Зависимость.

— Эй, Урарака, привет! — задорный, донельзя весёлый голос прозвучал совсем рядом, возникнув словно из ниоткуда. Девушка в тонкой серой футболке и синих джинсах лениво обернулась. Прошлась глазами по человеку, нарушившему её спокойствие, в полном молчании.       Хмурый взгляд бездушных карих глаз упёрся в небо, что было полностью покрыто облаками. Солнце уходило за горизонт. Аромат безысходности так и витал в холодном воздухе. В тонкой, чересчур бледной руке дотлевала сигарета, а горло сжималось от невыносимой боли.       Как же, сука, плохо.       Очако Урарака небрежно убрала свободной рукой выпавшую каштановую прядь за ухо, нервно усмехаясь. Ей ужасно хочется сжать горло до красных пятен. Чтобы было безумно больно. Чтобы сводило зубы. Чтобы хотелось кричать. Громко. А потом рыдать навзрыд. И забыться тягучим сном. Желательно навсегда. На целую жизнь. На вечность.       Дым, выходящий из лёгких, дарил неописуемую гамму чувств: от полного наслаждения до откровенного страдания.       Но боли так и не заглушал.       Урарака снова поворачивает голову в сторону, стоит только краем уха услышать смущённое сопение. Пустым взглядом смотрит на своего собеседника. На то, что он так бережно держит в своих дрожащих руках. В карих глазах появилось первое за день, но уже обыденное чувство — омерзение. Как же все осточертело.       Её заебали букеты цветов, приносимые им почти каждый день. Баснословно дорогие, чересчур красивые и пропитанные невинностью и любовью.       Душно. Плохо. Больно. Тошнит.       Хочется кинуть в лицо Тенье его букет, лишь бы отстал.       Очако отворачивается и в очередной раз поднимает безжизненный взгляд на небо, утопающее в закатных сумерках. До чего же прекрасно. Ей хочется вдохнуть полной грудью.       Но сигаретный дым не позволяет.       Урарака продолжает затягиваться с каждым разом всё дольше. Усугубляет положение. Пытается избавиться от боли, но лишь усиливает её. — Очако, тебе стоит бросить, — несмело заявляет староста, первым прерывая тягостное молчание. Создаётся впечатление, что парень говорит сам с собой. Урарака не видит смысла отвечать хоть что-то. Ей просто плохо. Только в голове упорно мечется мысль: где же его хваленая прямолинейность и смелость? Но она тут же пропадает. Всё погрязло в омуте отчаяния. В омуте боли. В омуте любви.       Урарака молчит, словно назло выдыхая терпкий дым в чужое лицо. Иида нервно закашливается, немного задыхаясь. Бедный букет падает на землю, окрашиваясь в тёмные грязные цвета. Девушка бы не отказала себе в удовольствии пройтись по нему ногами. Щеки и синие, как безоблачное небо, глаза покраснели, руки ещё сильнее задрожали, будто парень умирал без очередной дозы. Очако улыбается. Наверное, зависимой от наркоты скорее стала бы она, нежели наивный и невинный до омерзения знакомый.       Удушающий аромат цветов, которые презирала Очако, заполнил собой всё окружающее пространство, причиняя больше боли.       Ты можешь скупить хоть весь цветочный магазин. Но всё-таки я буду любить глаза с разводами бензина.       Теперь душно не только ей.       Осыпавшиеся лепестки алых роз упали в лужу бензина на дороге.       Очако тушит сигарету о забор и уходит, пряча руки в карманы. Скрывает многочисленные шрамы, что оплетаются вокруг вен, создавая причудливые узоры, которые напоминают ненавистные стебли роз, покрытые многочисленными шипами. Незадачливый ухажёр остаётся позади. Смотрит понимающими глазами на удаляющуюся спину. Ему её жаль. Жаль до слёз. Поэтому он продолжит приносить букеты красивых цветов, заставляя хоть что-то почувствовать, кроме боли. Даже если это ненависть или отвращение.       Красивый до боли в глазах ты суёшь мне Букет — он как мёртвое море.       Очако не смотрит под ноги. Продолжает глядеть в небо.       Ей ужасно хочется научиться летать.       Но человек, способный подарить ей это, давно лишился крыльев. — Эй, круглолицая, что ты здесь делаешь? — грубый, мучительно знакомый голос нарушает то призрачное единение с окружающим миром, заставляя вернуться в реальность. В который раз за сегодняшний день её отвлекают. Аж смешно становится. Надо же, совершенно разные люди, совершенно разное к ним отношение. А отвлекают одинаковой фразой. Только к одному Урарака чувствует лишь отвращение, а к другому болезненную любовь, причиняющую страдание похлеще всяких сигарет.       Чёртово море! Мне хочется Глубже зайти, точно знаю — утопит. Искоса смотрят глаза и сверкают Грядущим бензиновым горем.       Но Очако не против. Сейчас у неё предательски дрожат колени, сердце нервно стучит, что кажется, будто оно вот-вот вырвется из груди. Щёки покрываются румянцем. А губы сами собой растягиваются в улыбке.       Урарака опускает голову, упираясь в невыносимо красивые красноватые глаза, которые в закатных лучах солнца словно переливаются несколькими цветами. Будто бензин на земле. — Разве это имеет значение? — девушка отвечает в привычной манере. Отстранённо. Равнодушно. Но в груди бушует ураган. Лёгкие болят от желания вдохнуть обожаемый запах мужского одеколона. Его запах. А сердце болит от навязчивого желания дотронуться. Хотя бы один раз.       Очако тонет в глазах с разводами бензина, как те самые алые лепестки роз.       Она уже не помнит, когда впервые встретила Кацуки Бакуго. Когда полюбила. Когда потеряла голову и желание жить.       Любовь позволяет взлететь. Но её крылья обломались в тот момент, когда она взглянула в его глаза.       Гораздо позже, чем у него самого.       Кацуки молчит. Надо же было им встретиться. Вроде бы в последний раз они разругались до криков, звона посуды и… её слёз. Очако тогда сказала, что никогда больше не хочет видеть его, а он мечтал уничтожить всё вокруг. Причину не помнит уже никто из них. Да и вообще причины их ссор забываются через час. Кажется, такое умные люди называют несовместимостью. Бакуго усмехается. Он-то точно знает, что они с Очако совместимы больше, чем кто-либо другой.       Кацуки прекрасно понимает, что их отношения не похожи на другие. Они ненормальные. Они безумные. Странные. Больные. Сшиты нитками, как шрамы на руках у Очако. Как шрамы на спине у него самого.       Бакуго не помнит, когда первый раз заговорил с ней. Зато он помнит, как это — целовать покусанные губы, покрытые кровоточащими ранами. Знает, какие на ощупь каштановые волосы. Знает, сколько родинок у неё на ключицах и шее. Знает, каково любить её. И как — причинять боль. Знает все слабые места.       Очако, к сожалению, знает, каково любить Бакуго.       От нежных прикосновений до синяков на запястьях от тяжёлой хватки.       Кацуки не знает, что мешает ему любить ее иначе. По-нормальному.       Наверное, то, что Очако сама этого не особо хочет.       Они больные на голову. Заживо сгорают от любви друг к другу.       Очако рада бы прекратить бессмысленную связь.       Кацуки рад бы покончить со всем.       Но стоит Урараке подойти сейчас ближе, коснуться холодной рукой горячей щеки и дотронуться до пьянящих губ своими, даря собственное дыхание человеку, готовому задушить её при первой же возможности, как Бакуго забывает обо всём.       Он знает, каково любить ее. Быть рядом с ней.       Она знает, насколько ей может быть больно от этой зависимости.       Они оба всё прекрасно знают, но жить друг без друга не могут.       Бакуго берёт за руку своё чудо и уводит за собой, краем глаза улавливая доверчивый взгляд.       Очако смотрит и понимает, что готова захлебнуться в этом человеке.       Всё-таки мне не обойтись без глаз с разводами бензина.