Аккорды со вкусом коньяка

      Паша играет. Самозабвенно, прикрыв глаза, отточенными движениями перебирает клавиши аккордеона. Длинные пальцы порхают по инструменту в танце, извлекая звуки, трогающие до глубины души. Он всегда играет, когда его сердце болит. Перекладывает свои переживания на инструмент, играя знакомые мелодии, и неизменно начинает импровизировать, когда рой мыслей в голове успокаивается.       Иногда получается особенно хорошо, и он наигрывает получившийся кусочек снова и снова, запоминая его. Конечно же позже, на репетиции, он покажет это группе. Отдаст на строгий суд то, что вырвал из души когтями. Но сначала сыграет Юре, выгадает момент, когда услышать его сможет лишь Музыченко. И Паша исподтишка будет наблюдать за его лицом, считывая эмоции. Поймёт или нет? Догадается ли, что было у него на душе, когда его посетила муза? Что его муза — это Музыченко? Раздражающий до белого каления, через раз срывающийся на крик и тут же, елейным голосом, будто разговаривает с ребёнком, начинающий объяснять, что он имел в виду.       Иногда Паше кажется, что Юра специально провоцирует его. Сарказм и стёб по мелочам, швыряние предметами, резкие смены настроения — без этого Музыченко не был бы самим собой. И это раздражает Личадеева. Нет, не так. Это его бесит, рвёт на куски изнутри, заставляя из последних сил сжимать зубы, но молчать. А когда чаша терпения переполняется, когда последняя капля проливного дождя пассивной или явной агрессии Юры добивает, обнажая и без того чувствительные струны души, то Паша, матеря всех на чём свет стоит, вскакивает и уходит. И неизменно слышит в спину, что он "истеричка" и "опять с нихуя психанул". Но Паша точно знает, что лучше он выйдет и успокоится, чем при всех начнёт высказывать что-то прямо в лицо ухмыляющемуся Музыченко.       Ничего, он закроется в туалете, умоется холодной водой и, опираясь руками о раковину, будет смотреть в серо-голубые глаза своего отражения, медленно вдыхая и выдыхая, усмиряя гнев, обиду и раздражение. Или вылетит пулей из студии, сопровождаемый недоумевающими взглядами, и, не теряя ни секунды больше, закурит, выдыхая сизий дым в хмурое небо. А потом, как ни в чём не бывало, вернётся и возьмётся за аккордеон, пропустив пару давно уже не смешных шуточек в свою сторону.       Чуть позже он вернётся домой, чтобы провести вечер с Аней. Может, приготовит что-нибудь на ужин, если она не успела, и в конце концов в очередной раз постарается уснуть, глядя в потолок. И будет сгорать от чувств к Юре и желаний, в которых давно и без стыда себе признался.       Что точно сегодня не ожидал услышать Павел, так это хриплый голос Музыченко в динамике мобильного, просящий приехать в час ночи в штаб-квартиру группы. И Личадеев, мгновенно сорвавшись, тихо, как мышка, выбирается из дома, стараясь не разбудить жену, приезжает, чтобы обнаружить Юру пьяного. Он пьёт с ним коньяк, слушая глупые шутки, и каждый раз вздрагивает, когда рука Музыченко как бы невзначай ложится на его колено. И чем больше пьёт Юра, тем пошлее становится юмор и жарче взгляды, обращённые на Личадеева. И вот уже Музыченко гладит его по бедру, продолжая рассказывать очередную историю, которую Паша конечно же пропустит мимо ушей, умело поддакивая в нужных местах, чтобы ничем не выдать, что в мыслях сейчас он проклинает себя за то, что вообще приехал.       Когда Юра привычно запускает руку в волосы Паши, какая-то часть Личадеева хочет сбежать. Лишь бы не чувствовать нежные прикосновения и не видеть лукавый взгляд этих тёмных глаз.       — Юр, не надо, — Паша пытается отвести его руку в сторону, слишком поздно понимая, что это было ошибкой: Музыченко мигом сжимает его волосы в кулак и дёргает их назад, запрокидывая голову Личадеева.       — А что, Пашенька, что-то не так? — пьяно ухмыляясь, шепчет Юра ему на ухо.       По спине Личадеева бежит холодок, покрывая его мурашками с головы до ног. И эта сволочь знает же, что властное поведение заводит аккордеониста с полоборота. А Музыченко лишь целует его шею, прикусывая кожу и тут же мягко проводя по ней губами. В голове Паши проносится мысль, что Юра сейчас настолько пьян, что ещё немного и он вряд ли будет заботиться об отсутствии засосов.       Словно поняв его опасения, Музыченко отстраняется, выпуская Пашины волосы из хватки, и сгребает бутылку коньяка, разливая по рюмкам оставшийся алкоголь.       — На брудершафт! — объявляет Юра, лукаво щуря глаза.       Он встаёт и протягивает выпивку Паше. Личадеев поднимается на ноги и принимает из его рук стопку, надеясь, что не прольёт коньяк из-за накрывшей его дрожи.       — А запить? — он пытается растянуть время, но уже чувствует привычную щемящую тяжесть в груди от предвкушения поцелуя. Мысли застилает туман и всё ощущается абсолютно нереальным.       — Тебе это не понадобится, — улыбается Юра.       И Паша сдаётся. Он позволяет перекрестить их руки и прижаться друг к другу телами.       — Пей давай, — шепчет Юра и нахально подталкивает локоть Паши.       Они осушают стопки. А сердце Личадеева захлёбывается ударами, и он знает, что не из-за выпитого коньяка. Музыченко тянет Пашу за футболку на себя, резко вовлекая того в поцелуй. Пустые стопки падают на пол с тихим звоном. Юра запускает руки под одежду Личадеева, и по телу Паши проходит волна мурашек. Их языки встречаются, и Личадеев с жаром отвечает на поцелуй, вцепившись в бока Юры до побелевших пальцев. Музыченко оглаживает его спину, тесно прижимает к себе и целует как в последний раз. И как сотни до этого. Ноги Личадеева, готовые подкоситься в любой момент, наливаются свинцом, а джинсы в районе паха становятся тесноваты.       Юра ослабляет хватку, и его рука перемещается вперёд, гладит Пашин живот тыльной стороной кисти, каждый раз пальцами поддевая его джинсы. Музыченко ведёт руку вверх, задирая футболку Паши, и разрывает поцелуй, чтобы наклониться и впиться губами в его сосок. Когда он намеренно, с силой, прикусывает его, с губ Личадеева срывается стон. Юра тут же зализывает место укуса и начинает медленно опускаться, выцеловывая рёбра и добираясь до тазобедренной косточки, открывшейся из-за низко сидящих на Паше джинсов.       Дыхание Личадеева учащается и ему кажется, что вот оно, то, чего он так долго ждал и что сотни раз прокручивал в мыслях. Зацикливал в памяти, как гифку, тот воображаемый момент, когда Юра медленно проводит языком по всей длине его члена.       В мозгу что-то щёлкает и видения ускользают от Паши. Он тянет вверх за локоть уже опустившегося на колени Музыченко. Тот неохотно поднимается, слегка пошатываясь.       — Ну, что не так опять? — в словах Юры слышатся тщательно подавляемые нотки раздражения. Он по-хозяйски кладёт ладонь на щёку Личадеева, большим пальцем поглаживая его губы, и ожидает ответа.       Паша пытается что-то сказать, понимая, что голос не слушается. Он прочищает горло, но слова всё равно звучат хрипло.       — Юр, не продолжай. Я ведь не смогу оставить это здесь. Не смогу после сделать вид, что всё по-старому, — Паша перехватывает его запястье и целует в открытую ладонь.       — Ну, что ты снова начал, а? — голос Юры звучит мягко, успокаивающе.— Надо жить моментом, понимаешь? Вот если сейчас хорошо... Нам же хорошо, Паш? — он обхватывает обеими руками лицо Личадеева, вопросительно заглядывая ему в глаза, и после кивает сам себе, будто прочёл ответ. — То гори оно огнём, всё, что будет дальше. Это будет уже завтра. Это потом мы будем разбираться, как дальше быть. Но сейчас-то хорошо! — осоловелые глаза Юры щурятся, излучая тепло.       — Я устал так жить, Юр. Ты завтра, может, и не вспомнишь даже ничего, а я себя сожру изнутри. Ты же меня знаешь.       — И что ты прикажешь мне, блять, делать??? — мгновенно вспыхивает Музыченко, понимая, что переубедить парня не получится. Он с силой отталкивает Личадеева от себя. — Бросить семью и ебать тебя долго и счастливо, пока моя жизнь катится по пизде?! Объявить на всю страну, что мы пидоры, и проебать с трудом заработанную популярность группы?! Мы уже обсуждали это, блять, сотню раз — мне эта хуйня не нужна!       Стоящий рядом стул пинком отлетает в сторону.       — Я тебя понял, братан, — Личадеев устало опускается на диван, молча наблюдая, как Юра пытается надеть куртку, еле попадая руками в рукава.       — Закрой потом студию, — Музыченко кидает ключи, и те со звоном падают к Пашиным ногам.       Личадеев опускает голову на согнутые в локтях руки, судорожно выдыхая, и даже не пытается поправить лезущие в лицо длинные волосы. Он слышит удаляющиеся шаги, а через несколько мгновений и звук захлопнувшейся двери.       Паша сидит в тишине несколько бесконечно долгих минут. Затем он встаёт, поднимает с пола стопки и тянется к аккордеону. Ремни нежно ложатся на его плечи, будто обнимая, а корпус инструмента прижимается к груди, защищая, отгораживая от всего мира. Он снова будет сочинять до рассвета.       Когда его сердце болит, он всегда играет.