорошо, чтобы не использовать подобные фразы. Они оба знают, что такой ответ никого не обманет, и наверное поэтому Чондэ все же сдается. — Я не падал. Просто однажды не смог вернуться домой, — на секунду он отводит взгляд, — да, думаю это было страшно. Чанель обнимает Чондэ так же, как Бэкхена. Он не собирается отпускать. Никого, никогда.***
Бывает, ему снятся сны, из которых он запоминает ничего, кроме ощущений. Почти слепящий свет и плывущую легкость, ветер, бьющий в лицо, и пьянящий запах озона. Кажется, он летает в них, но ему сложно сказать точно. Иногда после них немного грустно, он словно скучает по чему-то, чего даже не может вспомнить. Но он никогда не просыпается в одиночестве.***
— Вот этот интересный, — говорит Джунмен и оставляет в покое стопку снимков, в которой придирчиво рылся последние пятнадцать минут. Чанель давится собственной слюной, когда замечает, что именно он выбрал. Это старая фотография, сделанная еще в те дни, когда он жил в крошечной каморке, утешаясь тем, что хотя бы находится она в центре города. На снимке Бэкхен с Чондэ сидят за шатким кухонным столом и играют в карты. Пойманные на камеру болезненно красивыми и разнузданно счастливыми, они кажутся почти эфемерными и в то же время совершенно обычными — людьми. Джунмен пристально рассматривает фотографию еще с минуту, прежде чем кивнуть. — Да, отличный снимок, самое то для выставки. Объяснишь концепт? Чанель неловко жует губу — больше всего ему хочется забрать снимок обратно, но все же выдавливает: — Ангел и демон играют в карты. Бэкхен ненавидит, когда он врет. Чондэ считает, что иногда правда — лучший способ скрыть ложь. Джунмен удивленно приподнимает брови. — И кто из них ангел? Похоже, что для него Бэкхен в его любимой черной коже, с тонким красным шрамом рассекшим лицо ровно пополам, кажется не большим ангелом, чем Чондэ в кроваво-красном. — Блондин. — Никогда бы не подумал, — честно признается Джунмен, вежливо улыбаясь. Он весь — сплошная вежливость и улыбки. Чондэ любит разыгрывать его, сколько бы Чанель не пытался ему помешать. Бэкхен, которого это явно забавляет, никогда ему не помогает. Не совсем эталон ангельской добродетели, действительно. — Какие люди, такие и ангелы, — ворчливо отзывается Бэкхен. Он сидит прямо напротив Джунмена, но тот не слышит ни слова и смотрит сквозь него. — Я слышу обиду в твоем голосе? — ухмыляется Чондэ. Бэкхен только цыкает, затягивая очередную — безумно раздражающую — песню, подслушанную на радио. Чондэ присоединяется без секундной запинки. — Да и второй на демона не очень похож, — с сомнением тянет Джунмен. — Мне кажется над объяснением нужно еще поработать. Но снимок очень хорош. Бэкхен громко фыркает, а потом и вовсе начинает хохотать. Чондэ только надувает губы и, сев на спинку кресла, запускает руки в волосы Джунмена. Чанель краем глаза замечает, что он заплетает тонкие косички на чужом затылке. Его прикосновения такие легкие, что их можно перепутать со сквозняком из открытого окна. Чанель с трудом давит улыбку и жмет плечами. — Ты бы все понял, если бы встретил их.