Красная Шапочка ты ли это?

      В темном претёмном лесу, светлым пресветлым днем… Ну да, не вяжется. Не кантуется. А че вы хотели?! Не получится у нас мрачных стартовых аккордов. Не заслужили. Луна таки не зашла в зенит, и не выползли на темень всякие ночные сколопендры, перебирая множеством своих гаденьких ножек. Только птенцы щебет издают в гнездах, да белки скачут по стволам деревьев, наслаждаясь солнечными лучами. Кстати, о птичках. Прищурив глаза под темными стеклами очков, волк из-за пазухи любовно выудит рогатку, нацеливаясь на очередную рыжую зверушку, так филигранно двигающую своим пушистым хвостиком. В желудке завибрирует голод, подавая сигналы раненого зверя, фантазия вмиг перенесется в сладкий миг расправы, прожарки пушистого зверька на костре под кисло-сладким сливочным соусом, немного маслица, душистый запах прованских трав…ах. Однако, нельзя хищному щелкать зубами, ибо камень из его рогатки метко выстрелит только в дубовый ствол да отзовется головной болью, отдачей попадая прямо-таки в лоб. Проклятье! Волк почешет едва уцелевшее место, и отчаянно, гулко завоет. Хоть бы одну, ну хоть бы маленькую щупленькую красную шапочку встретить в этом ебаном лесу, плевал бы он на все кошмары и дровосеков, которые встретятся ему после.       В одном чудном лесу, нет, в одном СТРАШНОМ лесу, где прыгают белки, гоняют лисицы, скачут зайцы-загрызайцы, да жила-была бабуся в своем домище. У бабуси была дочь, дочка уже давно перешла в такой возраст, когда рожать уже ну не катит, невозможно, но успела дамочка родить дитя себе, только дитятко теперь великовозрастное, не младенец вроде бы как. Поэтому у бабуси были внуки, да-да! А, если быть точнее… ВНУК. Внук был прекрасный, внук был прелестный, имя только у него было чудное и все в деревне той хохотали над ним: Красный Шап. А парень постоянно им кулак под морду подсовывал и хрипло рычал: «Сами вы, ебланы, клоуны». Красный Шап не был обидчивым парнем, кто обзывается, как говорится — тот сам и называется. Он отлично помнил эту старо древнюю поговорку, и всегда ей придерживался. Его мама в деревне была обычной дояркой, и рогатые телки были у них. Красный Шап умел клеить тёлку, все тёлки в деревеньке были ЕГО. Ну, как его, как тёлки — с выменем, черт побери, с отличнейшим молочком. Да-да, тёлки в смысле коровы, эти рогатые создания давали не хилую прибыль им с мамой. «А, где же батя?», — спросите вы. А бати нет, мама оказалась в свои молодые, юные годики той еще прорвой, обожала она мужиков у-у-у-у-у. Жуть, как. Вот за это и плата теперь, одна доживает старость, благо успела однажды залететь от какого-то дровосека и родить своего лоботряса. А лоботряс был себе ничего, только странные у него были наклонности. Любил наш герой одеваться по-чудному. Отчего кликуха у него «Красный Шап», так любил он все красное и надевал женскую одежду. Вы спросите, трап что ли? Или транс? А, парень сам не знал, ему было по кайфу.       И вот, однажды, мама его заявила ему: «На пирожки в корзинке, на масло, на кувшинчик молока для бабуси, да дуй значится, к бабульке нашей. Поди проголодалась, старушка». А черноволосый парень и рад был вырваться хоть разочек из этого «городка сплетен», бабульку он любил, уважал. Старая любила в свою очередь внука, постоянно чем то да угощала. Хорошие отношения у них были. Бабушка да внук. И вот, сероглазый напялив опять какой-то беспредел себе на тело, от которого все потом бабы и мужики детям своим глаза закрывали, ибо «сексуальность так и прёт», поперся в Лес. А одет он был вот, во что: майка алкоголичка, мини-юбка красная и яркая до безобразия, сетчатые на кой хрен напялил, но чулки, и обычные белые кроссы. Не сочетающийся ни хрена костюм, но дополняло все красная шапочка на голове, точнее быть кепка, торчали чернявые волосы из-под нее, да красный плащ, все-таки вдруг дождь будет? А в руке держал корзину с едою, и шёл данный субъект в сторону Леса. Увидев знакомую тропинку, что обычно ведет к бабушкиному дому, он стал горланить песню, ибо скучно: «Если долго, долго, долго… Если долго по тропинке или все-таки дорожке, топать ехать и бежать мне, то возможно –возможно я так к бабульке, то и попаду. ЭЭХ. А у бабуси нынче, дома продуктов тьма, но несу Ей Я немножечко ещё добра. А-А-А-А-А у бабули жрать много ЧЕГО. ААА люблю я покушать у бабули! Ааа-ах зверьё мохнатое вокруг. Аа-аах лисы, мыши и нет только крокодилов. Аааах, где ж медведи? А где собственно ВОЛКИ?»       Совсем отчаялся серый волк в поисках пропитания. Запустил он по лисьему совету хвост в реку, да стал ожидать клева. «Ловись рыбка, маленькая, да большая. " Потерпел минут с пять, попускал на воду солнечных зайчиков. Лениво шла рыбалка, ни один малек так за хвостик и не уцепился. Зайчик только солнечный, мимоходом пнул отдыхавшую на солнце жабу, а та, не будь дурой, обматерила волка в таких прилагательных, что серый и в жизни не слыхал, только по немецким фильмам мимоходом, и то с закрытыми ушами. Вытянул он поспешно хвост из реки, да пристыженный вернулся в лес, размышляя о нелегкой волчьей доле. Не то чтоб он и правда был тем еще одиноким хищником, при луне рожденным — нет, и заяц там близко не плавал. Да как-то однажды выперла из дома Зинка дорогая, назвав полной скотиной. Полным дегенератом, врагом коммунистического режима и еще много чего лестного и полного, чего молодым ушкам слышать не стоило. Но вот одно точно отложилось в памяти. «Зверьё ты, говорит, только зайцев тебе жрать, да волчиц трахать». Ну он и ушел тр…жрать, то-есть. Ходил так, зарос правда страшно, щетину отрастил, космы до самых набедренных косточек, ну те хоть цивильно в косу подвязывал, да шкуру себе с несчастного кабанчика освежевал, модные кожаные штаны организовал. Вот тянется с ручья после оборванного улова, зверски недовольный, уже дня два голодает, как ВДРУГ. Бас звучит из-за поворота.       Он невольно даже за сосной попутной спрятался, как бы не его старый собутыльник Валерка в лес рискнул выскочить, белочек половить. Зыркает из-за ствола дерева, взгляд раскосый напрягая. Видит, баба бежит. Баба блять, в лесу, одна совсем, в короткой мини юбке, ляжки такие выдающиеся, плащ по ветру развивается. Баба, и басом орет, даже бедные белки орехи роняют. Ну, а ему то чего, эта, то хоть не попытается загрызть в отличие от волчиц. Наверное. «И всё-таки есть в этом павшем мире есть высшие силы. Моё почтение, мадам», — томно откашлявшись, дерзкой походкой выдвигается волк из-за ствола, ладонью заглаживая назад свою шевелюру. «Таки куда путь держишь? Может прокачу? У меня тут есть неплохой драндулет, у озера припаркован. Мигом домчимся», — и тут в его животе предательски и очень громко заурчало, на что волк только махнул рукой и усмехнулся как самый настоящий апостол. Грибочки, похоже, попались не ахти.       Шёл себе, шёл Красный Шап, вышагивал свои ноги выставляя вперед, как солдат прям, хотя…в таком наряде только танец канкан ему танцевать. К слову, Красный Шап и не такое умел делать, однажды он умудрился сесть на шпагат, на спор с одной барышней. У-у-у-у-у, как вспомнит, страшно становится, ведь он хотел заломать ту девку, думал раз на спор сотворит данную ересь, то удастся барышню потрогать за сочный задок… Да только кто взглянет на мужика в женском шмотье? Плохи дела были у бедолаги, ни одна баба в деревне не шла с ним на сеновал, ни в сарайчик к поросятам да тёлкам его любимым… Только ТЁЛОЧКИ РОДНЕНЬКИЕ, его любили, шершавыми языками засасывали в свои странные поцелуи слюнявые. Так вот ни одна баба на статного парнишку не смотрела адекватным взглядом, шарахались бабы в общем от Красного Шапки, эх. Пацан досадовал, вечно вечерами приходилось наяривать шершавой ладонью от тяжелой работенки по своему стволу, наяривать и материться, что жизнь у него хреновая. Трахай хоть сколько, баб полно, а вот ни одна нормально его не оценивает. Ну подумаешь он наряжается в такое шмотье, но так ему удобнее! Только вот никто не понимал, матери было плевать, родила и хрен с ним, главное есть рабочая мужицкая силушка богатырская, а то, что у сыночки хуй стоит, яйца звенят, а ни одна деваха не глядит на него… маме и то было пофиг. И вот, горемыка прёт по тропинке то, кусты ручищами раскидывает, и орет сочиненную песенку от скуки басом.       Как вдруг… Как вдруг выныривает, как хрен какой-то из табакерки какой-то мохнатый монстр, или все-таки зверь? Пацан аж крякнул, как гусь то ли селезень, и глазенки то выпучил. Ух, как выпучил, неожиданно больно это казалось для мальчугана. А волк, а это вроде как был он, все тешет ему о том какая он «красивая баба», так еще и одна гуляет. Красный Шап только рот то свой открыл, чтоб сказать чет, неудобно же, клыкастый тут разглагольствует, а пацан молчит. Не пацанское это дело молчать, не красиво выходит. И тут он выдает басом, зыркая серыми глазами на зверя: «Какая баба? Ты нынче ничего не курил, а, Серый? Может травку вы тут, звери в лесу, поджигаете? Не, а че…я веник курил из сена! Во вещь!», — и тычет волку большим пальцем знак типа «супер-класс». Красный Шап ахреневал от повествования волка, только челюсть оставалось подобрать, которая как челюсть его бабки изо рта вот-вот да выпрыгивает. Сероглазый юбчонку то пониже дернул, все-таки на его ногах и бедрах этот шедевр держался настолько в обтяжку, что нагнись бы пацан прямо щас, задницу свою в трусах в ромашку он точно бы явил лесу на свет солнечный. Красному Шапу было не понятным лишь одно, че это волчара его бабой кличет, не видит что ли, что сисек нет у парня. Хотя… щас такие дамочки пошли, не сиськи, а два прыща могут быть, может поэтому косматый и не видит, то ли не доходит до него эта деталь столь значимая, а может он обожает трогать за задок, а на сиськи плевал? Черноволосый не понимал, а серый все повествовал про то, что он каких то грибов нажрался и пучит у него пузо, брюхо, жрать охота так, что невмоготу прям. Да зыркает в его корзину со жратвой, где так аппетитно пахнет, хотел было отмахнуться от доставалы, да не стал что-то парниша, только нахмурил брови свои соболиные черные.        А зверюга все болтает да, болтает, и вдруг вещать стал про его бабку то ли кого из родственничков, тут Красный Шап и вовсе нахмурился. Мать ему в детстве, конечно, вещала про то, что с незнакомцами лучше диалог не вести, но больно волчара был компанейским товарищем, и басовитый Красный Шап не до кумекал, что может зря начинает с ним сей разговор. Но и молчать чернявому надоело: «К бабусе я иду, живет она где-то тут. Жрать? Ну есть что…» И тут на его массивный торс вдруг лапы с когтями опадают, ну Шап че… Шапу не нравится, что серый лапы свои не держит при себе. И когда волчья морда любопытная оказалась совсем рядышком, так еще и обвила его за стан своими когтистыми лапищами, Шап и дал локтем тому в морду, тот успел только клацнуть пастью, возможно прикусывая язык. Ведь много так болтал. Да отскочить от боевого Красного Шапа, а тот хмуря брови и поправляя свою юбчонку, порыкивает то в ответ: «Пошел я. Бабка ждет.»       Волк раздосадованно крякнул. Что? Крякнул? С утками в лесу жить — по-гусиному выть? Нет бы по-доброму, по-хорошему, угостили его тортиком, да не пришлось прилагать никакого насилия, никаких пыток с четвертованием, ни одного сломанного в порыве чувств старческого мизинца не слетело бы в порыве. Не даром говорят, что вредные углеводы делают из вредных зверей добрых и покладистых зверенышей. Кстати, говорил известных классик. Уж в классике то наш волк разбирался. Особенно в той самой классике, где всегда приходится побегать за юбкой, чтобы получить свое. А когда его вынудили язык прикусить — в классике разбираться стало еще любопытнее. Как минимум в миссионерской позе проучить несносное существо в сеточных колготках, например. « Если б мишки были пчелами, То они бы ни по чем, Никогда бы не подумали, Читать некрономикон.»       И темное волшебство это, не иначе, но волк таки оказался перед домом бабки. Долго выбирать не приходилось, на всю округу тут была одна только домина, да еще и в которой хозяйка была своенравной до безобразия. Яблочко от яблони недалеко падает, не так ли? Так бы серый к ней и не сунулся, разве что под страхом смерти, но обстоятельства и полные штаны азарта к подвигам — вот тебе и полный рецепт коктейля дибилизма. Прокашлявшись, серый постучал в высокую дубовую дверь, выставив в дверной глазок уже знакомую красную шапку, которую он предварительно стырил у сильно брыкающейся девицы. Иль не девицы вовсе? Опять же, у всех свои недостатки. «Бабуль, чего и не встречаешь? Сладкая булка твоя пришла, гостинцы при тарабанила, отворяй.», — кажись, даже голос у волка звучал на порядок выше, чем у злополучной шапки, однако бабка вроде как обрадовалась, радостно за клацали вставные челюсти и послышалось активное шевеление за дверью. Как оказалось, бабка облачалась в праздничные панталоны. Сколько сил в одном, старом и болезненном человеке — знал бы всевышний. Во-первых, волк таки опять чуть не потерял челюсть, когда на него ураганом вынеслось это нечто, сметая с ног. Во-вторых, сколько цепей ему понадобилось, чтобы зафиксировать бабульку в большом старинном сундуке, не говоря уже о том, как сложно в него кого-нибудь запихнуть, неоднократно получая по почкам. В итоге, полуживой, но вполне себе довольный, волчок нацепил чепчик и улегся на кровать в томительном ожидании.       А Красный Шап, когда ретировался этот бесстыжий волчара, что покушался на его сладкие булки или все-таки не совсем он и покушался? В целом, не суть дела, Парниша шёл себе дальше по тропинке длинной, травинки пиная носком белых кросс и орал песню, спугая пташек на деревьях и зверье всяко разное. «Узнаю то, что видел сам. Не важно, что случится! Сделай самый первый шаг, с новым рассветом в своих белых кроссах по лужам. Мне пора это, бежаать!», — зверье сбежало кто куда от такого баса, пташки попадали, как яблоки из-за ветра наземь, а кто-то все-таки умудрился своими крыльями помахать ловко да улететь. И довольный собой, вприпрыжку, паренек в юбчонке пинающий травинку несчастную, в руке у него корзина со жратвой для бабуси, шел себе по тропе пока не вышел на нужную ему поляну. О, а поляна, что надо, кругом цветочки, кругом зелень по колено, и изба стоит, да не на курьих ножках, а на деревянной поверхности. О, как! Там и живет его любимая бабуля, что была тем еще энерджайзером, любила она хлестать самогонку и создавать её. Для кого, спросите вы? Ведь бабулечка живет одна, старая, какая энергия в этих костях стучащих, да теле дряхлом? Но нет, бабуленция была энергичной бабкой, был у нее когда то и огород, да только надоело бабульке там пахать, деда ей не хватает! Был один, да сбежал, так гад замутил с колдовством, и корону нахлобучил на башку то. И стал называться-величаться Кощеем, вот такие вот родственнички у Красного Шапа. Сам Кощей был у него дедом, а бабка веселухой — старухой, что самогон гонит для зверья всякого. Вы скажите, что звери не бухают? Ошибка, ошибка! Еще, как и еще ого-го, лисы любят правда больше не самогонку, а настойку на травах. А вот от самогона штырит медведей. А вы, как думали? Слыхали про Трех медведей в избе живущих? Они были самыми активными клиентами бабки. Клиентура у бабуси хоть куда. К ней захаживал и знаменитый козел то ли олень Серебряное копытце, животина хлебала водку так, будто это была водица, но так совершенно не годится. Эх. Веселая житуха у бабуси, что уж говорить, и вот Красный Шап приперся к двери дубовой, да стал кулаком своим настукивать, а бабка все молчит. Транс наш, мужик в женском шмотье, стал почесывать свой череп, да не, блох у него не было, все-таки не пес он там какой-то, а вот мысля прилетела мигом. Че это его бабуленция молчит? Че это она не открывает? Бабка Шапа любила, и знала, как он стучит, когда обычно приходит. А вы, как думали? Был режим такой, расписание типа. Энергичная старуха открывала дверь быстро, а тут тишина… В недоумении наш Шап, ох в недоумении че такое, че случилось?       — Слышали, почему волки не едят бабушек? Они во рту вяжут. В домике уютно обставленном, нафаршированным разного рода мебелью еще из веков эдак 18-х, которая пришлась бы по вкусу какому-нибудь Депешу в отставке, но никак не престарелой мадам, сейчас мирно посапывающей в старинном сундуке. Бабуленция никак не хотела униматься, сундук гремел цепями с шумом взрывающихся мин, поэтому добрый час наш горемыка волк потратил на то, чтобы при добрить знойную милфу, опрокидывая с ней на посошок стопку за стопкой. В ход пошла настойка из трав, которой в маленьком погребе оказалось по меньшей мере десяток бочек. То-то сходили с ума все лесные жители, удирая от хищника со скоростью баллистической ракеты — в лесу завелся серийный спаиватель. Волк был озадачен до крайности, но уже и не грешил на старенького терминатора, все-таки заготовленный с прошлой весны хамон неплохо утолил его голод, а травяное вино будто бы открыло дверь в мир чувственных и мирных снов. Давно не видел серый приятных сновидений, а в этой маленькой постельке, на которой ему приходилось складываться пополам, да подвязывать хвост на поясе, чудесные караваи чудились ему, веселые казаки играли на гармошке, и облачившись в свой самый дорогой фрак волчара кружил, кружил в стремительном бальном танце свою спутницу, облаченную в красный развивающийся плащ. Глаза спутницы влажно блестели, восхищенные его пируэтами, а затем он склонялся и прижимался губами к пахнущим выпечкой щечкам, что кололись легкой щетиной. СТОП.       Волк резко открыл глаза и тщательно проморгался. Ну и приснится же. В своей ориентации серому раньше не приходилось сомневаться, ни один его соотечественник раньше не маячил во снах со спущенными штанами и томным взглядом, и не сказать, чтобы его это особо печалило. А тут… В дверь громогласно постучали и мигом протрезвевшее зверьё укуталось глубже под флисовый плед, скрыв под ним даже острый нос. «Входи, дитя, не ломай бабушке дверь», — и волк встретил шапку тихим, предвкушающим боем хвоста под покрывалами. Он осмотрел её тем особенным взглядом, который опытный парижский развратник бросает на провинциальную кокетку, которая всё ещё старается выдать себя за невинную. Но он верит в её невинность не более её самой и будто видит уже, как она раздевается, как её юбки падают одна за другой и она остаётся только в рубахе, под которой очерчиваются сладостные формы её тела… Но она была достойной дочерью своей расы; в её жилах текла сильная кровь белых покорителей Севера. Да и предстояло провести маленькую игру, прежде чем переходить к каким-либо решительным действиям, поэтому он затаился и стал ожидать.       Парняга мутузил по этой окаянной двери, бабулечка молчала и это, конечно же, Красного Шапа бесило, раздражало. Может че стряслось со старой? Мать его не простит же потом, верещать и визжать будет, бросаться на сына недобитого. А пока что тишина, как вдруг… Вдруг из избушки голос кряхтящий ответил что-то вроде «входи, дитя моё», черноволосый почесывая свой череп с ноги открыл дверь, бедняга так застонала протяжно, так вскрикнула, ударившись об стену. Шкаф со всякими различными склянками бабули, пошатнулся, одна из склянок с визгом и треском шлепнулась на пол и превратилась в море осколков. Парень взглядом хмурым обвёл обстановочку вокруг, взгляд серый остановив на дубовом столе. На дубовом столе были следы бабулькиной жизни, пустые бутыли, тарелки с чем то съестным, пролитый алкоголь ибо воняло и мухи летали. Кажется что-то сдохло или протухло. А бабуленция спокойно себе лежала вроде бы как у себя в комнате, и помалкивала, внук её любимый с непонимание приподнял темную бровь и морща свой нос двинулся в комнату бабульки. И увидев бедолагу лежащей, и прячущей подозрительно свое лицо, хрипловато её спросил. «Бааааа, а чего ты прячешься?», — спросил было внук, как вдруг увидел уже уши торчащие и лохматые какие-то, тут наш Красный Шап вообще глаза выпучил и вытаращил. «А че у тебя уши такие лохматые, ты не бреешься?», — и скосил серый взгляд на странное шевеление одеяла и нервно сглотнул. «Бааааа, а почему у тебя одеяло шевелится? Ты че там делаешь, дрочишь?»       Серый медленно, вдумчиво сглотнул, и хвост тоже затих, как пристыженный школьник на ковре у директора. В этих тесных четырех стенах тусклый свет ламп озарил лицо его драгоценной «внученьки», подсветив оное как в самых жутких кошмарах. Тут то волк и осознал весь пиздец происходящего и втерся в матрац под собой, как окаменевшее изваяние, пытаясь прорости в него корнями. «Рановато ты подоспело, дитя, я тут ждала своего ненаглядного лесного, он мужчина видный, только вкусы у него специфические. Может сходишь еще, прогуляешься, лесных мавок попинаешь?», — мужик стал паниковать, ушки прилипли к макушке, и голос сел после той ядреной настойки, выдавая в нем местного сапожника. Покосился он на разлетевшиеся в осколки пойло, которое с собой прихватить хотел, бросил взгляд и в отступление, а в маленьком окошке уже заметно было, как сгущается на дворе темень, да бродят по полянам тени. «И свет погаси, у бабушки похмелье, глаза болят…»       Приподнял лишь бровь парень на слова о том, что у бабки хахаль есть и она его ждет. КАК?! Она променяла старого деда Кощея на какого-то местного дровосека? Или кто в этом тёмном лесу крутым считается, то бишь видным. Красный Шап все пытался докумекать, а ему уже бормочут о том из-под одеяла почти, что похмелье одолело. Ух, бабка, опять нажралась и из кровати хрен вытащишь. Но наш парняга всё-таки заботливый внук бабуленции и он резко ладонью то своей по столу провел, и снова звон битой посуды и вся вонючая хуебень валяется значится на полу. Мухи заворчали, но ринулись вниз со стола на пол. Сероглазый поставил с грохотом свою ношу со жратвой, да стал постепенно выкладывать то, что тащил так долго и нудно, все-таки зря что ли шёл? «Вот, бабуль, тут я тебе пожрать принес. Мать думала ты тут совсем зачахла поди, жрать нечего, мышь танцует стриптиз или канкан свой животишко лапкой мацая. А ты хахаля ждешь. И кто ж мужик этот? Надеюсь хорош собой, и тебе нужен? Выпивоха небось какой-то, да? Это с ним вы тут водяру наяривали недавно?», — и пнул носком белого кроссовка вонючую дрянь и битую посуду, он даже не подумывал убрать эту хрень. Хотя бабка вроде бы как его родная, помогать он должен, и вот пацан думал себе и думал, и все-таки отошел к двери, находя веник да совок и наклонившись, стал убирать мусор созданный им же. А юбчонка то коротка, ну и задралась она, засранка такая, явив бабульке отличный вид на такой вот натюрморт: трусы в ромашку, ляхи подкаченные, волосатые, но такие…соблазнительные. И что-то в труселях покачивалось, только звона не хватало.       ЭХ, бедный Шап, опять девки не давали в деревне, а подрочить перед походом к бабке не успел, а это уже стало Его ритуалом как никак. Мать так орала и визжала, чтоб он шёл, будто боялась, что бабка и правда от голода окочурится, но вот бабулька и живая. В кровати своей полеживает и прячется. Внук любимый не понимал, и чего бабуся прячется? Может че болит у нее? И двинулся наш Шап к «бабке в кровати», а та все глаза таращит свои подозрительные в очках, и прячет остальную часть лица. Прям, как эти восточные красотки в Южных странах, которые носят платки на своем лице, но бабулька же у него не из ЭТИХ. Так, в чем дело то? Черноволосый присел резко со скрипом на кровать, а бабка резво вдруг отползла кабы не сломал ей чего этот внучок. Улыбается Шап во все 32 зуба, и клыки показывает, ох ебушки-воробушки, откуда клыки у пацана? Может он любит мясо так? Иль и не человек он вовсе…? Это остается загадкой. И выдает бабуле, да конечности свои тянет к одеялу. «Гюльчитай, Гюльчитай, открой свое ЛИЧИИИИКО», — пропел Красный Шап бабке своей.       Пока гарцевал Шап по дому, охуевание волка можно было выжимать и на постный хлеб намазывать, чтоб в рот вражеским солдатам пихать, да оставлять их обезоруженными до конца войны. Сунулся по маленькой кроватке в сторонку, сунулся, пока не подполз к самому краю, и хвост не спустил вниз. Черти что, даже если существуют под кроватные монстры, которые тут же клацнут зубами по пушистому хвосту — и то не так страшно, как этот лиходей в метровой тесноте. Потом мужик зачем-то стал веником махать, и это страшное оружие в руках трансвестита едва ль не подвергло мохнатого в полуобморочное состояние. Глаза под темными очками округлились, замечая семенники, выглядывающие из-под вызывающей юбки. Серый внезапно поседел, за клацал зубами в том самом приходе, будто бы самый лютый мороз пробирает до кости и сжимает яйца до размера маленьких сморщенных изюминок. «Нужно что-нибудь с этим делать» — пронеслось в голове у зверья, и он лихорадочно стал обдумывать, как выбраться из падовой ситуации. «Вот приставучка», — прошипела «бабка» и одним резким рывком скинув с себя пледик, который нихрена не был железной броней, а скорей выставлял волка каким-то извращенцем, чахнущем по древности и ромашкам. Когтистые руки накрыли колени волка, и он медленно прочесал их в какой-то секундной неловкости, как будто в первый раз пришел на прием к врачу, и сейчас злой доктор заставит раздеваться и станет лапать своими холодными руками. «Твоя бабка у меня в заложниках «, — крякнул волк, затем откашлялся, чтобы его голос звучал увереннее и увесистее, как у самого злостного вымогателя, и сел на кровати, руки когтистые умастив на груди. Что было весьма комично, учитывая его видок, где серые ушки накрывал какой-то вязанный в цветок чепчик, и сам он был в ночной рубашке не менее вызывающего цветочного принта. «И пока мои ребята ее не поджарили на вертиле, у меня есть парочку требований к тебе», — оскалился волк в усмешке.       И вот сидит себе Красный Шап, сидит, как вдруг эта «восточная красавица», то бишь его бабуся, неожиданно рявкает и плед откидывает в сторону. Явив свету бабулькину ночнушку в цветочек, в алый мак вроде как, любимые цветы бабки Красного Шапа, так и чепчик, а из чепчика в разные стороны торчат волосатые ухи. Глаза вытаращил наш бравый молодец, крякнув, нет не от досады, а скорее от удивления, такого еще с ним не приключалось. Девку одну, однажды, в деревеньке его он спутал, в юбке была дамочка, красивая как Сатана, а оказалось потом, когда на сене то они кувыркались… оказалась баба не бабой, а пацаном с хуем.       Вот тогда то и глаза также вытаращил Красный Шап, пацан в бабьем шмотье, как и он, лапать пытался Шапа, да наш молодец все-таки по девахам, а не по хуям и тому в лобешник то наподдал хорошенечко. А тут ситуация повтор дает, волчара, оборотень лесной лежит в опочивальне бабуленции и ещё приказным тоном заявляет о том, что бабка его в плену, так еще говнюк мохнатый вещает о том, что условия дает он какие-то. Тут, Шап вообще глаза по вытаращил, ну совершенно не ожидая подобный исход и гадая, че же делать то теперь ему. Маман его поварешкой же ушатает, если щас сынок бросит бабку в беде. Думал, думал чернявый, да ничего умного, впрочем, и не придумал, хмурил только брови косматые черные и гадал, что делать ему? Как быть? Бабку бросить али спасти? И басом ответил он ворюге серому. «Где моя бабушка, чертило? Какие, яйца твои мохнатые, условия? Вещай уж», —пробормотал черноволосый.       «Значит так», — кажись, все-таки мандраж отпустил лесного зверя, и завидев замешательство на чужом лице, он распустился, как гордая росянка, ухмыляясь по-звериному. Вскочил с насиженной постели, и стал бродить по дому старушки, перебирая всякие банки, грибочки подсушенные, глаза какие-то мутные в банке с формалином — не иначе бутафория. Хвост воодушевленно отбивал ритм по ногам, а серый все думал, что такого бы запросить, чтобы и ему хорошо, и ему хорошо, да, тавтология. «Бизнес хочу свой основать», — и он по-деловому усадил красную шапку на кровать и выудил с полок мутный бутыль со спиртным, скрипнув зубами при виде освежеванной собрата на стене, шкурка то лисья, но эмоции ух как накаляет. На бутылке готическим шрифтом было накарябано «абсент», «снова травки» — подумал волк, и вручил своему оппоненту наполненный стакан, и себя не обделив. Подсел к Шапу и плюхнул широкую мозолистую руку на колено в подранной сетке. «Будешь на меня работать. Ты вроде крепкий. Хоть и странный, до опиздевания, но я никогда никого не осуждал. У меня травка есть, самобытная, — волк прочистил горло и опрокинул свой стакан одним махом, с мечтательным воем выдыхая, ух, забористо. Будешь барыжить. Меня люди шугаются, мол видите ли им рожей не угодил. А тебя приодеть, так за цивильного сойдешь. А я твою бабку охранять стану, за пошлину с пирожков естественно. Чтоб никакой паразит не сунулся, заканчивая лешим. Заживе-е-ем», — и волчара довольно прикрыл свои глаза.       Парень слушая Серого все ахреневал и ахреневал, нет, пацан не был тупым или сверх умным, так, середнячок. Но вот то, что повествовал этот зверь ошалевший он точно не понимал, какой к Лешему бизнес? И тут в лицо ткнулась когтистая лапа со стаканчиком травяного пойла бабули, поморщил нос, никогда не пил эту шнягу. Водка простая и то лучше, чем то, что варила бабулька Шапа. Жидкость подозрительная пахла какими-то травами и горечью, ну вроде похоже на их самогон деревенский и все равно экзотикой какой-то веет. Сероглазый охренел именно на том моменте, когда на колено вдруг лапа мохнатая легла, да подернула и без того дырявые чулки, бежал пацан, стремился к бабульке попасть до заката то, ну упал парочку раз и вуаля, итог: чулочки в сетку теперь можно смело называть, чулочками в дырку. Повздыхал тогда, вставая, Парниша да побежал дальше. И вот теперь он сидит наконец то в пункте назначения, и не знает, где его бабулька, зато тут какой-то оборотень косматый втирает ему про дела важные и предлагает выпить запасы бабуси.       Красный Шап крякнул, не, в гуся он не превращался, вроде бы не пил водицы по дороге, чтоб стать Козленочком-Иванушкой, как в той сказке. Но пацан не понимал какая в нем будет польза волку, а выпить он весь в бабку был. Только бабуленция его любила создать новый горячительный напиток под градусом, но и испробовать его, но мадам часто внучка своего пыталась споить этим добром. Вот демонесса-соблазнительница и искусительница. Шап зыркнул на волка, который разглагольствовал так важно, так деловито, и выхватив из лап когтистых стаканчик, влил ядреную жидкость в свой рот. Горло, естественно, обожгло неизвестной науке жидкостью и тело поплыло, оказалась дрянь вкусной благодаря травами и горькой слегка, но это было маловажным, главным было то, что была она ядреной и опьянел наш Шап. Как быть теперь? Серый еще видать не врубился, да и не пил гадости этой вкусной, а вот сероглазый пьяно лыбясь рванул с ревом к привидевшейся ему «бабке». Схватил за подол ночной рубашки и завалил на кровать волчару. «БАБУУУУЛЬ, я тебя так ЛЮЮУБЛЮУУ. Ну тааак», — да целоваться полез к «старой», точнее видел он в волчаре бабку, но был то это волк. А поцелуи то не детские совсем, не в щеку, а в губы, в губы Шапыч целился, да так метко пасть засосал.       Не ожидал серый такой подставы. Вроде как деловой разговор у них клеился, и он уже потирал своих когтистые ручки в предвкушении выгодной наживы. Нет, сделки. Ведь тогда и бабка будет цела, и волки сыты. Да парнишка упился с первого бокала, один Леший знает, что в том напитке странном было подмешано, потому что стремительно косило и его. И перед глазами не бугай озабоченный мелькал, а вполне себе симпатичная особа, такой ангельской наружности, что трындец. Не стал он гадать и мучиться в философских размышлениях об отношениях бабки со своим внуком, раз они так смачно в губы засасываются, да и не до того ему было. Горячие губы уносили куда-то в далекое прошлое, где не был волчара еще тем одиноким и пропитым животным, где пышные груди каждый вечер сминал своей щекою, засыпая. Запустил он свои ручищи на ляжки крепкие, забираясь под подол той юбки блядской. На этом воспоминания и оборвались.       Ранним утром волк обнаружил на своем плече мирно сопящего и пускающего слюни Шапа, одежда которого была подозрительно порвана его ли собственными когтями, а то и вовсе отсутствовала. Россыпь засосов на своих плечах, а то и, ебтвою мать, на жопе, да удивительно ясный рассудок. Почесав репу в немом вопросе, двинулся он к сундуку с бабкой, хоть бы не померла старая. Старушка на удивление бодро высунусь из заточения, пустив парочку крайне смущающих похабных шуток, да кажется и ни грамма на волка не злилась. А только локтем в бочину все тыкала, расхваливая своего внука, будто бы в невесты уже сватала, ей богу. Сели они с бабкой вдвоем, наелись от пуза гостинцами, что красный при тарабанил. А волк только успевал рот открывать, как ему с вилки вареники в рот запихивали, да чаёчку подливали.       Затем бабуленция запрягла почтового голубя и отправила своей любимой дочери весточку, дескать задержится внучек у нее, дела тут на рисовались неотложные, бизнес новый закрутился, важным человеком он станет. Шапка когда очухался, бушевать первое время пытался, да мудрая женщина ему как сунет вареник в рот, а затем еще один, а затем еще — так и его успокоили, привели в послушное состояние. Вот и стали жить ,да поживать и добра наживать.