Правда или действие?

— Правда! — дерзко отвечает Даня, чуть задирая подбородок. Саша сидит на нижней полке у окна в темном углу, и палит, как пьяно блестят мустаевские глаза. За последние почти две недели это их восьмой, кажется, поезд. Анисимов уже всей душой ненавидит жесткое, вечно выбивающееся, намертво-в-пакеты-запаенное постельное белье, пыльные и дебильно-колючие пледы, жесткие и всегда (какая, блядь, неожиданность!) слишком короткие для его роста полки. Туда же, в топку вечно-гремящие-посреди-ночи подстаканники, бесконечно-занятые-грязные толчки и душные закутки купе. Спасибо, блядь, что не плацкарт, конечно! Помнится, в начале своей туровой деятельности они и маршрутками не брезговали, не говоря уже о «вагонах на 54 места», где Саше вечно, кстати, попадалась боковуха. Сейчас они могут закрыться в купе и спокойно поспать, но только не восьмой же, блядь, раз за двенадцать дней! Поэтому все такие уставшие: морально и физически. И поэтому все сейчас такие пьяные. Даже девчонки, которые временно переселились «на поболтать» в первое купе, где пока еще нет двух левых пассажиров, но вообще там должны ехать Саша и Даниил. Вечеринин, Рулев и Кожахметов уже отвалились и дрыхнут в соседнем вагоне. Оставшиеся выжившие развлекаются неинтеллектуальными играми. — Правда, значит… — ехидно вторит Музыченко. Судя по лицу, Юра не слишком успешно мечется в своей голове между самыми гаденькими и пошленькими вопросами, которые он только может придумать после такого количества пива. Музыченко, кстати, и предложил эту игру. Чтобы скоротать поездатое время до следующей станции, где можно будет нормально покурить на перроне и купить еще бухла. В купе по-летнему жарко и по-гастрольному засрано: на столе, под столом и даже в проходе кое-как валяются уже пустые пивные банки, которые Кикир несколько раз пытался ставить рядками, но кто-нибудь обязательно смахивал легкий строй своими граблями. Хорошо хоть отходы от съеденных бичпакетов они сразу вынесли, а то сидели бы сейчас в остатках лапши и приправах. — Бля, Юр, ну, давай соображай быстрее, — в привычной манере тянет нетерпеливый Личадеев. — Ща-ща, — хмурится Музыченко, но его лицо тут же проясняется. — А! Во! Господин директор, — издевательски-вежливо обращается к Дане, улыбаясь. — Ну-ка, расскажи нам про свой гомосексуальный опыт. — Какой-какой опыт? — Мустаев прыскает, но явно смущается. У Саши от этого вопроса даже в голове немного проясняется. Он весь превращается в слух. — Ты слышал, — машет рукой фронтмен. — С мальчиками когда-нибудь спал? — снисходительно разжевывает, делая последний глоток из банки, и сразу морщится — пиво наверняка уже тепло и выдохлось. — Нет, — вполне искренне отвечает Даня и улыбается, а Саша не знает, радоваться или огорчаться. С одной стороны — вроде бы легче, что не придется представлять объект своих гребаных гомоэротических фантазий, блядского Даниила Мустаева, в постели с каким-нибудь мужиком. С другой стороны — ну блядь, похоже ничего ему не светит… Можно, конечно, и дальше продолжать дрочить на «светлый образ», но на этом, с большой долей вероятности, дело и закончится. — Ну, а целовался хоть? — Юра выглядит явно разочарованным. — Э не, нахуй иди! — беззлобно отвечает «господин директор». — Это уже два вопроса, — пьяненько улыбается и тянет фак к Юриному лицу. Паша перехватывает его руку и в шутку выкручивает палец. Они возятся несколько секунд, пока Мустаев не начинает ржать. — Ладно, хорэ, — Личадеев отпускает Данину руку и не дает Юре до него дотянуться. — Сань, давай тебе! — Действие, — выпаливает Кикир, боясь что тема на нем продолжится. Уж лучше пробежаться голым по вагону или, там, хуйню какую-нибудь в микрофон на концерте ляпнуть, чем обсуждать все это прямо сейчас, когда Даня — вот он, сидит в каком-то полуметре, руку только протяни. — О-о! — оживляется Музыченко. — Пусть он Даню поцелует, — пихает Пашу локтем под ребра, подсказывая. Анисимов переводит взгляд и внутри у него все холодеет. Даня как будто вовсе и не собирается протестовать. Даже наоборот — он чуть сдвигается на полке в Сашину сторону, улыбается и смотрит. Смотрит, блядь! Так, что у Саши моментально во рту скапливается слюна. Целый литр, наверное! Пиздец. «Он что серьезно собрался со мной целоваться?!» — эта мысль так сильно долбится внутри Сашиной черепной коробки, что, кажется, сейчас пробьет дырку и вылетит наружу. — Сань, давай! — Пашины слова звучат где-то очень далеко. Они едва-едва пробиваются сквозь непрерывный шум крови в Сашиных ушах. А в следующее мгновение он уже чувствует теплые Данины губы, на мгновение захватывающие в плен его нижнюю губу. Хотелось бы сказать, что мир в этот миг перестал вращаться, все замерло, и они остались только вдвоем, но… Нихуя! Ни-ху-я! Всего секунда. Секунда! И та утонула в улюлюканье этих идиотов. Да-да, родных и любимых, но, блядь, идиотов. Какого хуя! Какого хуя всё так?! Мустаев ещё так улыбается, что хочется утащить его в отдельное купе и уже что-нибудь, хоть что-нибудь сделать с этим невыносимым блядским ртом! *** Кикир курит и скользит взглядом по светящимся окнам вагона. Он вышел на платформу в одной футболке и теперь ему слегка зябко, но остановка длится всего двенадцать минут — хочется все их провести под летним ночным небом, а не в душном перегарном купе. Парни купили у проходящей мимо бабули с тележкой по паре банок пивчанского и еще какой-то вредной хуйни, которую пришлось тарабанить в вагон. Даня тоже что-то покупал, кажется. А вот Саша ничего не стал покупать — он заебался пить. Ему больше не хочется. Ему ничего больше не хочется. Разве что… вернуть тот момент, когда они с Даней поцеловались?.. Хотя нет. Нахуй! Нахуй этот вечно нахмуренный в задумчивости лоб, эти искусанные губы, эти всверливающиеся под ребра взгляды, теплые ладони, улыбающиеся глаза, рукав этот еще забитый, щиколотки, которые Сашу просто с ума сводят (блядь, знал бы раньше, что будет дрочить на мужские щиколотки и низкие спортивные носки — ебу бы дал!). «СУКА!» — Кикир внутри себя готов орать. Потому что еще вчера это было легким увлечением и ничего не значащей хуйней, с которой он вполне мог справиться. А сегодня он не знает, как заставить себя войти в то купе, где они с Даней должны ночевать вдвоем. «Может, попросить кого-нибудь из парней поменяться?» — малодушная мысль возникает и сразу испаряется за нелепостью. Он что, маленький что ли?! Им вместе еще полстраны объехать нужно. Да и вообще, это всё алкоголь! Вбил себе в голову какую-то хрень! *** Кутеж длится недолго — вскоре после остановки девчонки приходят разгонять несанкционированное продолжение «банкета». Милые пьяно и беззлобно бранятся в проходе, пока Даня помогает Саше собирать раскиданный по полу мусор. Саша замечает, как у Мустаева от торчания вниз башкой начинают пылать щеки. Его лицо совсем рядом, и это сводит Анисимова с ума. Опять. Блядь! «Ну что за жизнь?!» Оказавшись в толчке, Саша плещет холодной водой себе в лицо, а потом несколько секунд тупо пялится в зеркало. Синяки под глазами и расползающиеся от угла красные сеточки лопнувших сосудов. Анисимов чувствует себя дико уставшим, но напряжение продолжает бегать колкими пузырьками где-то под кожей. В купе он оказывается первым. Соседние полки по-прежнему пусты, а, учитывая, что следующая станция только через полтора часа, засыпать они будут вдвоем с Мустаевым. «Вот уж хуй!» — с этой мыслью Кикир поворачивается к стенке, злобно устраивает голову, несколько раз перекладываясь между складками ненавистной, слишком тонкой, какой-то рыхлой, пролежанной подушки, подгибает ноги (потому что, блядь, горите в аду те, кто придумал сделать полки такими короткими!) и… ожидаемо ударяется коленками. «Твою мать!» *** Когда дверь открывается, Саша сквозь прикрытые ресницы видит полоску света, которая быстро ползет по стенке купе, пока совсем не растает. — Саш, — следом почти сразу слышен едва различимый шепот. — М? — односложно мычит Анисимов, не поворачивая головы. — Ты спишь? — Саша чувствует, что Даня стоит совсем рядом. — Почти, — бормочет в ответ, упрямо делая вид, что, мол, очень занят, идите нахуй, «господин директор». — Саш, — снова тянет настойчивый Мустаев, и Саша чувствует, как что-то тяжелое опускается на край его «кровати». А следом рука (эта блядская рука!) ложится ему на бедро, и Анисимов даже сквозь простыню, которой он укрыл свои голые ноги, чувствует жар чужой ладони. Он поднимает голову, делая максимально сонное лицо. — Правда или действие? — Даня говорит тихо, почти шепотом, но слова все равно гранатой разрываются в Сашином мозгу. — Чего? — скорее на автомате переспрашивает он, еще выше поднимаясь на локте, замечая, что Даня все также держит руку на его бедре. — Правда или действие? — Мустаев повторяет чуть громче, и Кикир буквально слышит эту его блядскую улыбку. Видит он её с трудом (ну потому что, алё, бля! темно вообще-то), но вот слышит всем телом, можно сказать. Особенно хорошо ее слышит его член, который вот-вот готов перейти к решительным действиям. «Саша, что с тобой не так?! Тебе тринадцать что ли? Это просто улыбка подвыпившего мужика!» Но через секунду Саша понимает, что это уже не просто улыбка. Даня чуть сдвигает руку вверх и вбок — и вот тебе, пожалуйста! Почти полноценный стояк. «С чем я тебя и поздравляю, блядь!» — Действие, — выпаливает Анисимов, только чтобы не передумать. Только чтобы не начать грызть себя за то, что «Даня — пьяный, завтра он может пожалеть, вам еще работать вместе, и вообще ты всё не так понял». — Поцелуй меня, — Саша пытается разглядеть издевку на Данином лице, но видит только какую-то серьезную решительность и лихорадочный блеск в глазах. От Дани пахнет зубной пастой и дезодорантом. У него мягкие, но требовательные губы и напористый язык. Он сгребает Сашку за затылок, вплетая пальцы в спутанные волосы. Рукой ведет через простыню вверх по внутренней части бедра, и Анисимов несдержанно, но коротко стонет прямо в поцелуй. От первого же прикосновения к паху Сашу ведет, как от залпом выпитой стопки чистого «егеря». Только горячо сейчас не во рту и пищеводе, а в паху и, кажется, в мозгах. Ну, потому что башка вообще будто нахуй отключается! Больше не получается контролировать собственные ноги, руки, стоны. Бедрами он подается вперед, навстречу желанной ласке. Руками хаотично шарит по чужому телу, не понимая, чего хочет больше: стянуть футболку наверх, чтобы прижаться собственной голой грудью к мустаевскому телу, или расстегнуть его шорты, чтобы… «Блядь…» Ощущать мужскую ладонь на своем члене не то же самое, что маленькую женскую ручку. Уверенные, совершенно правильные движения, немножко слишком, но от этого только острее. Всякие дебильные мысли из башки выбиваются только так! Саша неловко запрокидывает голову (потому что, сука, верхняя полка!) и хватается за Данино плечо. Белесые капли брызгают на живот и накрахмаленную простыню под матерное бормотание и полувыдох-полустон. В голове у Анисимова немного кружится, а еще горло пиздец как пересохло. И под веками видны остатки цветных послеоргазменных искр. — Хочешь? — Даня усмехается, привлекая к себе внимание. Кикир открывает глаза и видит протянутую бутылку минералки — вот что значит хороший менеджер, ёпты! Саша делает пару жадных глотков и снова лезет целоваться. И Мустаев ему отвечает. Отвечает так, что смелости и ловкости хватает на то, чтобы расстегнуть всё-таки эти ебаные шорты. И чтобы впервые в жизни взять в рот — тоже смелости в самый раз. Особенно когда Даня так ласково гладит его по голове, стоя между полками и опираясь о верхнюю лопатками. Анисимов слышит беспрерывный шепот, но не может разобрать и слова, только кружит по головке языком, втягивает щеки и двигает рукой. Он чувствует, как у Дани подрагивают ноги, и ему хочется, чтобы это не заканчивалось. Отодвигается Анисимов в последний момент, и то только потому, что Мустаев настойчиво тянет его за волосы. Саша опускает голову и видит росчерки спермы на своей татуированной груди. Даня тяжело дышит, стоя со спущенными почти в пол штанами и запрокинув лицо к потолку. — А если бы я выбрал «правду»? — хрипит Анисимов с усмешкой и тянется к так и не закрытой бутылке с водой. Потом вытирает живот изгвазданной простыней и подает сухой край Дане. — Я бы сам тебя засосал, — Мустаев опускает голову и ловит Сашин взгляд. Вытирает остатки спермы с члена, надевает обратно шорты и садится напротив. Кикир чувствует, как неловкость заполняет купе и подбирается к горлу. — Пиздец поиграли! — он не сдерживается, нервно смеется. Анисимов хочет перестать смотреть на раскрасневшегося Мустаева, на его искусанные губы, на подернутые блеском глаза, но проебывается снова и снова. — А мне понравилось, — даже в полумраке купе видно, как широко раскатывается улыбка по Даниному лицу. — Я бы как-нибудь еще поиграл, — Саше даже кажется, что Мустаев пошловато дергает бровями, но это не точно. Всё еще темно вообще-то! — Сука, — Саша отзывается сквозь глухой смех, ни к кому толком не обращаясь. «Ну и хорошо, что темно» — думает он, не в силах сдержать рвущееся изнутри, совершенно дебильное, опьяняющее, сиюминутное счастье.