Словно хрустальная ваза

— Папочка, перестань, — блестящие слезы льются из ангельских голубых глаз Тайни, а на запястьях, словно дикие розы, расцветают синяки. Сопротивляться уже нет сил. — Малыш, тебе будет не больно, — слышится нежный томный шепот Алмаза сверху, желание которого растёт с каждой секундой всё больше, стоит лишь в очередной раз взглянуть на стройные ножки сыночка и услышать его жалобные всхлипы. Папа врал. Как только член проникнул внутрь, боль пронзила всё тело, заставляя вскрикнуть. Этот вскрик прорвался прямо в душу, рассеивая пелену безумия в голове, Алмаз осторожно отстранился. — Прости сынок, — взмолился Алмаз, — я не хотел, я так люблю тебя, ты знаешь… — Тогда зачем делать мне так больно, — грубо и саркастично спросил сын, хмурясь на отца. Алмаз мягко прикоснулся к тонким избитым запястьям сына, на которых живого места не было и аккуратно поцеловал. Прижал к себе худое тело сына и почувствовал неимоверную любовь к нему. Обнимать его, словно обнимать хрустальную вазу, а любить, словно сходить с ума, время от времени теряя рассудок. Тайни потянулся к лицу Алмаза, позволяя стереть большим пальцем слезинку с его щеки. — Я тоже люблю тебя, папочка, — поцеловал нежно, неуверенно, опасливо, но искренне и чувственно, — но я не хочу грубо… Обвив ножками туловище Алмаза, а ручками обняв за шею, Тайни медленно опустился на его член, издав удовлетворительный стон, когда к шее прикоснулись горячие губы. Головка члена задевала, где надо, боли больше не присутствовало. Стоны, шлепки и звуки поцелуев заполняли комнату. В ту ночь больше никому не было больно.