the reaping

Утро Жатвы ничем не отличается от любого другого дня. По крайней мере, до тех самых пор, пока я не вспоминаю про неё. Напряжённость, повисшая в воздухе, чувствуется ещё до того, как я встаю с кровати. Жатва. Опять. Даже не верится, что прошёл уже год. И с каждым годом стресс и беспокойство чувствуются всё сильнее. Если уж на то пошло, за шестнадцать лет участия в этой гребаной церемонии можно было бы уже к ней привыкнуть. Но каждый раз видя, как отрывают детей от их родителей и везут на убой, я понимаю, что не привыкну к этому никогда. Мой отец, чёрт, спасибо ему большое, каждый раз делает вид, что ничего необычного сегодняшний день не предвещает. Мать делает то же самое. Правда, в отличие от отца, она притворяется очень плохо: в этот день по утрам у неё всегда очень плохое настроение, точнее, гораздо хуже, чем обычно. Правда, в этом году одной проблемой меньше: Майлзу — моему брату — уже девятнадцать лет, и в Жатве он больше не участвует. Это единственный член семьи, за которого я не беспокоюсь. Я лениво спускаюсь по лестнице, пребывая всё ещё в полусонном состоянии, прекрасно зная, что сегодня отцу понадобится помощь в пекарне. Даже если сейчас только начнёт светать, то окажется, что люди уже выстроились в очередь, чтобы получить скидку на хлеб в день Жатвы. Если я что и осознал за эти годы, так это то, что родители пойдут на всё, лишь бы убедить своих детей в том, что Жатвы нечего бояться. Видимо, им кажется, что сытые дети не так сильно переживают. Разумеется, когда я захожу в пекарню, то замечаю по крайней мере дюжину людей, покупающих хлеб у отца и Майлза. Мне приходится поспешно надеть фартук и отправиться им на помощь. — О, Пит, ты уже встал, отлично, — говорит отец, увидев меня, — я уже собирался послать за тобой Майлза. Ты не видел Сиббу? Нам искренне нужна и его помощь тоже. Майлз ухмыляется в мою сторону при упоминании нашего брата, потому что мы оба знаем, что если отец пойдёт его искать, то не найдёт в доме. Сиббе восемнадцать лет, это его последняя Жатва, а значит, что шансы того, что его выберут, выше, чем когда-либо. А раз так, то не может такого быть, чтобы он не провёл эту ночь со своей девушкой Элайзой. — Нет, пап. Я его ещё не видел, — отвечаю я. — Дайте ему поспать! — кричит мама из подсобки, услышав наш разговор. — Сегодня очень важный день! — Сибба всегда был её любимым ребёнком. Мой отец закатывает глаза и поворачивается к следующему клиенту в очереди. Я в то же время помогаю ещё одному. Постепенно толпа в пекарне уменьшается. Я замечаю, как Сибба тихонько проскальзывает через заднюю дверь, и заговорщически киваю ему, когда он скрывается на лестнице. Вряд ли он хоть минуту поспал прошлой ночью. Как раз в тот момент, когда я думаю, что утренняя суета наконец заканчивается, дверь вновь открывается. — Гейл! — мой отец радостно его приветствует. Ему всегда нравился этот парень, хотя я никогда не мог понять почему. Возможно, потому, что он близок с семьёй Эвердин. Отец всегда говорил, что когда-то давно он питал слабость к матери Китнисс… — Здравствуйте, мистер Мелларк, — отвечает Гейл, лучезарно улыбаясь. Мне никогда не нравился Гейл. Хоть это и не его вина. Просто он дружит с Китнисс, что мне никогда не удавалось. То, как она улыбается рядом с ним, то, как они общаются в школе… Я даже и мечтать об этом никогда не мог. Задумавшись, я не замечаю, как взглядом практически просверливаю дыру в парне. Меня раздражает его улыбка — никто не лыбится так широко в день Жатвы. Это просто попытка получить скидку побольше. — Полагаю, ты хочешь поторговаться? — спрашивает мой отец. — На самом деле, да. У меня есть для вас белка. Всё, что вы сможете дать за неё, будет для меня очень ценным подарком, — мой отец берёт в руки мёртвую белку и осматривает её. Даже на расстоянии я могу сказать, что много она не стоит. Обычно белки, которых приносит Гейл, прострелены в глаз, а эта нет. — Знаю, что она далеко не самая лучшая, — быстро объясняет Гейл, глядя не на отца, а на меня. Я всегда забываю скрывать свои эмоции, когда Гейл маячит неподалеку, и он прекрасно всё понимает, поэтому я становлюсь мишенью для торгов. Один взгляд на моё лицо прекрасно даёт ему понять, что сказать, чтобы я встал на его сторону в ситуации с этой белкой. — Обычно стреляет Китнисс, а сегодня её со мной не было. Я наделся принести ей немного хлеба в качестве сюрприза. При упоминании Китнисс лицо моего отца просияло. Я отворачиваюсь, чтобы скрыть своё разочарование и раздражение. Что есть у Гейла такого, чего нет у меня? Да, он старше и выше, но у меня гораздо больше возможностей, чем у него когда-либо будет. Ему суждено погибнуть в угольных шахтах, неужели именно такой парень нужен Китнисс? — Китнисс! Ну, как она там поживает? Она заходила на прошлой неделе, впрочем, зачем я тебе это рассказываю, ты же был вместе с ней. Мне показалось, что она была чем-то сильно обеспокоена. С её семьёй всё в порядке? — Да, всё хорошо. Возможно, она просто переживает из-за Жатвы. И из-за того, что не хватает еды, чтобы прокормить семью, — намёк Гейла не остаётся незамеченным, но вместо того, чтобы рассердиться, мой отец смеётся. — Знаешь, не так уж часто сюда приходят люди, готовые поделиться хлебом с другими семьями. Китнисс, должно быть, очень важна для тебя. Я резко оборачиваюсь, чтобы увидеть реакцию Гейла на это заявление, и моя ревность вспыхивает с новой силой, когда я замечаю его порозовевшие щёки. Если между ними ничего нет, то почему он так реагирует? — Я просто благодарен ей за то, что она так же делится едой со мной, сэр. Я стреляю не так хорошо, как Китнисс, что вы уже наверняка заметили по принесённой мною белке, — все в Дистрикте 12 знают, что охота запрещена законом. И почти все в нашем районе так же знают, что Гейл и Китнисс охотятся. Никого это не волнует, учитывая то, что добрую половину людей они снабжают мясом. Они, конечно, не единственные, но только они этого совсем не скрывают. Тем более, они ещё достаточно молоды, чтобы, в случае чего, наказание было не таким уж и сильным. — Ну, я дам тебе одну целую буханку хлеба, как тебе этот вариант? — вежливо спрашивает мой отец. Услышав это предложение, я хмыкнул с сомнением. Мы не можем позволить себе просто так раздавать еду. — Эм. Пап? — тихо намекает Майлз из другого конца комнаты. Я совсем забыл, что он тоже здесь. — Нет-нет, мальчики, всё в порядке. Я приготовил дополнительную порцию сегодня с утра, — мы с Майлзом больше не произносим ни слова, пока Гейл горячо благодарит отца за хлеб. Я лишь молча задаюсь вопросом, не была ли предназначена эта буханка для нашего ужина. — И удачи тебе сегодня, Гейл, — добавляет мой отец, когда Гейл направляется к двери. В голосе отца я слышу нотки тревоги. — Спасибо, — отвечает Гейл, — Пит, тебе тоже удачи, — он поворачивается в мою сторону. Я лишь киваю ему в ответ. Гейл уходит, не сказав больше ни слова. — Такой славный малый, — бормочет мой отец, исчезая в подсобке. — Знаешь, было бы гораздо дешевле для нас, если бы он женился на матери Китнисс после школы, — замечаю я. Майлз смеётся. — Да, но тогда Китнисс никогда не появилась бы на свет, правильно? — он усмехается, тыкая в меня локтём. — Ой, заткнись, — бурчу я в ответ. Майлз уже много лет смеётся над моей «влюблённостью». Мало того, он знает, что это уже гораздо больше, чем просто влюблённость. Больше смахивает на одержимость. Он продолжает смеяться, когда я поднимаюсь по лестнице. Я влюблён в девушку, с которой даже не могу поговорить. Отвратительная ситуация. Моя мать убила бы меня за одни мысли об Эвердин. А отец, вероятно, посчитал бы это судьбой. А может, это она и есть. Мой отец не смог завоевать её маму, поэтому история повторяется. Но может, у меня когда-нибудь это получится. По крайней мере, в этом есть смысл. Проходят часы — медленно или быстро, я не знаю. Так всегда бывает в день Жатвы. Сибба заходит в мою комнату около полудня, и мы желаем друг другу удачи, вскоре он уходит. Честно говоря, я не особо беспокоюсь, что вытянут бумажку с моим именем. Нет, разумеется, я бы совсем не хотел оказаться на Играх, но страх за то, что вытянут моё имя — это ничто по сравнению со страхом за Китнисс. Несмотря на то, что мы одного возраста, она брала дополнительные талоны на еду с двенадцати лет. И это чертовски меня пугает. И то, что я ни разу не сказал ей и одного слова, совсем не важно. Когда я вижу, что часовая стрелка почти достигла двух, то встаю с кровати и одеваюсь более или менее официально. Через двадцать минут заходят мои родители и желают мне удачи, после чего уходят на площадь. Ещё через какое-то время за мной заходят Майлз и Сибба, и мы все вместе отправляемся на Жатву. — Перестань волноваться, — Майлз резко сжимает мой локоть, — ты в относительной безопасности. Я имею в виду, если кого-то из нашей семьи и выберут, то, скорее всего, это будет Сибба. — Спасибо, — фыркает средний брат. Я украдкой смотрю на него и замечаю, что его лицо бледнее, чем обычно. Элайзе столько же лет, сколько и Майлзу, поэтому волнуется он, вероятно, за себя. И я не виню его за это. Я тоже чертовски беспокоюсь за свою участь. — Да всё с вами обоими будет нормально, успокойтесь, — заверяет нас Майлз, но голос у него немного дрожит. Мы с Сиббой переглядываемся, пытаясь улыбнуться, но не выходит. У площади мы расходимся. Я подхожу к линии шестнадцатилетних, Сибба уходит к восемнадцатилетним. Брат встаёт рядом с Гейлом. Китнисс рядом с ним нет, и меня это чуть-чуть радует, потому что я терпеть не могу видеть их вместе. Поиски Китнисс занимают у меня несколько минут, прежде чем я наконец вижу её в толпе людей. Она крепко держит за руку свою сестру, пробиваясь через толпу. Наконец, она оставляет свою сестру около её ровесниц, и встаёт в шеренгу шестнадцатилетних девочек. Я поворачиваюсь в сторону Гейла, и ревность ещё больше бурлит во мне, когда я замечаю его пристальный взгляд в сторону Китнисс. Девушка, к счастью, не замечает наших переглядок. Тишина повисает в воздухе, когда мэр Андерси вместе с представительницей Дистрикта 12 Эффи Тринкет занимают свои места на сцене. Одно место — Хеймитча Эбернети — всё ещё пустует. Часы пробивают три часа дня, и становится ясно, что единственный живой победитель от Дистрикта 12 не придёт. По крайней мере, вовремя. Он, вероятно, уже напился и вырубился у себя дома. Мэр пересказывает историю Панема и правила Голодных игр, но я быстро теряю интерес. Всё это я уже слышал. Меня больше волнует один из двух стеклянных шаров с листочками, стоящих на сцене. В одном из них 5 бумажек с моим именем. И 7 бумажек с именем Сиббы. Моё внимание вновь переключается на людей, когда появляется Хеймитч. Пьяный, как и всегда. На площади звучат редкие аплодисменты, а потом звучит хохот, когда Эбернети пытается обнять Эффи, а затем падает со сцены. Но большинство людей всё-таки молчит. Капитолий не заставит нас веселиться, не в этот день. Эффи, всё ещё потрясенная после неожиданной атаки Хеймитча на неё, подходит к микрофону. — Счастливых вам Голодных Игр! — она здоровается, широко разводя руки, ожидая аплодисменты, но мы все всё ещё молчим. — И пусть удача всегда будет с вами! — без сомнения, эти слова будут выгравированы на её могильной плите. Я вновь глазами нахожу Китнисс в толпе и думаю о её шансах пережить эту Жатву. Ей всего шестнадцать — её имя должно встретиться только пять раз. Но я знаю, что это не так, потому что слышал, как они с Гейлом обсуждали это однажды в пекарне. В шаре двадцать листочков с её именем. Двадцать! Как вообще так случилось, что её не выбрали до сих пор? Чёрт, я в самом деле беспокоюсь за неё гораздо больше, чем за себя. Двадцать раз… Как она вообще выдерживает сейчас такое напряжение? — Дамы вперёд! — голос Эффи звоном раздаётся у меня в ушах. Я с замиранием сердца наблюдаю, как она тянется к шару и достаёт оттуда листочек. Пока она возвращается к микрофону, я мысленно молюсь Богу. Только не Китнисс. Пожалуйста, только не Китнисс. — Примроуз Эвердин! — объявляет Эффи. Я шумно выдыхаю; это не Китнисс. И только в следующий момент до меня доходит. Один взгляд на неё всё ставит на свои места. Нет, это действительно, не Китнисс, но у Бога, которому я молился, чертовски изощрённое чувство юмора. Лицо Китнисс бледнее, чем когда-либо, и несколько секунд она стоит неподвижно. Ей хватает несколько мгновений, чтобы найти свою сестру в толпе, а после этого она начинает прорываться к сцене. — Прим! — настойчиво кричит Китнисс, и моё сердце разрывается от жалости к ней. Толпа так же недовольно фыркает из-за жеребьёвки в пользу 12-летнего ребёнка. — Прим! — люди расступаются перед ней, чуть закрывая её сбоку от миротворцев. Когда она добирается до сестры, я жду, что она обнимет её, но ничего подобного Китнисс не делает. Вместо этого она оттаскивает сестру от сцены и толкает её за спину, выступая вперёд сама. — Я доброволец! — кричит она, когда её хватают за локти миротворцы. — Я доброволец! Я хочу участвовать в Играх, — её голос твёрд, и в этот момент моё сердце действительно разбивается. Любовь всей моей жизни только что подписала себе смертный приговор. Я даже не могу сосредоточиться ни на чём, кроме её лица. Она тверда и настойчива, но я хорошо знаю её мимику, её взгляд, её язык тела; и я могу твёрдо сказать, что в глубине души она искренне напугана. И хотя я знаю, что это ненормально, но я влюбляюсь в неё ещё сильнее, потому что только сейчас понимаю, насколько она особенный и прекрасный человек, раз готова отдать жизнь за свою сестру. Я бы так никогда не смог сделать. Ни ради Сиббы, ни ради Майлза. Но несмотря на то, что они оба старше меня, я знаю, что они бы не поступили так ради меня, как Китнисс поступила ради своей сестры. Я резко возвращаюсь мыслями обратно на площадь, когда слышу истеричный вопль Прим. Она крепко держит сестру за платье, не давая Китнисс подняться на сцену. Через несколько мгновений её на руки подхватывает Гейл и уносит прочь, перекидываясь с Китнисс парой слов; из-за криков Прим я не слышу, что он говорит. Как он так просто её отпустил?! Я бы никогда не дал ей подняться на эту чёртову сцену! Миротворцам пришлось бы убить меня, чтобы вырвать Эвердин из моих рук. Негодуя от злости, я делаю шаг в сторону сцены, сам не зная зачем. К моему удивлению, оказывается, что меня уже давно кто-то держит за локоть. Обернувшись, я замечаю Сиббу, который, видимо, уже растолкал семнадцатилетних парней и прорвался ко мне в линию. Он качает головой, давая понять, что не выпустит меня из толпы устраивать ещё большее шоу. Боже, я, должно быть, самый предсказуемый человек на свете, раз даже Сибба знает, что я влюблён в Китнисс. Обычно он гораздо рассеяннее, чем я. И в этот момент я слышу, как Китнисс твёрдо называет своё имя. — Готова поспорить, что это твоя сестрёнка, верно? Какая ты умничка, не дала ей украсть твою славу, да? — Эффи Тринкет смеётся, а я представляю, как сворачиваю ей шею. Мне ещё никогда так сильно не хотелось никого убить. — Давайте все вместе поаплодируем первому трибуту от Дистрикта 12! Никто не хлопает. А потом все, как по команде, поднимают три пальца вверх. Жест восхищения и уважения выражает вся площадь. Без раздумий я прислоняю три пальца к губам и протягиваю руку в сторону Китнисс. Но мне кажется это неправильным, я делаю это только потому, что так делают все. Я использовал этот жест лишь однажды на похоронах, а попрощаться с Китнисс я не готов. Хеймитч вновь падает со сцены, теперь уже не от чувств к Тринкет, а от удивления, и снова этим приковывает внимание толпы к себе. Я рад, что он вновь грохнулся, потому что я вижу напряжение и тревогу в глазах Китнисс, и я знаю, что она не хочет, чтобы люди пялились на неё. Впрочем, я всё равно не отвожу от неё взгляд. Может, стоит к ней зайти после Жатвы? Чтобы попрощаться. Она, наверное, подумает, что я не в своём уме. Впрочем, меня это не волнует. Я не готов её отпустить, так и не сказав ей ни единого слова за всю жизнь. — А теперь мальчики! — я вновь слышу голос Эффи, но мне уже наплевать. Хуже уже не будет. Моя жизнь кончена. Эффи достаёт бумажку и подходит к микрофону. Вместо того, чтобы тратить время на молитвы к Богу, который явно меня ненавидит, я просто надеюсь, что Тринкет не вытащила листок с именем Сиббы. — Пит Мелларк. Я оглядываюсь, чтобы посмотреть, кто выйдет на сцену, пока до меня не доходит смысл слов Эффи. Когда наконец это всё-таки происходит, я оглядываюсь вновь. Пит Мелларк? Я? Серьёзно, чёрт побери?! Бог мне за что-то мстит, или что вообще происходит? Рука Сиббы на моём плече ослабевает, и я оборачиваюсь, вглядываясь в его бледное лицо. Я хочу как-то успокоить его, но не могу найти слов. Я вообще ничего не могу сделать. Даже если я каким-то неведомым образом доберусь до финала, я не смогу убить Китнисс. Я всё равно, что мёртв, и Сибба знает это. — Пит… — тихо бормочет он. — Я бы вызвался… Но Элайза и… Я не могу. — Я знаю, — ко мне возвращается голос. Я вновь поворачиваюсь к сцене и твёрдо шагаю вперёд. Последнее, чего бы мне сейчас хотелось — это упасть со сцены в обморок вместе с Хеймитчем за компанию. Я занимаю своё место прямо рядом с Китнисс и уже не слышу, что там щебечет Эффи. Для меня уже ничего не имеет значения; мне уже абсолютно всё равно. Единственное, что меня утешает, так это то, что, возможно, я смогу узнать Китнисс немного больше, прежде чем мы с ней оба умрём. Или прежде, чем я умру. Она достаточно сильна, чтобы победить, если постарается. Когда звучит гимн Панема, я мысленно даю себе обещание. Что бы ни случилось на Арене, я сделаю всё возможное, чтобы Китнисс осталась жива. Потому что она заслуживает жизни гораздо больше, чем я. И, честно говоря, я даже не представляю себе, как буду жить без неё. А я думал, что хуже уже быть не может.