***
Чуя сонно моргает, пытаясь опознать тёмно-серый силуэт перед глазами. Он медленно приходит в себя, вяло щурясь и складывая по кусочкам то, что он чувствует вокруг себя. Холодный жёсткий цемент под ногами, голова, лежащая на какой-то ткани, боль, пронизывающая всё его тело и слишком знакомое ощущение присутствия кого-то рядом. — Я слишком устал, — едва слышно шепчет он. — Но при других обстоятельствах я бы тебе уже врезал. Дазай в ответ смеётся, и Чуя может почувствовать вибрацию этого смеха своей щекой, прижатой к бедру Дазая. Он звучит тёплым, теплее чем любой другой смех Дазая — может быть теплее чем всё, что он слышал раньше. Череда мыслей внезапно обрывается, когда он чувствует, как пальцы Дазая медленно скользят по его волосам, снимая часть напряжения с его тела, несмотря на ощущение дыры в грудной клетке. — Ты был в отключке почти час, — рассеянно говорит Дазай в ответ на незаданный вопрос Чуи. Чуя немедленно делает попытку приподняться, сердце в его груди заикается. — Час? — шипит Чуя, но Дазай лишь опускает его обратно на свои колени, раздражённо вздыхая. — Почему ты не отвёз нас обратно в пункт эвакуации, говнюк? — Чуя тяжёлый, — незамедлительно начинает хныкать Дазай. — Я не хочу тащить тебя! Чуя слабо пихает его в колено. — Это не моя вина, что ты по сложению как каланча. Ладно, — пытается он. — Давай, встаём… — Нет, — упрямо перебивает Дазай. — Ты ещё не в состоянии ходить. Чуя наклоняет голову, чтобы стрельнуть в Дазая, как он надеялся, скептическим взглядом. — Я просто воспользуюсь способностью, как и всегда. Ты потерял больше мозговых клеток, чем обычно? — У меня хотя бы есть мозг, — недовольно бормочет Дазай себе под нос. — К твоему сведению, вообще-то со слухом всё в порядк- — Ты не должен злоупотреблять способностью, — прерывает его Дазай с непонятным Чуе надрывом в голосе. Колкость, крутящаяся на кончике его языка, исчезает. Он пару раз моргает, глядя на тускло-серую землю, на которой он лежит; его голова всё ещё покоилась на коленях Дазая, пока рука того продолжала практически машинально гладить его по голове. Последние отзвуки Порчи протыкали тело, словно ножи, разъедали его, заставляя чувствовать себя расчленённым, истощённым, раздавленным под её тяжестью. И он мог бы донести себя до точки эвакуации, как и обычно, но его кости слишком устали для ходьбы, а мышцы слишком болят для попытки. Он должен, но… Даже мысль об этом приносит ему боль. — Прекрати быть таким заботливым, — наконец бормочет он, поднимая дрожащую руку в попытке оттолкнуть пальцы Дазая от своей головы. — Это, блядь, странно. То, как он позволяет чужим пальцам крепко обхватить его запястье, свидетельствует, насколько он обессилен. Чуя вздыхает, несмотря на струящуюся словно вода холодную волну обнуления по его телу, остужающую его горячую кожу. Руки Дазая вновь вплетаются в рыжие волосы, холодя огненную шею. — Что ж, — протягивает Дазай настолько раздражающе звонко, что Чуе хочется зашить себе уши. — Собака может принести пользу, только если она здорова. — Я тебя ненавижу, — бормочет Чуя: в голове у него слишком туманно для более остроумного ответа. — Как же я тебя ненавижу, — и Дазай лишь вновь смеётся. Дрожание его тела под головой Чуи могло бы быть неприятным, но оно таковым не является. Чуя прижимается щекой к бедру Дазая и тихо стонет, чувствуя, как его веки опускаются. Ему едва удаётся не отключиться. — Мои ноги онемели, — бессмысленно заявляет над ним Дазай. Чуя закатывает глаза и демонстративно не двигается со своего места на коленях Дазая. Больше потому что он не в состоянии это сделать: собственные конечности напоминают ему желе, а голова гудит, не переставая. — Смирись, — тихо бормочет он. — Ты мог просто оставить меня на земле. — Должен был, — парирует Дазай, и Чуя практически может услышать, как тот показывает ему язык. Саркастический ответ крутится где-то на границе его мозга, но тяжесть век растёт в геометрической прогрессии, и он слышит издаваемый им странный звук, похожий на нечто среднее между ворчанием и вздохом, пока его сознание продолжает утекать сквозь пальцы. Чужое тело под ним шевелится. — Отдохни, Чуя, — шепчет Дазай, касаясь губами его уха. Должно быть, он склонился над ним. Чуя ощущает тёплое дыхание Дазая и то, как оно неприятно щекочет его кожу. — У нас впереди ещё час. Чуя хочет возразить. Хочет спросить, какого чёрта Дазай сказал Хиротсу подождать ещё час. Хочет оттолкнуть рот Дазая от своего уха. Хочет узнать почему он слышит такой смех Дазая — тёплый, мягкий, открытый и человеческий — только когда полумёртв и парит на грани бодрствования и обморока. Но вместо этого Чуя сдаётся, позволяя глазам закрыться. Он дрейфует в головокружительном, неясном мареве с отзвуками голоса Дазая и прикосновениями чужих пальцев, бесшумно просачивающихся в его сны.***
— Стоп, подожди- проясни мне ситуацию. У тебя есть друзья? — недоверчиво спрашивает он, и смех клокочет в его груди. — У тебя? Дазай выглядит оскорблённым до глубины души. Это уморительно. — Чуе не обязательно так сильно завидовать, что я популярнее его, — говорит он, раздражённо кривя губы. — Заткнись, — машинально отвечает Чуя. — У меня есть друзья. Я просто не могу представить чтобы у тебя, из всех людей на свете, были друзья, — он переворачивается на своём футоне и ложится на спину, уставившись в потолок и размышляя. — Мне их жаль, — добавляет он, словно спохватившись. Дазай фыркает. — Одасаку и Анго отлично со мной ладят, — издевается он. — Ты всего-навсего… — Я не могу представить, чтобы ты заботился о ком-то, — прерывает Чуя, сморщив нос. Потому что он действительно не может. — Ты из тех эмоционально отуплённых ублюдков, которые воспринимают это как слабость или что-то вроде того. В комнате воцаряется тишина. Чуя пользуется этой заветной минутой, чтобы хотя бы один раз в жизни насладиться заткнувшимся Дазаем, ликуя над своим выигрышем, над высказанной правдой. Победа порочно струится по его жилам, пока он плотнее заворачивается в одеяло и удовлетворённо погружается в сон. — Чуя, должно быть, уверен, что видит меня насквозь, — холодно говорит Дазай: его слова легки, но тон остро пронзает тишину комнаты. Слабое ощущение тревоги колется в животе, но Чуя отводит его на второй план и громко фыркает. — Это не так, придурок. И я к этому, блядь, не стремлюсь, — ворчит Чуя, поворачиваясь спиной к Дазаю. — Я сплю, — заявляет он. — Если ты меня разбудишь, я тебя убью. — Слышу от того, кто плачет из-за смертей своих подчинённых, — раздаётся ровный и низкий голос Дазая, в мгновение ока поднимающий Чую на ноги. — В чём, блядь, твоя проблема, — сердито огрызается он, поворачивая голову и встречаясь взглядом с чужими потемневшими глазами. Раздражение опасно бурлит под кожей, а кулаки сжимают покрывало. — Я не единственный тут с проблемой, — хладнокровно отвечает Дазай, не сводя нечитаемый взгляд с лица Чуи. Выражение лица Дазая мрачное, почти неживое. Глаза настолько пустые, что у Чуи сводит желудок. — Прекрати корчить тут свою дурацкую рожу исполнителя, — выплёвывает он. В глазах Осаму мелькает какая-то искра, прежде чем тот вновь натягивает маску. Чуя отчаянно скрипит зубами. — Ты считаешь себя таким ахуенно крутым, потому что тебе нет дела ни до кого и ни до чего… Дазай достигает его в считанные секунды, бесцеремонно вжимая напарника в стену. — Ты должен научиться затыкать свой рот, Чуя, — шепчет он, и гнев неудержимо кипит в груди Чуи. — Особенно если говоришь о вещах, в которых ничего не смыслишь. Чуя отталкивает его, глумливо улыбаясь. — А ты должен узнать, что означает иметь сердце, — огрызается в ответ он. — Иначе в один прекрасный день ты потеряешь всех своих так называемых друзей и тех, кто тебе дорог. Дазай выглядит так, словно собирается убить его. Но Чуя — это не какой-нибудь наивный подчинённый, который лишь от одного взгляда Дазая умчится прочь с поджатым хвостом. Он знает этот взгляд: видел, как Дазай тратил лишние патроны, стреляя в труп ради забавы; видел, как он пытал неисчислимое количество людей до грани безумия. Чуя с вызовом выдерживает его взгляд. После момента тишины, Чуя лишь вновь отталкивает Дазая и встаёт, возвращаясь к своему футону. Дазай больше не говорит ни слова, поднимаясь и уходя к собственному футону у противоположной стены комнаты, безмолвно проскальзывая под одеяло. Свет остаётся включённым: Чуя слишком зол, чтобы подойти к Дазаю и выключить его. А Дазай, вероятно, слишком мелочен, чтобы приподниматься и переключать выключатель. Атмосфера в комнате оставалась напряжённой, казалось, несколько часов. Время от времени в груди Чуи вновь вспыхивала ярость. Но он давил её в себе ещё и ещё раз, потому что он слишком устал, чтобы разбираться с дерьмом Дазая, с его идиотскими масками, с самим Дазаем. Какая мне разница, в конечном итоге думает он. Не его проблемы. Это была их худшая ссора за последние несколько лет.***
Чуя находится на другом конце света, когда до него доходят известия о смерти шестёрки по имени Ода Сакуноскэ и присуждении Сакагучи Анго статуса предателя вместе с внезапным получением какого-то особого разрешения. Он узнаёт, что Дазай пропал без вести, и первое, что срывается с его языка после услышанного по телефону — «Скатертью дорожка». В конечном итоге Коё заканчивает звонок, и Чуя, смотря из окна своего номера на Эйфелеву башню, думает о том, как его последней сказанной Дазаю фразой было в один прекрасный день ты потеряешь всех своих так называемых друзей и тех, кто тебе дорог. Думает о том, как никогда прежде не видел столь холодных, мрачных и разъярённых глаз Дазая. Думает о том, как засыпал с включённым светом и кипящей под кожей гневом. — Скатертью дорожка, — тихо повторяет он в тишину комнаты. Может быть, он пытается убедить в этом самого себя. Солнечным днём в Париже Чуя опрокидывает в себя рюмку водки, морщится от комка в горле и жжения в желудке и уверяет себя, что это всё алкоголь.***
По объективному, честному и скромному мнению Чуи — это перемирие слишком, блядь, сильно затянулось. — Аргх, — Дазай тяжело вздыхает всей грудной клеткой, вскидывая руки в небо и драматично откидывая голову. — Из всех людей на свете они послали мне самого низкорослого, противного, уродливого… — Заткни свой поганый рот, — резко отвечает Чуя, закатывая глаза замахиваясь ногой, чтобы пнуть Дазая в голень. — Как будто они когда-нибудь поставят тебя с кем-то другим, — Дазай блокирует удар, и Чуя разочарованно щёлкает языком. — Ёбаный бинтованный урод, — вздыхает он. — Вешалка для шляп, — мгновенно отвечает Дазай. Чуя не знает, стоит ли ему удивляться, что Дазай остался таким же надоедливым, невыносимым и плаксивым даже спустя четыре года. Что он всё ещё может как никто другой залезть Чуе под кожу, юля, подстрекая и разнюхивая, словно это — его любимое занятие. Зная этого ублюдка, наверное, так и есть. Более неприятным, но, вероятно, более удивительным является тот факт, что Дазай может его раздражать, выводить из себя, доводить до предела, но он с таким же успехом может быть главной опорой для Чуи, прикрывая его спину как никто и никогда с тех пор, как он начал работать в одиночку. Чуя всегда в его власти, как будто в его жизни существовало отдельное место для Дазая, которое так и ждало, когда его заполнят. Чуя ненавидит это. — Они должны были поставить мне в напарники Хиротсу-сана, — хныкает Дазай, прежде чем оживиться. — Или даже Гин-чан! Чуя фыркает. — Вытащи голову из задницы. Ты не заслуживаешь Гин, — он замолкает на мгновение, настороженно оглядываясь по сторонам, когда они заворачивают в неосвещённую безлюдную улицу. — К тому же если бы об этом узнал Акутагава, он, наверное, тебя бы убил. Дазай издаёт задумчивый звук. — Я хочу умереть только от самоубийства, — заявляет он, ухмыляясь. Чуя настороженно переводит на него взгляд. Звучит неправдоподобно, думает он. Даже если бы он был слепым, он бы заметил то, как Дазай стал чаще улыбаться и как иногда сияют его глаза, чего никогда не происходило в мафии. Раньше он мог хладнокровно зарезать человека, а теперь, это — откровенно говоря отвратительное — спокойствие буквально сочилось из Дазая. Он не может всерьёз хотеть умереть. Теперь уже нет. Четыре года — это большой период времени. Семь — ещё больше. Чуя не настолько же туп и безрассуден как в свои пятнадцать — хоть Дазай и любит это отрицать — но Осаму больше не выглядел таким неживым и апатичным, как раньше. Странно, как два подростка-убийцы вдвоём продрались сквозь подростковый период, столь крепко сплетя свои судьбы вместе, только чтобы расстаться и вновь встретиться, повзрослев, по-настоящему повзрослев. Всё изменилось, бесспорно, но в тоже время… всё осталось прежним. — Чуя, — скалится Дазай, широко растянув губы в улыбке; лунный свет отражается от его зубов. — Я знаю о своей привлекательности, тебе не обязательно пялиться- — Мечтай, — вздыхает Чуя, от души толкая его локтём в грудь. — Как будто твою страшную рожу кто-то может посчитать привлекательной. — Тем не менее, чиби всё равно пялился на меня, — отвечает Дазай всё ещё с этой противной улыбкой на лице. Чуя моргает пару раз, прежде чем снова закатить глаза. — Ты… Но затем резко мелькает какая-то тень, и Дазай мгновенно хватает Чую, утягивая его в переулок и прижимая их тела вплотную друг к другу. Протест моментально исчезает с языка Чуи, когда он ощущает острое знакомое присутствие вторгшейся в ночь опасности. — Наша цель, — шепчет он, практически уткнувшись носом в грудь Дазая. Чуя чувствует тепло чужого тела и лёгкий аромат кофе, пропитавший его пальто. Он пахнет… знакомо, каким-то странным, душераздирающим образом, о котором Чуя даже думать не хочет. Но, может быть, количество пороха стало поменьше. — Отпусти меня, — нерешительно огрызается Чуя, поднимая руку с целью ударить Дазая в плечо, когда чувствует, как их цель выходит за пределы радиуса опасности. Дазай выпускает его. — Шесть минут до того, как она достигнет склада. — говорит он низким голосом. Чуя лишь рассеянно кивает, мысленно пробегаясь по фрагментам отчёта, который он получил. — Этого достаточно, — отвечает он, быстро проверяя, все ли его ножи на месте. Чуя разворачивается на каблуках. — Давай начинать- — Чуя, — шепчет Дазай, проводя пальцами по задней части его шеи. — Твои волосы развязались. Время на мгновение замирает, сужаясь до ощущения холодной кожи, прижатой к его загривку. Но прежде чем Чуя успевает хотя бы открыть рот и ответить Дазаю, что он в порядке и перевяжет их за секунду, тёплая рука проскальзывает к его запястью и стягивает резинку для волос. Чуя замирает. Дазай молча зачёсывает волосы Чуи пальцами в хвостик. Он стоит за его спиной, так что Чуя не может увидеть его лица, но ощущает жгучую тяжесть, которая сдавливает грудь, смыкает сердце, душит, лишая возможности говорить. Пальцы Дазая касаются его кожи, пока он завязывает рыжие волосы. Холодный ночной воздух пробирается под их одежду, но шея Чуи пылает огнём, как никогда прежде. Чужие пальцы задерживаются на шее Чуи после того, как заканчивают убирать его волосы. Они нежно и легко, как пёрышко, кружат по коже, и только когда холодный палец проскальзывает под чокер, Чую передёргивает и он делает резкий отрывистый вздох. — Не прикасайся ко мне, — шепчет он, отталкивая руки Дазая. Его лицо горит. — Или я тебя, блядь, убью. Дазай не отвечает, шагая в ногу с Чуей, и они вдвоём молча идут к тусклому, ни о чём не подозревающему складу. Когда Чуя мельком взглядывает на Дазая, тот пристально смотрит на него полуприкрытым, потемневшим взглядом с какой-то силой, которая заставляет Чую отвести глаза и тяжело сглотнуть. — Заткнись, — говорит он несмотря на чужое молчание. — Давай просто покончим с этим. — После тебя, напарник, — легко отвечает Дазай с тенью ухмылки на лице. — Не зови меня так, — огрызается он. Его грудь сжимается от столь привычных слов, и он всё ещё может ощущать обжигающие отпечатки чужих пальцев на шее и блядь, отстранённо думает он. Ночь будет длинной.***
— Ты, — выплёвывает Чуя. — ёбаный придурок. Дазай в ответ глупо улыбается. Уголки его губ едва заметно трясутся, а глаза пытаются сфокусироваться на чужом лице. Чуя сильнее прижимает кусок ткани к потоку крови, сочащемуся из живота Дазая, и стискивает зубы. — Ну что ж, — лениво начинает Дазай. — Ёбаный придурок, — резко повторяет он. — Если бы ты просто подождал меня буквально ещё три секунды, ты бы блядь не схватил пулю, как болван. Ты знал это. Глаза Дазая закрыты, ресницы подрагивают. — Сладкое освобождение смерти, — задумчиво протягивает он и тяжело вздыхает. Его хватка вокруг запястья Чуи немного ослабевает, и ледяная паника поднимается по горлу Чуи. — Нет, — перебивает Чуя, сердце в его груди заикается. — Заткни свой, блядь, рот. Если ты умрёшь, я тебя, блядь, прикончу. — Ах, — выдавливает Дазай. Его всё ещё закрытые глаза слегка подёргиваются из-за боли. Ему удаётся слабо ухмыльнуться. — Чуя будет по мне скучать? — Чёрта с два, — бормочет Чуя. Дазай ворчит, когда Чуя сильнее сдавливает его рану. Он долго смотрит на побледневшее лицо Осаму, слова застревают в горле. Чуя секунду колеблется, прежде чем отвести взгляд и уставиться на свои окровавленные руки, а не на глаза Дазая. — Ты не можешь умереть, — едва слышно добавляет он. — По какой-то идиотской причине люди теперь переживают за тебя. Дазай секунду молчит, прежде чем отвечает на удивление ровным голосом: — А мне казалось, что у меня нет сердца. Жестокость собственных слов Чуи, брошенных в его же сторону, оглушают, словно его ударили в живот, и он замирает. Неосторожное заявление восемнадцатилетнего Чуи протыкает его кожу, как незыблемое напоминание. Он заставляет себя взглянуть на Дазая и встречается с безмолвным, твёрдым взглядом, смотрящим в ответ. Но им больше не восемнадцать. За пять лет они оба успели измениться и остепениться во всех бессчётных смыслах. Так что Чуя проглатывает собственную гордыню, отводит взгляд и резко выдаёт: — Мне, блядь, жаль, хорошо, я не хотел… — Я знаю, — обрывает его Дазай, отвратительно ухмыляясь. — Я просто хотел, чтобы Чуя произнёс это вслух. Чуя едва удерживается от того, чтобы не влепить ему. Он терзает зубами губу, наблюдая, как дыхание Дазая становится всё прерывистее и ему становится всё труднее фокусировать взгляд. У них есть ещё пара минут, прежде чем доктор из Агентства придёт и заберёт умирающий мешок с бинтами в его руках. Её крики по телефону, наполовину из-за злости на Дазая и наполовину из-за едва скрываемого беспокойства не выходили из его головы. — Как скажешь, — бормочет Чуя. — Люди из Агентства заботятся о тебе по Бог знает каким причинам, а ты заботишься по крайней мере об одном человеке, так что, — вздыхает он. — Даже не думай, блядь, помирать, кусок ты дерьма. — Об одном человеке? — повторяет Дазай напряжённым голосом. Чуя хмурится, встречаясь глазами с тёмным, нечитаемым взглядом. — Тот оборотень, — рассеянно говорит он, роясь в своей голове в попытке вспомнить имя. — Ацуши, так? Дазай испускает громкий вздох. Тело под Чуей содрогается и заставляет его вздрогнуть. — Чуя, — стонет он тяжёлым от усталости голосом, непривычно лишённым какого-либо сарказма. — Попробуй иногда включать свой мозг. — Что? — моргает тот наполовину в замешательстве, наполовину в раздражении, прежде чем Дазай начинает сильно дрожать и Чуя чувствует, как пульс слабо заикается под его пальцами. — Заткнись, — резко бросает он. — Прекрати болтать, иначе ты потеряешь ещё больше крови… — Чуя, — вновь шепчет Дазай. — Нет никакой шутки. Чуя тупо уставился на него. Эти слова, кажущиеся какими-то смутно знакомыми, щекочут край его воспоминаний. И кажется, что должно быть нечто, что он знает, нечто важное, учитывая странную тяжесть заявления Дазая и непонятное отсутствие насмешек и провокаций. Он хмурится, опуская взгляд на лицо Дазая, открывая рот с целью задать вопрос. А затем Дазай — бесстыдно, бесполезно, ожидаемо — отрубается.***
(— Я люблю тебя — слышится голос Дазая, давний, далёкий и одновременно знакомый. — Ясно, — Чуя слышит собственный саркастический голос. — И в чём же шутка? И затем вновь Дазай, ближе, громче и теплее чем когда-либо прежде, ускользающий в бессознательное состояние с простреленным животом и улыбкой на лице, отвечает: — Чуя. Нет никакой шутки.) Чуя, вздрагивая всем телом, просыпается и выпрямляется, сидя на кровати. Его сердце бешено колотится, а ладони потеют как сумасшедшие. — Блядь, — бормочет он в безмолвие квартиры. А затем опять, громче: — Блядь. Не может быть. Но затем он вновь закрывает на мгновение глаза и видит перед собой изгиб губ Дазая, а они — вновь подростки, сидят в их тесной ванной. Признание Дазая эхом разносится по каждому тёмному углу его сознания, и он вспоминает то, как оставались закрытыми чужие глаза, чтобы Чуя не мог увидеть их взгляд. Он ощущает призрачное прикосновение пальцев Дазая, скользящих по его коротким волосам, пока тело ноет из-за Порчи, ощущает знакомое прикосновение пальцев, расчёсывающих его волосы — теперь уже длинные — когда он лежит смертельно уставший среди поля. Когда он закрывает глаза, он вновь переживает то, как предательство Дазая пырнуло его в живот и раздробило грудную клетку, как боль глубоко въелась в душу и как потребовалось больше года, чтобы жжение внутри хотя бы начало угасать. Он помнит адскую усталость после того, как стал нагружать себя работой, помнит списывание ноющей боли на перенапряжение и стресс, помнит игнорирование встревоженных взглядов Коё. Бурлящий, взрывной вихрь ощущений в груди кипит под его кожей от непреодолимого желания. Его желания. Чуя страстно желает, чтобы Дазай оставался живым. Он желает, чтобы непривычное сияние чужих глаз никогда не угасало. Он желает, чтобы Дазай был его опорой и поддержкой, чтобы тот надёжно прикрывал его спину в этом водовороте бедствий, коим являлась их работа. Он желает, чтобы Дазай продолжил глупо улыбаться и травить эти древние, старомодные анекдоты, которые так надоедливо, но знакомо выводили его из себя. И он тайно желает, чтобы те слова Дазая из их подросткового возраста оказались правдой — потому что если это так, если это всё ещё правда, то значит… — Господи блядь боже мой, — бормочет Чуя в тишину, когда вдруг сквозь поток мыслей он осознаёт, что начал левитировать по направлению к потолку. Он краем взгляда замечает свою руку, и видит, что она порозовела. Он, блядь, покраснел до самых ладоней. Чуя решительно сглатывает смущение, пока сердце беспощадно колотится в его груди. Духота комнаты давит на него, голова раскалывается, и он осторожно опускается на кровать, уставившись в потолок. — Я тебя ненавижу, — многозначительно говорит он белой краске на стене своей комнаты. Его сердце смеётся над ним.***
— Дазай, — нечётко говорит он, накаченный обезболивающими и слабо лежащий на больничной койке, спустя какое-то время после того, как он с помощью Порчи разорвал себя на части ради очередного спасения города. — М? — мычит Дазай. Чуя едва может видеть очертания сидящей рядом и слегка потрёпанной фигуры. Он не утруждается спросить, почему Дазай рядом, почему он каким-то образом всегда находился рядом после подобных происшествий с тех пор, когда им было ещё пятнадцать и их руки были пропитаны кровью, и теперь, когда им двадцать четыре и они по разные стороны баррикад. Отголоски прикосновений чужих пальцев к его шее словно пылают огнём. Чуя может ощущать, как Дазай протянул руку и дотронулся до него, и как обнуление ударило в грудь и подарило возможность вновь сделать вдох. Скажи в чём была шутка, хочет приказать он. Но он слишком устал, слишком разбит и слишком напуган тем, что увидит в глазах Дазая, так что вместо этого он откидывается на подушки и позволяет усталости одержать над ним верх. — Ты скоро уйдёшь, — невнятно кидает он: всё лучше, чем сказать останься. Это был в каком-то роде вопрос, хотя он уже заранее знает ответ. Потому что Дазай никогда не остаётся до того момента, когда к Чуе возвращается сознание, когда он отдохнул и пришёл в себя. Как будто он может быть рядом с Чуей только когда тот полумёртв, беззащитен и не способен связно мыслить. Как будто Дазай сбегает, чтобы Чуя не мог спросить почему он здесь и каким образом он здесь, когда они оба чертовски хорошо знают, что этот лазарет находится на территории мафии. — Может быть, — раздаётся ответ Дазая, звучащий в этот раз чуть отдалённее. Чуя на мгновение борется с собственным телом, пытаясь не дать глазам закрыться, но после он ощущает холодное прикосновение чужих пальцев к своему лбу и поддаётся тьме. Когда он во второй раз просыпается, Дазай уже ушёл.***
— Я прошу прощения, сэр, — отвечает ему кто-то с ощутимыми дискомфортом и неуверенностью в голосе. — Мы не могли спасти… — Всё в порядке, — хрипло выдыхает Чуя и трёт руками лицо. Он уже знает имена и лица тех шести человек, лежащих трупами в горящем хранилище позади него. Ему не нужно произносить их вслух, делая этот факт ещё более явным. Ещё более реальным. Его сердце болит. Даже спустя все эти годы — оно болит. Чуя стоит в стороне, оглушенно наблюдая, как Тачихара отправляет толпу невредимых тушить огонь, пытаясь обуздать кучу пепла и пламени. Тридцать четыре раненых и шестеро убитых, подсчитывает Чуя в голове. Всё разворачивается перед его глазами, а он просто тупо смотрит, проводя пальцами по сильно обгоревшим краям пальто. Ему придётся купить новое. Он вздрагивает и подпрыгивает от пронзительного звонка своего телефона, запуская пальцы в карман и вытаскивая его оттуда. Незнакомый номер. Он пару раз мигает, смотря на него, после чего отвечает на звонок и прижимает телефон к уху. — Здравствуйте? — с усталостью выдавливает он. Звонок обрывается. — Что блядь, — бормочет Чуя. Но тут появляется Хироцу и обращается к нему по поводу возмещения ущерба, подкрепления, реконструкции, и Чуя глушит боль в груди и возвращается в свою роль: выкрикивает приказы, руководит различными группами и ведёт себя как исполнитель, которым он и является, которым он и должен быть. Холодный ночной воздух проникает в его тело до костей и преследует ещё несколько часов, даже после того, как он засыпает.***
— Ах, — говорит Ацуши на следующий день, улыбаясь. — Чуя-сан. Чуя отдалённо задаётся вопросом, каким блядь образом они дошли до того, что Ацуши не пытается убежать или хотя бы вздрогнуть, а в самом деле улыбается и приветствует его среди бела дня. — Привет, — тем не менее выдавливает он с усталой улыбкой на лице и надеждой, что пацан увидит её искренность. Его взгляд опускается на меню кафе и быстро скользит по вариантам. — Вы же не ранены, правда? — спрашивает Ацуши с широко распахнутыми глазами, обегая взглядом Чую. — Дазай-сан ничего не сказал, так что я не был уверен. Имя "Дазай" заставляет сердце Чуи совершить странный, чужеродный кульбит в груди, который никогда не случался раньше и Боже, он не хочет думать о последствиях этого в три часа дня во вторник. Но он хмурит брови, вновь смотря на Ацуши и в замешательстве моргая. — Ранен? Ацуши наклоняет голову. — Некоторые подразделения хранилищ мафии внезапно загорелись прошлой ночью, верно? Пока вы и ещё люди были внутри? Чуя сглатывает. Он всё ещё мог ощущать, как языки пламени едва касались его кожи, цеплялись за пальто и практически заглатывали его целиком, прежде чем он успел выскочить наружу. Мог видеть вынесенные из блока мешки с трупами и усталые, измученные лица всех вокруг, когда они наконец стали расходиться по домам в четыре часа утра. — Я в порядке, — удаётся сказать ему с лёгкой улыбкой. Затем слова Ацуши обрабатываются в его голове, и он приподнимает бровь, чувствуя, как тревога ползёт по позвоночнику. — Как ты узнал? Это частная информация, которая должна была быть- подожди, Акутагава сказал тебе? — Что, — кидает Ацуши. — Нет, с какой стати- я его видеть не могу, — он недовольно хмурится, и Чуя сдерживает невольную улыбку. Ацуши расправляет плечи и гордо выпячивает грудь, прежде чем сказать с блеском в глазах: — У нас свои источники. — Имидж крутого парня тебе не идёт, сопляк, — сухо отвечает Чуя и не может удержаться от смешка, когда Ацуши заметно поникает и надувает губы. Затем он цепляется за навязчивую мысль в глубине своего сознания и многозначительно прочищает горло: — Но какое бинтованному ублюдку до этого дело? Ацуши, если это возможно, выглядит ещё более озадаченным. Он просто тупо пялится на Чую несколько секунд, моргая. — Что ж, — начинает он. — Дазай-сан позвонил вам, так? У Чуи пересыхает в горле. — Так ли это? — говорит он медленно. В памяти Чуи мелькает случайный звонок от незнакомого номера, поступивший меньше чем пять минут спустя после того, как он выскочил из пламени. Сердце в груди сжимается. — Ох, — задумчиво протягивает Ацуши. — Это не так? Я думал, он звонил. Лучшее, что есть в этом пацане — отдалённо вспоминает Чуя — это его легкомысленная и бесконечная болтовня. — После того, как Куникида-сан сообщил нам новости, Дазай-сан попытался отойти, и Куиникида-сан начал что-то вроде куда ты собрался, я не закончил, но Дазай-сан лишь отмахнулся и сказал нечто наподобие у меня серьёзный бизнес-звонок, и Куникида-сан как всегда разозлился на него, но Дазай-сан всё равно ускользнул вместе с телефоном, так что, — Ацуши пожал плечами. — Но потом он довольно быстро вернулся и выглядел намного спокойнее, так что по крайней мере, видимо, Чуя-сан был жив. — Чуя, — слышит он знакомый насмешливый голос. — Нет никакой шутки. — Хм, — всё, что удаётся ответить Чуе спустя какое-то время. Его внутренности сворачивается в трубочку. Он с трудом сглатывает и чувствует, как скапливается в его животе ужас, когда он задаёт вопрос: — Как ты думаешь, почему из всех людей он позвонил мне? — Ах. Эмм, — Ацуши смотрит на него, как будто тот спросил голубое ли небо. — Вы — единственный человек из мафии о котором он заботится, верно? — спрашивает он. Как будто это очевидно. Что ж, блядь, торжественно думает Чуя примерно в миллионный раз после того момента, как он проснулся из-за того дурацкого сна месяц назад. Может быть, это и вправду очевидно. Может быть уже все в этом сраном мире поняли всё прежде него. И это настолько глупо — не говоря о том, насколько это по-детски — но факт того, что Дазай, Дазай, эта идиотская машина по трате бинтов, в самом деле позвонил ему с незнакомого номера лишь ради того, чтобы услышать, как Чуя пробормотал усталое здравствуйте и подтвердил, что всё ещё жив, а после Осаму повесил трубку, намеренно ничего не говоря, чтобы Чуя ничего не понял… Чуя давит глупую улыбку, зудящую в уголках его губ. Ёбаный придурок. Как будто Чуя так просто умрёт. Он поднимает руку, чтобы на мгновение потрепать Ацуши по голове. — Ты намного умнее, чем думают окружающие, пацан, — говорит он, позволяя веселью просочиться в его голос. Ацуши сияет. — Спасибо, Чуя-сан! Я… — а затем он замолкает, слегка прищурившись и выпятив губы. Его надутый вид пугающе похож на кое-какого знакомого Чуе человека. — Постойте, — медленно начинает он. — Это должен был быть комплимент или- В ответ Чуя лишь радостно, легко и счастливо смеётся. — Увидимся, — посерьёзнев, окликает он Ацуши, поворачиваясь на каблуках и направляясь к выходу из кафе. — И передай этому идиоту, что я его терпеть не могу, договорились?***
Его словно разбили вдребезги. Или просто, думает Чуя, стёрли с лица земли. Потому что Дазай всё ещё досаждает, раздражает и докучает ему, крутит и вертит им, как манипулятивный кусок дерьма, но кроме того он улыбается Чуе с очевидно ласковым взглядом, дразнит его одновременно нежными и лукавыми выражениями лица, хватает его безо всякой нужды, словно специально ищет повода для прикосновения, смотрит секунду дольше необходимого. Чуя не знает, как он этого никогда не замечал. На протяжении всей миссии эта мысль жарко горит на периферии его сознания, и по ощущениям его кожа просто полыхает. Он сверхостро ощущал каждый брошеный Дазаем взгляд, каждое лёгкое касание, каждое слово, вылетавшее из его тупого рта. Это отвлекает. Невероятно отвлекает. Чуя проклинает жар, вновь охватывающий его лицо, когда он машинально поправляет чокер и чувствует, как чужой тяжёлый взгляд, словно электрический заряд, прознаёт его шею. — Чуя был сегодня очень тихим, — протягивает Дазай на их пути обратно. — Решил хоть разок попробовать включить мозг? — Заткнись, — поступает ответ Чуи. Но даже для него самого тот звучит очевидно слабо и тихо. Чуя сдерживает гримасу, когда Дазай озабоченно приподнимает брови. — Чуя, — драматично вздыхает он. — Я знаю, что ты тайно мечтаешь вырасти повыше, но правда состоит в том, что это нево- Чуя затаскивает его на ближайшую опустевшую парковку и бесцеремонно прижимает напарника к стене. Брови Дазая поднимаются ещё выше, а на губах играет слабая улыбка, но он не пытается вырваться. Осаму, на удивление, замолкает и не сводит глаз с Чуи, словно ожидая вызов. Чуя мгновение сдерживает чужой взгляд, и его сердце бешено колотится в груди, пока он пытается аккуратно взвесить свои следующие слова, чтобы сказать хоть что-нибудь. Что угодно, кроме как я блядь понял, что ты в меня влюблён. Блуждающий порыв ветра налетает на стоянку, моментально сдув все мысли. Когда он поднимает руку, чтобы забрать выбившуюся прядь волос за ухо, взгляд Дазая прослеживает чужое движение, казалось, целую вечность, прежде чем вновь спокойно и невозмутимо устремиться на Чую, словно его только что не поймали с поличным. — Нет никакой шутки, — спешно выпаливает Чуя. Дазай моргает раз, второй, а затем, прежде чем Чуя успевает это осознать, лицо Дазая растягивается в широкой ухмылке: — Оо, — всё, что он говорит, и нечто невыносимо яркое светится в его глазах. — Чуя наконец-то понял. На его лице всё ещё красуется эта тупая улыбка, пока он смотрит на Чую, словно ожидая, что тот что-нибудь скажет. Дазай не выглядел взволнованным ни на йоту. Он просто прислонился спиной к стене, наклонил голову и продолжил пожирать его глазами. Это не честно, отупело думает Чуя краем сознания. Дазай выглядит абсолютно спокойным, в то время как внутри Чуи бушует огненная, обжигающая буря. — Терпеть тебя не могу, — наконец бормочет Чуя. Кровь приливает к ушам, а смущение ползёт вверх по шее, пока он разглядывает землю под ботинками, лишь бы не смотреть Дазаю в глаза. — Нам было, блядь, только, семнадцать… — Шестнадцать, — беспечно поправляет его Дазай. Глаза Чуи вновь устремляются к карим. Тяжесть чужого взгляда выбивает весь воздух из его груди и заставляет кружащиеся в голове мысли небрежно рассеяться в запутанную смесь участившегося сердцебиения и чужеродного трепета в животе. Дазай вновь улыбается, но не нахально, самодовольно или хотя бы капельку надменно. Искренне. Он улыбается с неприкрытой нежностью, сочащейся из его глаз, и тот факт, что весь его взгляд устремлён лишь на нечто определённое, на единственного человека, на него- Это пугает. — Шестнадцать, — вновь повторяет Дазай, всё ещё не отводя от него взгляд, словно он — единственный человек на земле. — Я… — Заткнись, — выдавливает Чуя. Он едва может что-то слышать помимо стука собственного сердца. На секунду наступает тишина, пока разум Чуи пытается связать вместе все кусочки пазла, которые каким-то образом всегда были рядом, но оставались нетронутыми. Он всей душой отчаянно не хочет, чтобы Дазай сказал что-то идиотское по типу я был влюблён в тебя с тех пор как нам стукнуло шестнадцать, потому что он слишком боится, что его сердце прошепчет в ответ я тоже. — Чуя, — потягивает Дазай. — Не напрягайся так сильно, твой крошечный мозг не сможет выдержа- Чуя притягивает его к себе и целует. Он чувствует чужую улыбку поверх своего рта ровно перед тем мгновением, как их губы соприкасаются. Он не может заставить себя думать была ли она нежной, самодовольной или какой-то ещё. Целомудренное прикосновение к теплу чужого рта длится секунду, прежде чем Чуя отстраняется, словно обжегшись: его лицо раскраснелось, а сердце бешено застучало. Он поднимает глаза на Дазая и встречается со смотрящим в ответ потемневшим сияющим взглядом. Чуя пересиливает себя. — Хорошо, засранец, — начинает Чуя, сглатывая нервозность и утыкаясь пальцем в чужую грудь. — Слушай сюд- Но рука Дазая дёргается, и внезапно он меняет их позициями, вжимая Чую в стену. Прежде чем тот успевает выдавить из себя протестующий возглас, Дазай наклоняется и в этот раз по-настоящему целует его. Язык Дазая касается чужого нёба, после чего стремительный поток мыслей в мозгу Чуи с визгом прерывается. Голова кружится всё сильнее и сильнее, и он, отказываясь от любой разумности своих действий, прикусывает край чужих губ. Чуя закрывает глаза и смакует тепло чужого тела, несмотря на невысказанные слова, обжигающие горло. Развеселённый Дазай издаёт неопределённый звук, прежде чем наконец отстраниться на приличную дистанцию. Долгое мгновение они молча смотрят друг на друга: глаза Чуи прослеживают порозовевшие щеки и влажный блеск губ Дазая. — Не перебивай меня, — нечётко произносит Чуя слабым голосом, пока предательское сердце гулко колотится под кожей. — Кусок дерьма. Дазай лишь выгибает бровь, приподнимая уголки губ. — Ты перебил меня первым, чиби. Чуя ничего не отвечает. Честно говоря, не особо знает, что сказать. Секунду он беспомощно смотрит на Дазая, размышляя, а после ласковая рука достигает его лица и обхватывает щёку, вновь выбивая все мысли из головы. — Сегодня в любое время было бы неплохо, — говорит Дазай, ужасно противно ухмыляясь и сверкая глазами, ласково гладя скулу Чуи большим пальцем. Чуя сглатывает. — Ты опять уйдёшь? — безэмоционально спрашивает он напряжённым и низким голосом, пытаясь не позволить слабости просочиться в его речь. Он имел в виду не миссию. Дазай опускает руку и нежность, обволакивающая черты его лица, исчезла в одно мгновение. — Нет, — просто отвечает Дазай. Он смотрит на Чую без улыбки, но с жёстким суровым блеском в глазах. — Нет, — твёрдо повторяет он. — Я не уйду. — Я тебе не верю, — автоматически кидает Чуя, отрываясь глазами от Дазая. Он устремляет взгляд в землю, сердце глухо клокочет в груди. Потому что он уже уходил, он оставлял Чую больше раз, чем можно сосчитать, и наверняка сделает это ещё. Непоколебимая пустота, тоска, гнев, которым Чуя только недавно смог дать имя… он не сможет сделать это вновь. Не после того, как ощутил губы Дазая, прижатые к собственным, увидел сияющую, мягкую и нежную улыбку, посвящённую лишь ему, не после того как всё наконец встало на свои места. Он не сможет. — Что ж, — шепчет Дазай, делая шаг к Чуе. Рука на подбородке заставляет его снова сосредоточить внимание на Дазае, улыбающимся и смотрящим вниз на Чую, как будто он — единственное, что имеет значение. — Видимо, мне придётся просто показать тебе. — Стоп, — слабо говорит Чуя, рука на груди Дазая останавливает его от сокращения дистанции между ними. Его уши пылают. — Ты, блядь… это не так работает, идиот. — Чуя, — тихо отвечает Дазай, всё ещё удерживая рукой чужой подбородок. В его глазах мелькает весёлая искорка, когда он опускает на него взгляд. — Ты идиот, если считаешь, что я позволю себе опять тебя отпустить. Кровь мигом приливает к лицу Чуи. Жар оседает на каждом дюйме его кожи, когда он с учащённым пульсом и сжавшейся грудью моргает, глядя на Дазая. Тот всё ещё глупо улыбается. Его полные надежды и невыносимой нежности глаза смотрят на него в ответ, и Чуя чувствует себя так, будто в него ударила молния, будто он падает, беспомощно несётся вниз, тонет… — Я был влюблён в тебя с тех пор, как нам стукнуло шестнадцать, — беззаботно говорит Дазай, словно это — легчайшая вещь на свете. Его улыбка переходит в неровную ухмылку, глаза искрятся. — Если это поможет, — его щёки покрываются малейшим, едва заметным румянцем, и это невыносимо мило. — Ненавижу тебя, — бормочет Чуя, трясущимися руками прижимая Дазая к себе. — Видеть тебя блядь не могу. Тёплое, приятное тело Дазая в ответ лишь подрагивает от смеха. Чужие руки обвиваются вокруг Чуи, и когда Дазай касается губами его макушки, Чуя чувствует маленькую улыбку, прижатую к своим волосам. — Долго же ты думал, чиби. Солнечный свет полуденного зноя бьётся им в глаза, и когда забинтованные пальцы ползут по его шее, чтобы поиграть с волосами, Чуя лишь прижимается щекой к груди Дазая и улыбается.***
— Эй, — бормочет Чуя, тыча пальцем в комок перед собой. — Засранец, — очередной тычок. — Идиот. Тупая скумбрия. Ублюдок… — Ты можешь звать меня по имени, знаешь, — отвечает Дазай с весельем, пляшущим в глазах, пока он приподнимается на подушке, чтобы посмотреть на Чую. Его глаза бесстыдно скользят по голой груди Чуи, и он ехидно ухмыляется. — Я знаю, что ты можешь, ты ведь только недавно… Чуя жестоко пинает его, добиваясь приятного стона боли напарника. Дазаю всё равно удаётся похихикать над чужим покрасневшим лицом, прежде чем он переплетает их обнажённые ноги под одеялом и тянется к его талии. Чуя секунду пристально смотрит на него, задерживаясь глазами на краю улыбки Дазая, прежде чем плюхается обратно на кровать и глядит в потолок, решительно избегая чужой взгляд. — Я люблю тебя, — бормочет Чуя себе под нос. — Видимо, — смущение охватывает всё его тело, и он в ожидании задерживает дыхание, пока сердце опасно кувыркается в груди. Дазай прекращает выводить пальцем маленькие круги на его талии. На секунду воцаряется молчание, прежде чем Дазай отвечает с улыбкой в голосе: — В чём шутка? Чуя сглатывает, не мигая глядя в потолок, а затем поворачивается лицом к Дазаю. Он может проследить контур губ Дазая, широко растянутых в улыбку, пока тот смотрит на Чую ясными и полными любви глазами. Это необычное зрелище, к которому ему ещё предстоит привыкнуть, но против которого он, возможно… вероятно — определённо не будет возражать. — Её нет, — шепчет Чуя, поднимая руку, чтобы щёлкнуть Дазая по лбу. — Идиот.