Phoenix

Участники группы все чаще замечают, что Джексон словно сам не свой. Он уже не стремится поддержать беседу, не травит ежеминутные шуточки с вкраплениями чисто американского сленга и даже избегает любой возможности задержаться в студии хотя бы на пару минут. Джейби даже как-то раз ловит его после записи на радио, чтобы перетереть за жизнь, но Ван привычно растягивает губы в абсолютно неестественной улыбке, шепчет тихо что-то о плохом самочувствии и скрывается из виду, как окажется позже, на целый месяц. И трубки не берет, и даже по геолокации его не найти, потому что, как потом заявляет уверенно Марк, Джексон уже телефон сменил, стоило только шасси самолета коснуться гонконгской земли. И пока все мемберы нервно пытаются найти концы той проблемной ситуации, в которую попал Кайе, лишь Югём, столь заботливый и веселый обычно, выпускает на волю пару-тройку резких фраз, в которых Ван непременно конченный ублюдок, клавший болт на все, что только касается успеха группы и их некогда крепкой дружбы. - Вы поругались, да? Скажи мне, - Марк хватает их макне за локоть отчасти грубо, выдыхает в ухо едва ли не рыком и тут же заглядывает в глаза мальчишки, что тщетно пытается не потерять лицо. Туан жил с ним достаточно долго, он перенес стойко пубертат Кима, более того, пубертат Бэма, и теперь всецело уверен, что блеском стеклянного взгляда в потолок его не обмануть. - Мы и не мирились, - Гём тянет уголки губ, ничуть не уступая мастерству Вана, с насмешкой склоняет голову вбок, глядя на хёна сверху вниз, и вырывает руку из хвата одним движением, намереваясь спешно уйти. В том числе и от разговора. - Я знаю лишь, что между вами что-то произошло. Еще тогда… в мае пятнадцатого. – Йен говорит громче, пытаясь докричаться до широкой спины Кима. До его ушей, что, видимо, ничего уже не желают слышать. До его рассудка, что, кажется, уже слишком далеко отсюда. - Нет же… Что произошло между вами в январе двадцатого? – Бэмбэм складывает руки на груди, преграждая собой дверь и не позволяя уйти. Ловит взгляд младшего своим и молниеносно ощущает себя не менее чем предателем. Югём поджимает губы, задирая обиженно подбородок, толкает лучшего друга рукой в плечо, едва ли слышно выдыхая что-то об его абсолютном неумении держать язык за зубами, и стремительно исчезает из зала для практики. - Вы точно поругались. Теперь я уверен. Но в чем проблема, Джексон? – Джинён прижимает телефон к уху плотнее, стараясь расслышать тихий голос лучшего друга, расфокусировано всматривается в улицу за окном и терпеливо ждет ответа. Но Ван слишком долго отмалчивается, прежде чем тяжело вздохнуть и начать свою исповедь. - Я думал, он уже все вам рассказал... Я вновь в нем ошибся. Знаешь, Нён-ни, я просто полный придурок. И я не знаю, что мне делать дальше… - хриплый шепот Джексона затухает к концу, и гробовая тишина на другом конце звонка пугает Пака до чертиков. Он тихо кашляет, прочищая горло, прежде чем уверенно выдохнуть в ответ. - Расскажи. Мы поможем, Джекс. Обещаю. - Это долгая история, Джинён-а. Очень долгая… Я не раз пытался вспомнить, с чего все началось. Когда я стал… таким. Когда все пошло наперекосяк. Когда я устал играть. Когда понял, что натворил… Но у меня не получилось. Знаешь, я должен рассказать тебе все с самого начала. Так было бы правильнее, но.. я попросту не помню. Настолько беспечен и безответственен я был. Это все началось, видимо, с самого нашего знакомства. Нашего с Ним. Тогда я не придал тому значения, но сейчас… Мне стыдно перед самим собой, но я ведь даже не помню, как именно это произошло. Что я сказал, что сказал Он. Какого цвета рубашка на Нём была. Пользовался ли Он уже тогда этим конфетным спреем для тела? Не знаю. Я не помню даже, пожал ли я Ему руку. Видимо, нет. Ведь я бы не смог не отметить, сколь нежны Его ладони, как мягко Он умеет держать, так по-мальчишески, пока ты, наоборот, стискиваешь Его до хруста так по-мужски. Это кружит голову сейчас, но тогда… Я даже не запомнил, как Его зовут. Мне сообщили, что Он трейни, что мы будем в одной группе. Я, наверняка, как-нибудь глупо, просто отвратительно пошутил, заставляя Его раскраснеться. Мне хочется думать, что все было иначе, но я ведь знаю себя… Я просто осёл. Мне было не до малышни. Нам с вами было ведь так весело. Мы – хёнлайн – так часто сбегали из общежития после. То в клубы, то в бары. Еще смеялись над ними двумя, помнишь? Упрекали их возрастом и кичились тем, как много мы знаем о взрослой жизни. Хах… Его практически не было в моем мире. Не было попросту даже местечка для Него и… Его чувств. Нет, неправильно. Мне не было дела до всего этого. Я виноват, теперь я это признаю. У меня тогда было столько связей, помнишь? Романтических в том числе. Все эти девушки, как водоворот событий, эмоций, ощущений, отняли меня у Вас. И Вас у меня. А потом эти случайные связи с парнями… Ты был в курсе всего этого, но всегда молчал. Я не хотел даже думать о твоем отношении к моей жизни, но вот сейчас. Согласись, я был просто мерзок. Я вел себя отвратительно, изо дня в день ставя под удар успех группы. О, сколько раз я был на волоске. Сколько скандалов могло случиться. Тогда было смешно, страх и азарт так возбуждали. А сейчас волосы на голове шевелятся от ужаса. И знаешь, что произошло на самом пике этого всего?.. Ох, ты знаешь. Ты столько раз спрашивал меня об этом. Столько раз, шутя, крайне осторожно пытался меня вскрыть, но я держался. А знаешь, почему? Я боялся. Я чувствовал себя преступником, не меньше. Я ведь… так поступил с Ним. Даже не знаю, какие слова подобрать. Я лишь уповаю на то, что ты поймешь меня. Поймешь, что я тоже совершил много ошибок, о которых безумно сожалею. И если бы я только мог вернуть время вспять, я…я… Джинён, я так сожалею обо всем. Но поверь мне, я уже наказан жизнью. Жестоко наказан самой судьбой за то, что сделал с Ним. - Что… что ты сделал с Югёмом, Джексон? – Джинён опускается устало в кресло возле окна, непроизвольно цепляясь рукой за подлокотник, и нетерпеливо вслушивается во вновь повисшую тишину. Ван, судя по резкому звуку, со звоном ставит бокал на гладкую поверхность стола, прежде чем тихо возобновить рассказ. - Это происходило с апреля пятнадцатого. Я тогда вернулся со съемок длительного шоу, помнишь? Там, на записи, у меня весьма стремительно начались отношения с одним парнем… Не то чтобы я был серьезен к этому всему. Просто развлекался. Это было моим жизненным девизом в те времена. Карьера шла вверх, связи росли, как и моя самооценка. А потом Он окончательно ее подбил до небес. Когда я приехал с вещами домой, в общежитие, вы все вместе досматривали отнюдь даже не финальный эпизод. Мы смеялись, вы хвалили меня за успехи в развлекательной индустрии, вспоминали яркие моменты шоу, а потом Он вышел из их спальни и позвал меня отойти вместе с Ним на кухню. Я, признаться честно, до того момента не заметил Его отсутствия. Но, конечно же, согласился. Я подумал, Он хочет лично сказать что-то приятное, но в силу Его характера… Очаровательного характера, как я понял намного позднее… Он, видимо, стеснялся высказываться при вас. Так я думал тогда. И как же сильно я был удивлен. Шокирован. Потерян. Когда увидел впервые в жизни, как тихо и безмолвно, как горько Он умеет плакать. Знаешь, слезы лились по Его нежным щекам так обильно, так быстро, пока Он продолжал смотреть на меня. Мы молчали несколько минут, хотя я знал, что время ограничено. Кто-то из вас мог в любой момент зайти, а мне правда было интересно, что же случилось. Я идиот, я знаю. Я стравил одну из худших шуток в своей жизни. Сказал Ему, что не стоило так сильно по мне скучать, чтобы так плакать… У Него ни один мускул на лице не дрогнул. Я был удивлен. Обычно Он совершенно не умел контролировать себя, чем безумно меня раздражал. Бесил. Я старался списывать на возраст. Но в тот вечер Он смотрел на меня так осознанно, так по-взрослому. Мне стало не по себе от серьезности происходящего. Ему было еще хуже, я знаю… В тот вечер на нашей небольшой кухоньке Он продолжал плакать, рассказывая мне свои мысли касательно шоу. В этом я не ошибся. Но уже на третьем предложении Он сознался, что больше двух эпизодов смотреть не стал. Он все понял, обо всем догадался. И Ему было чертовски больно. Ты ведь знаешь, почему, верно? А я не знал. Я не знал, что Он был в меня влюблен. Нет же, Он сказал не так… «Это уже даже не влюбленность, хён. Влюбленность проходит через недели две, а я в тебе просто по уши с самого первого дня нашего знакомства. Я люблю тебя так сильно, что схожу с ума. Я так больше не могу». Вот, что Он сказал мне тогда. И я впервые смотрел на Него так близко, так долго. Я не буду лгать тебе, мой друг. Я был в восторге. Его искренность, Его взгляд, Его дрожащие руки и губы. Я чувствовал себя столь самоуверенно. Мне было плевать, что это говорит именно Он. Мне льстила сама ситуация, мне льстили мальчишеские слезы, столь искренние слова, произнесенные с легким надрывом откуда-то из груди… - Что ты ответил ему тогда… в тот самый момент? – Джинён тоже говорит тише, неосознанно опуская голову и утыкаясь взглядом куда-то в узор паркета. Сердце его колотится в груди столь часто от раздирающих душу откровений друга, в которых боли столько, что хватило бы на всех семерых. Но кто мог знать точно?.. Лишь догадывались и слепо верили глупым отмазкам обоих. - Я нагло соврал Ему, глядя прямо в глаза. Я врал, что мне больно от Его слов. От осознания того, что я мог ранить Его своими поступками. Я врал, что никогда бы не встречался ни с кем другим, знай я о Его чувствах. Знаешь, я прикоснулся к Нему, подхватил Его руки своими, крепко сжимая запястья… И прямо в глаза. Неотрывно глядя. Обещал Ему… Джинён, я не любил Его ни капли. Я не думал о Нем ни разу, не хотел воспринимать даже как друга. Я на камеры продолжал играть, изображая заботливого хёна, поддерживал с Ним беседу или даже тактильный контакт, но, стоило лишь найти возможность, всегда исчезал. Я предпочитал Ему других. Даже вас, если брать в расчет группу. Я больше времени проводил с Бэмбэмом, хотя он такой же мелкий был, если рассудить. И как же, наверное, обидно Ему было от этого. Но в тот вечер… Я повел себя как конченый эгоист. Я так желал видеть этот взгляд дольше. Видеть это восхищение. Это обожание по отношению к себе. Я хотел усидеть на двух стульях сразу, как это принято называть. Разумеется, прекращать свои интриги я не планировал. Даже бросать того паренька из шоу не планировал. И с Ним я быть не хотел. Хотел лишь еще больше привязать к себе… Я предложил Ему встречаться. - Джексон, зачем… - Пак разочарованно стонет, откидываясь на спинку кресла и болезненно прикрывая глаза. Трёт устало переносицу пальцами и, на удачу, не слышит, как срывается голос Вана на новой фразе. - Джинён, ты знаешь сам. Я вот такой. Я был таким… Мне до безумия нужно было увидеть эти эмоции, что я мог вызвать в Нём. Это было просто великолепно. Ты когда-нибудь в жизни видел, как может измениться лицо человека за долю секунды: от разбитой, истощенной депрессии до парализующего непонимания, от судорожного осознания до безграничного, всепоглощающего счастья. Ты не видел… Не видел, какой Он красивый. Этот чертов подросток так верил каждому моему слову. А я играл с Ним столь жестоко. Ох, Джинён-а, я столько всего наворотил. Мы начали встречаться тогда, я говорю правду. Но это Он думал так, только Он один. До конца пятнадцатого года я не тронул Его и пальцем, клянусь. Мы ходили в кафе, я платил за Него. Мы смотрели фильмы, играли в приставку, я даже дарил ему какие-то безделушки, что после Он всегда носил с собой. Уговор был лишь один… Мы встречаемся, пока Он держит все в тайне. И можешь ли ты, Нён-ни, хотя бы предположить, сколько половых партнеров было у меня до конца пятнадцатого года? Не можешь. Ты вспомнишь лишь ту иностранку, но это глупость сущая… А Он ведь так никому и не рассказал. А я на то рассчитывал. Я ждал, что его подружка – эта тайская сплетница в нашем общежитии – не удержит язык за зубами и расскажет Вам. И я бы бросил Его. Сразу же. Не задумываясь. Я к тому моменту уже насытился этими яркими ощущениями, мне пресытилось Его лицо. А Он привык ко мне, привык мыслить, что я – часть Его жизни. Хотя я не собирался и начинать думать так. И знаешь, что случилось после? Спустя более чем полгода наших «отношений»? Ох, черт возьми, Пак Джинён, ты не мог не заметить. Этот парень вдруг так расцвел… - Ты использовал его? Совратил ребенка... – Джинён не хочет верить в такую правду, но это кажется ему логическим завершением того этапа, о котором он сам, полный дурак, так часто шутил – их Югёми слишком резко вырвался из подросткового пубертата, что не могли не заметить все остальные. - Нет! Не сразу… Я поцеловал Его. Сразу же после того, как сказал, что мы расстаемся. Это был прощальный подарок, я не хотел заканчивать эту странную игру просто так. Это было так пафосно. В своем представлении я был грёбанным альфачом. В глазах мальчишки – не меньше, чем божеством. Ему исполнилось восемнадцать несколькими месяцами ранее, и, помнится, само празднование я нещадно испортил. Я знаю, что Он ожидал нашей близости с большим трепетом и надеждой. Но я не позволял себе. Допускал мысль… Но не позволял. Знаешь, я уже тогда вдруг задумался над одной вещью. Я был слишком грязным для Него. У меня стала просыпаться совесть, потому я все и прекратил. Но Его поцелуй. Его настойчивые пальчики на моем ремне. Рваные вздохи покрасневшей груди. Джинён, ты даже не представляешь, насколько сладок Его голос, когда Он утробно стонет… Ах, ты можешь вообразить. Этот чертов мальчишка все чаще позволяет себе подобное на сцене. Он стал петь столь развратно, столь пошло, выдыхая звучно на обрывках слов, видимо, лишь для того, чтобы я сошел с ума окончательно. Ты даже не догадываешься, какой Он хитрый и безжалостный. Я сделал Его таким… я не горжусь. Но в ту самую ночь я не задумывался о последствиях, я просто брал все, что мне давали. Он слишком многое мне позволял… И лишь шептал тихо, что он меня действительно любит. - Как вы смогли.. скрыть это от всех? Вы так хорошо стали общаться после. Значит, ты его не бросил? – Пак начинает неуверенно, потому что чужое напряжение чувствует слишком отчетливо. Джексон дает себе время, чтобы привести дыхание в норму, сглотнуть вязкий ком в горле и ответить. - Ты помнишь, что Он стал вытворять на сцене в то время? Сплошная провокация. Я не мог Его бросить, хотя четко осознавал. Я. Его. Не. Любил. Но зажимать мальчишку в любом удобном углу стало чем-то естественным. И я ведь стал отвечать тем же. Я злил Его, выводил на эмоции. Наши отношения по праву можно было называть токсичными. Он ведь совершенно не мог сохранять спокойствие, когда я, пусть и в шутку, но заигрывал с другими. Хотя какие шутки… Я изменял Ему с той же периодичностью, что и прежде. Я использовал даже самые крайние приемы – с Бэмбэмом, его самым близким и лучшим другом. Но тот, стоит отметить, границы соблюдал. Сейчас я уже могу быть более уверен, что Бэм все знал. Но каким же чертовски хорошим другом Ему он был. Ни разу не удалось поймать на доказательствах. Лишь на том, что Бэмми я, кажется, в роли парня его друга совершенно не нравился. Канпимук был бы рад, если бы я перестал доводить Его до слез. - Сложно не согласиться, учитывая то… что ты рассказал, - Джинён прикусывает губы, осознавая явный упрек своего высказывания в адрес Вана. Но тот в ответ лишь хрипло смеется, в конце переходя на тихий кашель. - Верно. Но имею ли я право отметить, что году так в семнадцатом сам стал Его жертвой? Он хорошел с каждым днем… Во мне ломалось что-то где-то глубоко внутри абсолютно каждый раз, когда этот жестокий мальчишка с этими своими блузами с вырезами до середины груди, с сережками по самые ключицы, с алыми-розовыми-персиковыми губами, с длиннющими ногами седлал мои бедра с крайне пошлой улыбкой. Между нами становилось все больше интима, все больше грубости. Я думал, Он остывал ко мне. Я хотел так думать, хотя... отпускать Его не планировал. Он становился таким сексуальным с этим Его томным взглядом из-под пушистых ресниц. И вместе с тем, таким грубым… Будто выплескивал душевную боль, эмоциональную посредством физической. Он совершенно перестал называть меня хёном, как это было вначале. «Джексон-хён» вдруг стал для Него просто «Джексоном». А вскоре и просто – Джекс. Меня это заводило, однако, я не терял возможности указать Ему его место. Мы ведь, как бы это сказать… мемберы одной группы. Я старше Него. Он, к тому же, еще и макнэ. Это было одним из моих кинков, знаешь?.. Я трахал этого малыша у вас всех на виду. В общежитии, в зале для практики, в нашем минивэне, в гримерках. А вы не знали об этом. Продолжали трепать Его по волосам, таскать за щеки и умиляться Его выходкам. Он продолжал быть солнечным лучиком нашей группы, столь игривым и искренним с вами. Столь развратным и громким со мной. Он начал украшать свое тело татуировками и… я клянусь тебе, я изучил их губами вдоль и поперек. Я не давал им нормально зажить своими поцелуями-укусами. А после… помнишь, восемнадцатый год, Джинён-а? Ты помнишь наш с Ним дуэт? Наверное, я стал сам себе пророком в тот момент, когда написал этот трек для Него. Первый мой трек о Нём. Мы собирались выйти на сцену вместе в первый раз с этой песней, я крепко держал Его запястье своей рукой и шептал какие-то глупости о Его собственных крылышках на спинке, что Он расправляет лишь со мной. Он смеялся… Но смотрел на меня так холодно… Я оглядел Его тогда с ног до головы и ужаснулся. Мы оделись так, как сами того хотели. Нам дали полную свободу выбора. И что получилось? Верно, мы совершенно не смотрелись вместе. Я вновь старался выглядеть круто, стильно. Выделывался, как мог. Запланировал снять футболку, чтобы привести в экстаз весь зал. А в итоге был в экстазе сам… У Него эта полупрозрачная рубашка итак ничего не прикрывала - я мог довольствоваться бусинами сосков еще в полутени пространства под сценой, - так она еще и разлеталась от легкого дуновения, обнажая мальчишеские белоснежные бока. И в целом Он был такой невесомый, воздушный, кристально чистый.. невинный. Меня бил озноб от желания задрать край этой рубашки как можно выше, обнажая его безупречную спину, чтобы тут же упереться горячей ладонью в поясницу, заставляя прогнуться под меня. Но Он тогда лишь вырвал свою руку, подарив мне одну единственную улыбку из-под козырька кепки… Я чувствовал себя так, будто проиграл. Хотя даже не догадываюсь, каковы тогда были ставки. - Вы поменялись местами? Тебе не кажется, что ты… стал влюбляться в него в то время? – Пак думает, что есть определенный риск потерять их давнюю дружбу, но все равно решается спросить. Джексон кажется ему в данный момент абсолютно стабильным в своем спокойствии и крайне далеким от злости. - Ох, дружище. Я догадывался, но называл все несколько иначе. Говорил себе, что просто привык к Нему. К Его присутствию в моей жизни. Знаешь, я ведь даже часто стал думать о Нем, пока был с другими. Это случалось редко, но… Этот Его взгляд. Тот самый. Влюбленный. Он ведь… исчез. Мне стало не хватать нежности Его рук, мягкости Его губ и бешеного ритма Его сердца под моей ладонью. Между нами стали происходить странные вещи: иногда я перехватывал Его поперек живота, прижимаясь сзади, утыкался носом в позвоночник и просто… наслаждался Его близостью, Его теплом, Его запахом. Он смирно стоял, не роняя ни слова, едва ли дышал, но стоило лишь мне шелохнуться, сразу уходил. Мы проживали в общежитии тогда последний месяц, и я пробирался в их комнату, наплевав на присутствие Бэма, попросту чтобы присесть рядом с кроватью мальчишки. Чтобы смотреть, как дрожат Его ресницы во сне. Поправить Ему одеяло. Зарыться рукой в эти Его отросшие волнистые волосы, что мягче шелка. Он вдыхал рвано, забывая выдыхать, напрягался всем телом, но настырно изображал, будто так и не проснулся. Глупый ребенок… После мы все купили недвижимость, разъехались в разные стороны города. О, вот тогда я и стал сходить с ума. Джинён, я повел себя так глупо, но я правда сделал то, что сам от себя не ожидал. Я предложил Ему жить со мной. - Я думал, ты шутил. Это выглядело, как очень плохая шутка, Джек. – Пак чешет затылок, закусывая губу, отчетливо припоминая, как они все – их близкие друзья – смеялись над упомянутой ситуацией. Югём мотал головой, поддерживая общее веселье. Джексон оправдывался как дурак. - Если бы все было так. Я, должно быть, к тому моменту был уже полностью поглощен Им. Ты этого не знаешь, но… Как же смешно это звучит, если облачить в слова. Господи… В девятнадцатом году мы с Ним поступали так противоречиво. Теперь уже я бегал за Ним. Я рассказал своей маме, когда был дома в Гонконге. Она, знаешь ли, всегда любила его чуть больше, чем вас всех. Да и, по-видимому, давно догадывалась о чем-то подобном… И стоило мне поделиться всем, что скопилось на душе, как она – эта чудесная женщина, моя мама – сразу же позвонила Ему. Плевать она хотела тогда на мои просьбы прекратить и мои попытки забрать у нее телефон. Она просила у Него прощения за меня. Это должен был сделать я! Но я не был готов. А она… она плакала, плакал я, и Он тоже плакал, я слышал. Мы сидели на полу кухни, разговаривая с Ним по громкой связи, и я ловил флешбэки того самого разговора, когда все полетело к черту. Все это было неправильно. Изначально… Но тогда я хотел совершенно иного – нет, не лгать ему в глаза, - я хотел Его рядом с собой. Я думал, что смогу все исправить. - Поэтому Гёмми улетел к тебе? Это было так внезапно. Мы не сразу узнали. – Джинён выдыхает отчасти облегченно и устало поднимается с кресла, намереваясь налить себе горячего чаю. - Верно… Я спросил у Него, прилетит ли Он ко мне. И тотчас купил билет на ближайший рейс, хотя даже не верил, что это правда возможно… Он ведь был так холоден со мной последнее время. Но, знаешь, уже на утро я прижимал его к себе в вип зоне ожидания аэропорта. Целовал Его губы нетерпеливо, пока стояли в пробке на въезде в город. Перебирал его волосы, когда он устало дремал на моем плече в гостиной, пока мама готовила завтрак. Я был так счастлив. Безмерно. Взахлеб. Я не мог насмотреться на Него, надышаться Им. Сжимал Его в объятиях до боли в ребрах… Мы пробыли у родителей недели две, прежде чем началась подготовка к новому камбэку. И, когда мы вернулись в Корею, знаешь, что мы сделали первым делом? Даже не угадаешь. Поехали к Его семье в Кёнгидо. Это казалось таким неловким, забавным путешествием к давно знакомым людям, которые вдруг приняли тебя, как родного. Но вместе с тем, я не мог поверить в происходящее. И Он тоже. Мы смеялись, лишь глядя друг на друга, и держали друг друга за руку под праздничным столом. Он был безумно красивым в тот момент. Знаешь, Джинён, я вообще не могу смотреть на материалы той нашей эры. Ты даже не догадываешься, сколько раз мы репетировали эти строчки из заглавной песни… Ты слышал мою партию миллионы раз. Но знал ли ты, что вся она – о Нем? Ведь лишь когда Он произносит мое имя, я чувствую, что я жив. Его глаза, Его голос. Он – то, ради чего.. нет. То, чем я живу… И, когда он напевал своим ангельским голосом те слова, что не могли сорваться с моих губ – «пожалуйста, дай мне еще один шанс», - я забывал, как дышать. Я понимал, что не достоин Его. И это стало съедать меня изнутри… - А после.. ты уехал в Америку. Что же случилось? – Пак старается не греметь посудой, аккуратно помешивая свежезаваренный чай в фигурной чашке, пока Ван задумчиво молчит. И это длится не меньше минут трех, прежде чем вновь слышится его голос. - Мы оба были там. Вылетели с разницей в два дня в разные точки, чтобы примерно через неделю крайне незаметно встретиться в ЭлЭй. Я был поглощен своим новым альбомом, пока Он был поглощен тем, чтобы наблюдать за мной. Таскал пиццу у меня из-под носа, смеялся слишком громко над какими-то видео в тиктоке, сидя с моего телефона. Намеренно отвлекал, чтобы уже через пару мгновений оказаться в постели. В бассейне. В звукозаписывающей кабинке. На моем рабочем столе. Тот месяц по праву можно назвать медовым… Я был счастлив. И Он тоже, я видел по Его глазам. Мы были вместе, мы были парой, мы любили друг друга… Всего лишь какой-то месяц… После всех тех лет токсичных отношений, что сотворил я. Я один. Знаешь, Джинён, Он вернулся в Корею в конце января. Я улетел в Китай. Но прежде у нас состоялся такой разговор… до сих пор мурашки по коже. Передо мной вновь был тот мальчишка из пятнадцатого года, что умеет смотреть по-взрослому. Прямо в глаза, практически не моргая. Уже без дрожащих рук и нижней губы. Уже без слез. Он сам напомнил мне о том нашем разговоре как-то раз поздним вечером, сразу же после того, как вышел из душа. Он был обнажен, и я мог прекрасно видеть, сколько отметин я успел оставить на Нем прежде. Вереница засосов по груди и шее, глубокие царапины на обоих боках прямо под тату, желто-зеленые синяки на коленях. Капельки воды, щекотливо скользящие по мальчишескому… нет… мужскому телу. Он был прекрасен, и я не знал, за что зацепиться взглядом. Тема разговора и Его жесткий тон меня пугали. Как пугало и расстояние между нами, которое Он не планировал сокращать. Когда я сделал шаг навстречу, Он остановил меня поднятой ладонью и судорожным вздохом. И криво, крайне болезненно улыбнулся. «Так могло быть все пять лет, Джексон Ван. Если бы ты был искренен в своих чувствах ко мне. И этого всего могло не быть вовсе. Если бы я имел хоть каплю уважения к самому себе». Вот, что сказал Он тогда. А после добавил еще много-много слов, которые, подобно лезвию, изрезали мое сердце, мою душу. Я стоял и молчал. Я слушал Его все двадцать минут, пока Он рассказывал мне свою версию того, как прошли эти пять лет. Он действительно любил. Возможно, любит и сейчас. Но все эти измены, все это вранье, что сотворил я… Они оттолкнули Его. И Ему было стыдно. Стыдно перед самим собой. А если бы узнали другие… особенно вы… Он сказал, что не вынес бы подобного. Ведь лучше петля на шее, чем осуждение в глазах близких. Ведь каждый, все до одного сказали бы ему одну простую вещь – Это же Джексон. Чего ты ожидал? Посмотри на себя, малыш. Что за пустые надежды?.. А после Он улыбнулся шире, касаясь ладонью своей груди. Там, где обычно стучит сердце. И тихо засмеялся. «Я только сейчас дорос до твоих стандартов, хён? Я выгляжу достаточно хорошо, чтобы быть рядом с тобой?» Мне тоже было до безумия стыдно. Я знал, что Он имеет ввиду. Понимал это особенно явно. Читал в Его стеклянных глазах, что смотрели с вызовом… И, если пару лет назад я действительно считал, что именно я побуждал Его цвести, раскрывал Его, подобно бутону, который сам не ведает, какой потенциал скрывает внутри. То сейчас… Я вновь оказался проигравшим. Он столько лет работал над собой, становился лучше не от того, что счастье переполняло его изнутри, украшая естественной красотой его лицо. Он становился лучше, чтобы указать мне, что я потерял. Поставил свои чувства на кон, чтобы проиграть их мне, передарив как самое настоящее проклятье… - И вы расстались? После этого разговора… Как же тяжело Вам обоим было во время нашего промоушена, - Джинён забывает о давно остывшем чае, полностью погрузившись в беседу. Он, к сожалению, может вообразить себе все в таких красках, что ни одна дорама не покажется ему более сколько бы то ни было драматичной. - Ни слова друг другу. Ни минуты наедине. Ни одного невесомого прикосновения к Нему. - У тебя скоро день рождение, Джексон. Ты приедешь в Корею? Мы организуем вечеринку, на которой, возможно, вы сможете поговорить. Я обещаю помочь... - Он не придет. И говорить со мной больше не станет. И мне нечего Ему сказать, Нён-ни… кроме своих многочисленных извинений, что постоянно доводят Его до слез. Я благодарен тебе за желание помочь, но поверь мне. Ты уже помог тем, что выслушал. Я надеюсь, ты позаботишься о нашем младшеньком… Я могу на тебя положиться, друг? - Нет, Ван Кайе. Нет! Будь мужиком, - Джинён срывается на повышенные тона, но тут же ругает себя за неосторожность. У Джексона итак эмоций через край, и лишние нотации делу не помогут. Он вздыхает глубоко, всматриваясь вновь в окно, и шепчет тихо. – Приезжай, Джекс. Что смогу, все сделаю. Нужно будет привлечь Бэма – привлеку. Нужно будет обманом украсть Кима из его дома – украду. Нужно будет вшестером его уговаривать – всех заставлю. Только приезжай, пожалуйста. Не сдавайся..